Семь лет назад, в августе 2015, газета «Русская Германия» заказала мне материал о будущем русского языка. Тогда у этой газеты рядом с названием красовался лозунг: «Наше Отечество – русский язык». С тех пор, как можно догадаться, лозунг отвалился. Сама газета стала называться «Редакция Германия».
Ниже я сначала приведу статью в её тогдашнем виде. Уберу только первый абзац, обыгрывающий лозунг про Отечество, и добавлю несколько примечаний. (Статья должна была влезть в бумажную версию. Поэтому я многое упрощал донельзя.)
После статьи будет комментарий. Некоторые контуры будущего, которые мне были плохо видны из 2015-го, сегодня видны гораздо лучше.
***
«Что будет с русским языком, когда распад российской империи, приостановившийся в начале девяностых, продолжится?
Сейчас на планете около 6000 живых языков. [Это консервативная оценка. Во многих источниках можно прочесть про 7000 языков. Подсчёт языков – очень запутанное дело. Во-первых, граница между «языком» и «диалектом» часто проводится наобум или непоследовательно. Во-вторых, многие языковые группы/семьи до сих пор плохо описаны.] По невесёлым прогнозам лингвистов, не менее половины из них навсегда смолкнут уже к концу нынешнего столетия.
Начнём с того, что русского языка среди этих жертв глобализации, мобильности и всеобщего образования точно не будет. Наречие Пушкина, Ленина и группы «Кино», сжившее со света или сильно потеснившее десятки более мелких языков в зоне российской колониальной экспансии, по-прежнему в мировой десятке языков-победителей. Что бы ни случилось, на нём ещё долго будут говорить и писать миллионы человек. Вопрос в том, сколько именно миллионов и где.
Подробности будущего, само собой, теряются во мраке. Однако этот мрак не мешает нам взглянуть на языковое наследие других распавшихся империй и прикинуть, какие сценарии более вероятны на постсоветском, а точнее сказать, построссийском пространстве.
Грубо говоря, все сценарии делятся на две группы. В первом случае язык отступает вслед за империей, относительно быстро съёживаясь до границ метрополии. Во втором, империя уходит, а язык остаётся.
Недолговечная держава Александра Македонского на много веков заразила восточное Средиземноморье греческим койне. Рим окатил Европу латынью, из которой проросли романские языки. Огромные исламские халифаты создали пояс арабоговорящих земель от Марокко до Ирака. Впрочем, всё это было давно. Нам интересней всего те следы, которые оставили на языковой карте мира европейские колониальные империи последних столетий.
Больше всех, конечно, наследила Британская империя: английский имеет официальный статус в 67 странах (и это не считая США, Великобритании и Австралии, в которых официального языка нет) и играет роль международного языка по всей планете. У испанского нет глобального размаха, но есть почти полмиллиарда носителей (второе место после северокитайского) и 20 стран с преимущественно испаноязычным населением. На французском как родном говорят меньше (около 100 миллионов), но в качестве языка образования, делопроизводства и СМИ его используют три десятка государств. Содружество португалоязычных стран поскромней: в нём только девять членов. Однако среди этих членов есть целая Бразилия, с огромной территорией и населением в 200 миллионов.
Почему бывшие колонии так часто сохраняют язык колонизаторов?
Часто причина самая элементарная: потому что на нём говорит значительная часть населения. Это может быть пришлое население, потеснившее-перебившее местных (хрестоматийные примеры – США и та же Бразилия), или коренное, но утратившее языки предков (Ирландия, Ангола).
[О хрестоматийных примерах стоит сказать подробней. За словами “потеснившее местных” кроется одна из самых страшных катастроф в истории человечества. Многие слышали, что европейцы привезли с собой в Америку болезни, от которых у местного населения не было иммунитета. Но мало кто по-настоящему представляет себе масштабы вымирания, вызванного этими болезнями. Население доколумбовой Америки, вероятно, было сопоставимо с тогдашним европейским. По одной недавней оценке, в 1492-1600 годах привозные эпидемии убили около 90% этого населения – более 50 миллионов человек.
