Первая публикация — «Сноб», 26 октября 2012.
Моя мать пережила бы моего отца на несколько часов. Может быть, несколько дней. В худшем случае — несколько страшных недель.
Отец, скорее всего, даже не успел бы понять, что война, в которой он гибнет, атомная. Его бы убили почти по старинке, как убивали тысячи человек каждый день Второй мировой, шесть лет напролет, — массированной бомбежкой. С той лишь разницей, что вместе с бомбами в октябре 1962 года из кубинского неба валились бы целеустремленные ракеты класса «воздух-земля».
Вполне вероятно, одна из них разнесла бы в клочья огневой взвод отца в первые же минуты первого налета. Возможно, за мгновения до смерти двадцатилетние мальчики в трусах и обрезанных гражданских брюках, одуревшие от жары, обгоревшие на чужом солнце, ещё рубили бы просеку для колючей проволоки и минного заграждения в тропических зарослях вокруг ракетных шахт. Возможно, они возились бы со своими «полуавтоматическими» орудиями, пытаясь пересилить страх и выполнить свое первое и последнее боевое задание: «прикрыть» свой полк и зенитный комплекс С-75 «от низко летящих целей». Возможно, хотя и менее вероятно, они успели бы выдвинуться на берег слишком теплого моря и погибли бы уже там, на карибском пляже, в ожидании многотысячного десанта, дорогу которому расчищали самолеты.
Операция «Ножны», сопоставимая по размаху с высадкой в Нормандии, должна была уничтожить советские ракеты на Кубе и свергнуть режим Кастро. Она предусматривала 1190 авиаударов уже в течение первого дня. Пентагон исходил из того, что день этот наступит не позднее вторника, 30 октября.
Многие из тех, кто планировал операцию «Ножны», знали, что после моего отца им придется убить и мою мать. Об этом догадывался и Кеннеди, которому предстояло расписаться под «Ножнами». Ещё в среду, 24 октября, он привел в боевую готовность более 200 межконтинентальных ракет и поднял в воздух 196 водородных бомб на борту шестидесяти двух бомбардировщиков Б-52. Ещё 628 бомбардировщиков и две с лишним тысячи атомных зарядов ждали приказа на аэродромах. Наконец, чтобы не оставить маме никаких шансов, полторы сотни баллистических ракет подплыли к территориальным водам СССР на двенадцати подводных лодках.
В отличие от подлинных энтузиастов военного дела, вроде генерала Кёртиса Лемэя, любившего поговорить об упреждающем ядерном ударе, Кеннеди сомневался, что для победы над коммунизмом обязательно убивать миллионы советских школьниц. Если клинический антиамериканизм мешает вам в это поверить, поверьте хотя бы, что Кеннеди не хотел убивать своих. Даже самый розовый прогноз атомного конфликта с русскими сулил полмиллиона мертвых американцев. Кеннеди не был готов искоренять красную заразу такой ценой.
Но вскоре после смерти моего отца у него не осталось бы другого выбора. Ни Кеннеди, ни авторы операции «Ножны» не знали наверняка, что русские завезли на Кубу не только ракеты средней дальности. В распоряжении генерала Плиева, командовавшего группой советских войск на Кубе, были тактические боеголовки: 12 ракетных комплексов «Луна» и несколько десятков крылатых ракет. Летом 1944 года немцам хватило бы одного десятка таких железок, чтобы уничтожить второй фронт в Нормандии. Плиеву запретили применять ядерное оружие без отмашки из Политбюро, но даже если бы эта отмашка так и не поступила, он едва ли нашёл бы другой способ обороняться от многократно превосходящих сил противника. Да и вряд ли собирался его искать. В пятницу, 26 октября, Плиев приказал выдвинуть три крылатые ракеты на боевую позицию в двадцати пяти километрах от американской базы Гуантанамо.