Языковые последствия этого вымирания видны от Аляски до Огненной Земли. Подавляющее большинство населения двух американских континентов говорит на одном из трёх колониальных языков: испанском, английском или португальском. Даже на «маленьком» французском в обеих Америках говорят около 7,5 миллионов человек. Это больше, чем у крупнейшего из выживших американских языков – парагвайского гуарани.
Короче говоря: в отличие от Америки, в бывших европейских, азиатских и африканских колониях европейских империй, в том числе московской империи, местные языки сохранились не в последнюю очередь по той простой причине, что всегда жили в одном эпидемическом пространстве с колонизаторами.]
Даже там, где язык колонизаторов не ушёл в народ, он успел стать языком элиты и образования. Попытки убрать из школ и госаппарата “европейский” и заменить его чем-нибудь местным случаются: Танзания, например, давно пытается перевести всё обучение с английского на суахили. Но обычно у местных властей просто нет под рукой другого компромиссного языка, кроме колониального. Скажем, в Индии десятки языков помимо хинди, и у некоторых [из них] больше носителей, чем у польского или даже итальянского. В таких условиях язык британских угнетателей – самое нейтральное средство общения на общенациональном уровне.
[Здесь хорошо вспомнить, что нынешняя Европа – регион, на редкость бедный в языковом отношении. Её языковой ландшафт уже тысячи лет перепахивают и прореживают все кому не лень – от Римской империи, упомянутой выше, до национальных государств последних столетий. Национализм, напомню, обычно подразумевает формулу «Одна страна – один язык». Всё, что не лезет в эту формулу, прямо или косвенно изживается.]
Впрочем, на компромиссы всё не спишешь. Это особенно заметно в бывшей французской Северной Африке. В Алжире, к примеру, и большинство населения говорит на одном языке – местной разновидности арабского, и литературный арабский преподают в школах. А французский всё равно повсюду: в прессе, в вузах, в официальных документах. Сказывается культурный и экономический вес бывшей метрополии. Иными словами, французский для алжирцев – это престижно и выгодно.
[Отметим, что французский язык задержался в Алжире несмотря на восемь лет войны за независимость. В этой войне французы убили несколько сотен тысяч алжирцев, нередко с крайней жестокостью. Французское завоевание Алжира в XIX веке, если считать убитых на душу населения, было ещё более кровавым.]
Теперь посмотрим, как со всеми этими факторами обстоят дела у русского.
Во-первых, русский вряд ли уйдёт оттуда, где является основным языком городского населения – прежде всего молодой, активной его части. Это значит, что большинство национальных республик РФ и после распада ждёт “ирландский сценарий” разной степени тяжести: язык титульного этноса (татарский, бурятский, башкирский и т. д.) будет символом и обязательным школьным предметом, но уже не вытеснит русский из повседневного общения.
Яркие постсоветские примеры такого рода – Беларусь и половина Украины; в меньшей степени – Казахстан и Кыргызстан. Возможно, надолго стабилизируется и русскоязычное население Латвии и Эстонии – особенно, если новая волна российской эмиграции в эти страны ЕС будет только нарастать.
[См. послесловие.]
Трудно сказать, задержится ли русский на Северном Кавказе. С одной стороны, нигде в РФ нет такого языкового разнообразия, как в Дагестане, и русский мог бы долго играть роль компромиссного средства общения даже после ухода Москвы. С другой стороны, учитывая новейшую историю региона, возникновение новых кавказских государств наверняка будет сопровождаться этническими чистками и политической исламизацией. Первое может сделать русский лишним; второе сделает его идеологически чужим – исламский мир не говорит по-русски.
Нечто подобное – минус исламизация – уже случилось в Азербайджане. После этнической резни, изгнания армян и исхода русских четверть века назад азербайджанский постепенно занял нишу, которая в советское время принадлежала русскому. Внешнеполитическая ориентация Баку на Турцию довершила дело. Сегодня молодой азербайджанец, владеющий русским на уровне своих родителей, – исключение, а не правило.
Армения, соседка и заклятый враг Азербайджана, напротив, образец того, как русский может сохранять свои позиции благодаря экономике и политике. Этот осколок империи самый монолитный по этническому составу: 97 % населения – урождённые армяне. Тем не менее, русский по-прежнему в ходу. Все армянские школьники учат язык бывшей метрополии со второго по двенадцатый класс.
Но случай Армении на постсоветском пространстве уникален. Сдавленная двумя откровенно враждебными государствами – Азербайджаном и Турцией, она все эти годы была обречена на военную, экономическую и культурную зависимость от России. Зная это, Москва обращается с Ереваном настолько нагло, что заезжие рупоры Кремля вроде Дмитрия Киселёва запросто позволяют себе требовать от моноэтнической Армении официального статуса для русского языка.
Сохранить русский там, где он не является родным для большого процента населения, способна только «мягкая сила» – тот самый престиж и выгода, которые удерживают французский в Северной Африке. Но, как показывает постсоветская история, у “мягкой силы” русского два серьёзных изъяна.
Во-первых, её денежная составляющая – трудовая миграция в крупные росийсские города – лопнет вместе с газонефтяным пузырём российской экономики; других выгодных активов у русского на данный момент нет. Во-вторых, Кремль хронически не видит разницы между «мягкой» и «жёсткой» силой. Путинский режим регулярно использует русский язык как предлог для вмешательства в дела соседей – вплоть до аннексий и вооружённой интервенции. На таких условиях в русскоязычной сфере останется только тот, кому, как Армении, больше некуда деваться.
И в этом смысле распад РФ едва ли ухудшит положение русского языка. Напротив: если когда-нибудь на планете Земля возникнет несколько конкурентоспособных русскоязычных стран, не обременённых истеричной внешней политикой Кремля, привлекательность [русского] только возрастёт».
***
Теперь комментарий из сентября 2022 года.
В 2015 году я, как видите, был наивен. Я честно не представлял, что Путин и компания однажды решатся на полномасштабную, совершенно не гибридную агрессию против европейского государства в классическом стиле «Гитлер в Польше».
Сейчас, когда перечитываю текст, бросается в глаза именно отсутствие аналогий с немецкоязычными империями: Германией и Австро-Венгрией. Зря они отсутствуют. Судьба немецкого в центральной и восточной Европе, пожалуй, наглядней всего предвосхищает то, что теперь светит русскому.
Австро-Венгрия и Германия, если помните, проиграли Первую мировую войну. Германия при этом потеряла все свои «заморские» колонии в Африке и Азии, а Австро-Венгрия и вовсе развалилась. Но немецкий после 1918 года не сразу съёжился до территории Германии и Австрии – даже в их тогдашних границах. Масса людей продолжала говорить и писать по-немецки, живя под «ненемецкой» юрисдикцией: в Чехословакии, Балтии, Венгрии, Польше и так далее. В этих странах немецкий не являлся государственным, но не был он и языком «угнетённого меньшинства». Он оставался престижным языком с имперской родословной. У него были солидные «родственники за границей» и большой культурный капитал. (До 1930-х, напомню, немецкий был главным языком точных наук в Европе.)
Если б не нацисты, так бы оно, вероятно, и продолжалось. Более или менее. Но нацисты взялись поднимать Германию с колен, «защищать права немецкоязычного населения», возвращать в родную гавань «исконно германские земли», а заодно и хапать лебенсраум чисто по беспределу.
Все мы знаем, чем это кончилось для страны Германии. Примерно тем же оно кончилось и для немецкого языка в центральной и восточной Европе. Его как корова языком слизнула.
Главной причиной этого исчезновения было физическое изгнание сотен тысяч немецкоговорящих – в основном, с советской подачи, но кое-где и по (вполне понятной) местной инициативе. Однако кроме физического изгнания было и то, что нынче принято называть словом «токсичность». После чудовищной бойни, развязанной на пустом месте носителями немецкого, для огромного числа людей «язык Гёте, Бетховена и Канта» надолго стал токсичен.
Русский язык на территории бывшего СССР, а в дальнейшем и бывшей РФ, вероятно, ждёт похожая судьба. Вряд ли обойдётся без физического перемещения русскоязычного населения из тех или иных регионов – местами добровольного, местами насильственного. И точно не обойдётся без ядрёной токсичности, которая, как кислота, будет выжигать последний энтузиазм по поводу русского языка и русскоязычной культуры в бывших московских колониях.
Одно вероятное отличие от «немецкого сценария» в том, что эта токсичность не выветрится за пару поколений. Московия – это и не Германия вообще, и не Третий Рейх в частности. У московской империи есть ядерное оружие, а значит, её никто не оккупирует. Никто не освободит её от мафиозного фашизма. Никто не устроит ей план Маршалла. Если не произойдёт социально-политического чуда, она будет гнить с головы и крошиться по краям ещё десятки лет. И всё это время она будет оставаться главной, если не единственной, «страной русского языка». Никакие «конкурентноспособные русскоязычные государства», о которых я, видимо, грезил в 2015 году, русскому языку не светят.
Итого: что бы ни случилось, к концу этого столетия на русском языке будут говорить десятки миллионов человек. Но этих десятков наверняка будет гораздо меньше, чем сейчас. Территория их проживания скорее всего изрядно съёжится. Из клуба Больших Колониальных Языков русский вылетит – и по числу людей, которые им пользуются, и по объёму интересной культуры, которую на нём создают, и уж точно и окончательно – по своему экономическому весу.
Подчеркну лишний раз, что это оптимистический сценарий. В пессимистическом – атомная война. Более того, это даже не «печальный» сценарий. Даже для носителей русского. О нет. Это закономерное, чтобы не сказать справедливое, следствие безбашенного империализма, плюющего даже на самые минимальные и половинчатые нравственные императивы, вроде «Не развязывай большую войну в Европе».
Фото: УНИАН
Приложение, написанное 24 мая 2022
Рус(с)кий язык и «Российская Федерация»
Этот пост посвящается моей знакомой с заочного журфака СпбГУ девяностых – умной, высокой, сильной, красивой девушке из архангельского села, которая однажды в пылу беседы сбилась на родную речь, т. е. окнула, и немедленно залилась краской. Оригинал поста здесь.
Министр просвещения РФ на днях объявил, что некая правительственная комиссия этого государственного образования «рассмотрела» и «одобрила» новые «правила русской орфографии». В частности, слово «Бог» теперь «необходимо» писать с заглавной буквы.
Мне, скажу сразу, всё равно, с какой буквы пользователи руского пишут слово «Бог». Однако спасибо потешному московскому правительству за повод лишний раз отметить, что там, на России, многие пацаны и пацанки, конечно, в танке. А поскольку они в танке (фигурально и буквально), им невдомёк. Но за пределами танка, я надеюсь, нынче очевидно: московские декреты о буквах и петербургские поучения об ударениях не имеют больше никакого значения.
Почему
Во-первых, потому что вне танка, то есть при гласности-демократии, решения властей о языковой норме вообще редко имеют решающее значение. Даже когда дело касается орфографии.
Прекрасный тому пример – последняя крупная реформа правописания в немецком. Её запустили власти немецкоязычных стран во второй половине девяностых. Я, кстати, примерно тогда же начал учить немецкий. Нам в моём российском вузе так и объявили: всё, у немцев и т. п. новая орфография, надо учить её.
Это, мягко говоря, было упрощением. Реформу с самого начала сопровождал титанический срач о новых правилах. Подписывались петиции, в отдельных немецких землях проводились референдумы, и всё это не затихало годами. В середине нулевых самые одиозные перемены отменили, и уже это подправленное новописание постепенно прижилось. В общем и целом. Потому что если не в общем и целом, то каждое немецкоязычное издательство, каждое СМИ по-любому имеет свою «домашнюю орфографию» (Hausorthographie). Немецкое правописание – это, в конечном счёте, сумма решений десятков организаций и даже отдельных лиц с большим культурным капиталом.
Во-вторых, давайте вспомним, в каком смысле решения отдельно взятой страны о языковой норме всё-таки имеют значение. Почему, скажем, кого-то за пределами Bundesrepublik Deutschland, т. е. Немецкой Федерации, волнуют мысли немецких чиновников о немецком языке?
Причина простая: от немецких чиновников зависит, чему будут учить в немецких школах. Если субъекты Немецкой Федерации договорились, что надо писать auf Deutsch вместо auf deutsch, то лёд тронулся. Отныне это будет вбиваться в головы миллионам немецких детей. Это поползёт по немецким университетам. Это, как мы видели, в конце концов может повлиять на орфографические привычки крупнейших немецких издательств и СМИ.
Австрия, Швейцария, Люксембург, Южный Тироль, восточная Бельгия, а также сторонние любители немецкого, вроде меня, не могут не считаться с таким тектоническим сдвигом. Ибо современная Германия не просто самая большая немецкоговорящая страна. Это крупнейшая экономика Европы. Один из мировых центров высшего образования. Одна из стабильнейших демократий планеты. Один из наиболее пышных рассадников актуальной, ненафталиновой культуры. В Германии издаётся столько классных книг обо всём на свете, что у меня в немецких книжных слёзы наворачиваются.
Короче, равняться на Германию в вопросах немецкой языковой моды, во-первых, выгодно и практично. Во-вторых, (больше) не стыдно.
Теперь, после экскурса в новейшую историю немецкого рещтшрайбунга*, вернёмся к РФ и языку этого поста.
Равняться на какие бы то ни было институты людоедской московской империи в вопросах языковой нормы, само собой, стыдно. Однако стыд – материя тонкая. Гораздо ощутимей то, что равнение на российский госязык больше не имеет никакого практического смысла.
Экономически РФ всегда была сырьевым придатком окружающего мира. Под нынешними санкциями её экономика обречена деградировать дальше. Ошмётки высокотехнологичных отраслей, вроде космической, окончательно выродятся. Что будет происходить по мере падения нефтегазовых доходов – об этом даже говорить не хочется лишний раз. Я написал уже одну антиутопию про будущее РФ. Хватит с меня.
Напомню лучше про другое: в нищих государствах с фашистской идеологией и повальной коррупцией не бывает важной науки, интересной публичной культуры, достойного образования и настоящих СМИ.
Российская журналистика уже исчезла как системное явление; все рускоязычные журналист_ки, заслуживающие этого названия, либо за пределами РФ, либо в подполье.
Российские школы и вузы ничем особо не блистали и до 24.02.2022; теперь они будут всё дальше превращаться в ретрансляторы исторических и геополитических бредней.
Российская наука и раньше в немалой степени представляла собой провинциальный междусобойчик на материале вчерашнего дня. Теперь, в международной изоляции, после новой массовой утечки мозгов, с урезанным финансированием, она окончательно сварится в собственном соку. Социальные науки, и без того изуродованные советским наследием, выродятся в болтологию на заданные кремлёвские темы. Российское языкознание, пропитанное прескриптивизмом и «лингвокультурологией», так и останется прежде всего Культом Великого И Могучего Имперского Языка.
В РФ не будет ни цензурных, ни финансовых возможностей снимать хоть сколько-нибудь актуальное кино, не отравленное заказухой и показухой. В театрах РФ скоро не останется почти ничего, кроме нафталина и спектаклей «для детей» разной степени токсичности. Российский «литературный процесс» будет всё больше сводиться к изданию безобидных переводов и обсасыванию прошлого. Как и в кинематографе, попытки честно говорить о современности в рамках российской литературы будут пресекаться безденежьем и страхом репрессий.
Повторюсь: равняться на российские языковые нормы в таких условиях не имеет смысла. Всё интересное, что будет происходить на руском языке в ближайшие годы, будет происходить либо назло РФ, либо вне и помимо РФ – и тоже назло. Все, что вообще стоит читать или слушать на руском, будет создаваться людьми, которые клали с прибором на московскую империю и её нормы.
Раньше империя могла заткнуть дыры в своей экономической и культурной привлекательности тупым принуждением и пропагандой. Но Кремль порастерял эту способность. Сколько бы он ни блокировал сайты и фейсбуки, он больше не контролирует всё публичное рускоязычное пространство. Десятки миллионов пользователей руского физически находятся вне досягаемости Москвы. Ещё больше – вне её информационной зомбосферы.
Что делать
Мой институтский друг ЮджЫн однажды сказал в ответ на вопрос, почему он жрёт сгущёнку без хлеба: «Мне не нужны посредники между сгущёночкой и мной». Эта дерзновенная мысль открыла нам в общаге новые горизонты. Лингвистические упражнения московских чиновников, доброго им всем здравия и скорейшей тюрьмы, – хорошая напоминалка, что пользователям руского языка открыты аналогичные горизонты.
Нам не нужны российские посредники между руским языком и нами.
Первоначально я собирался написать этот пост к Празднику – ко Дню Русссского Языка шестого июня. Но я был глубоко неправ. Потому что здесь нет ничего праздничного. Это просто факт нашей языковой реальности.
Подозреваю, что такая реальность может вызывать дискомфорт. С детского сада в нас вбивали пиетет перед имперской языковой нормой, причём не только орфографической. Нас учили, что бывает только один Правильный Русский Язык. Он нисходит на нас аки божья благодать из двух имперских столиц – с правильными ударениями, правильными гласными и единственно верным предлогом «из» передо всем на свете, кроме Украины.
Как жить без этой имперской благодати?
Я по профессии-ради-бабла препод английского. И первое, что мне лезет на язык: «Да так же, как в английском». В английском, т. е. в крупнейшем имперском языке мира, нет единой нормы ни в орфографии, ни в пунктуации, ни в грамматике, ни тем более в лексике и произношении. Есть особо важные словари; есть особо влиятельные издательства и «руководства по стилю»; есть, к сожалению, более и менее «престижные» акценты. Есть масса общих знаменателей, на которых сходится значительная часть пользователей.
Это, наверное, полезная аналогия. Но надо иметь в виду, что нам, пользователям руского, скорее всего, светит ещё более прекрасный плюрализм.
В англоязычном мире полно условных германий – богатых и/или влиятельных государств, вокруг «парадного» языка которых так или иначе кристаллизуются представления о том, «как правильно». У руского языка нет и ещё долго/никогда не будет никакой германии. В ближайшие десятилетия руский, вероятно, окончательно уйдёт из официальной сферы всех стран, которые не РФ.** Сама РФ рано или поздно развалится, но я сильно сомневаюсь, что этот развал где-либо увенчается быстрым расцветом искусств, наук и ремёсел.
Иными словами, равняться на какие-либо госнормы в руском не понадобится ещё долго. Ура, дорогие друзья, подруги и небинарные знакомые.
На этой ударной ноте позвольте откланяться, сказав напоследок,
что крымский мост должен быть разрушен
империя должна умереть
Патрон из э гуд бой
Слава Украине
Примечания
*Кириллическое написание в соответствии с правилами, принятыми в комнате №535 в общаге на Детскосельском бульваре в 1996-2001 гг.
** Одно вероятное исключение – Беларусь. Подчеркну: это предсказание, а не пожелание. Если в постлукашенковской Беларуси вдруг случится ренесанс беларуского, я буду очень рад.
На подобные темы см. также заметки вот здесь.
КОНСТАНТИН ЗАРУБИН 
Добавить комментарий