Не думаю, что в последние часы или дни своей жизни мама узнала бы, как именно развивались события после первого атомного гриба над кубинским пляжем. Ответный залп американцев по Гаване? Вход советских войск в Западный Берлин? Советский авианалет на позиции американских ракет в Турции? Ограниченный ядерный удар по военным целям на территории СССР? Советский удар по Западной Европе? Или сразу — окончательное решение красного вопроса без промежуточной возни, за которое наверняка ратовал бы генерал Лемэй? Вряд ли советское радио освещало бы все это в режиме реального времени.
Сильно сомневаюсь и в том, что заштатные Сланцы, только-только ставшие городом, входили в число двухсот двадцати целей, подлежавших уничтожению в первую очередь. Ну, разве что в третью очередь: бомб все-таки много, куда-то бросать надо, а тут четыре шахты, завод, и от границы недалеко. В этом счастливом случае мама умерла бы совсем быстро, может быть, даже мгновенно — в каком-нибудь сыром подвальчике, который не уберёг бы никого и от обычной бомбежки, а то и прямо на улице, или в школе, или в тесной квартире тётки Оли. Да, именно так. Сойдемся на том, что один милосердный Б-52 сжалился бы над жителями Сланцев и сбросил на них последнюю бомбу. Что одна из ракет, предназначенных для Ленинграда, сбилась бы с курса и рухнула в юго-западном углу Ленинградской области. Сойдемся на этом. Все равно мне не представить пятнадцатилетнюю маму героиней «Писем мертвого человека–2», умирающей от голода и радиации среди других озверевших смертников.
Гораздо проще думать об отце жены. Может быть, дело в дистанции. А может, просто в том, что мальчишка из глубинки штата Нью-Йорк, скорее всего, остался бы жив. По крайней мере, ещё на несколько лет. Он вырос бы в прокаженном мире, гниющем от бесконечной ядерной осени, — в мире лучевой болезни и врождённого уродства, где половину Евразии занимало бы радиоактивное кладбище, а полуживой коммунистический Китай лихорадочно штамповал бы ракеты для превентивного удара по Соединенным Штатам. И всё же, в отличие от моей мамы, двенадцатилетний житель городка Канандейгуа пережил бы начало конца. Не потому, что в школе его снова и снова учили забираться под парту и закрывать голову руками. Нет, просто в октябре 1962 года, несмотря на нечеловеческие усилия и человеческие жертвы, Советский Союз ещё не мог убить сразу всех американских школьников. Только всех французских и английских.
Накануне Карибского кризиса ЦРУ докладывало: по числу стратегических бомбардировщиков СССР отстаёт от США в десять раз; по количеству межконтинентальных ракет — в три раза. Из советских пилотов-камикадзе (горючего хватало только в одну сторону) до американских целей дотянули бы считаные единицы; из «86-110 ракет», теоретически способных поразить территорию США, более половины не существовали, шесть безнадежно устарели и только 36 ракет Р-16 могли взлететь в течение получаса — при условии, что находились «в высшей степени готовности». Но даже на пике кризиса их не привели в высшую степень готовности. Хрущёв знал об относительной ядерной немощи Советского Союза гораздо больше, чем ЦРУ.
Более того, в отличие от подлинных энтузиастов мировой революции, вроде Мао Цзэдуна, призывавшего не бояться атомной войны с империалистами, Хрущёв не стремился убивать никаких школьников. Если клинический антикоммунизм мешает вам в это поверить, поверьте хотя бы, что первый секретарь ЦК КПСС не хотел управлять радиоактивной пустыней. Рискну предположить, что хотел он примерно того же, что Кеннеди: красиво стоять во главе цветущей державы, пока весь мир дивится совершенству её государственного устройства.
Стоп. Если никто не хотел атомной войны, тогда зачем? Почему? Ради чего эти двое чуть не угробили моих родителей вместе со всей цивилизацией?
А давайте прямо у них и спросим. Выключим свет, устроим спиритический сеанс. Стащим Кеннеди с католического облака, вытащим Хрущёва из атеистической нирваны и зададим главный вопрос:
— В чем, Никита Сергеич и мистер президент, выражается величие державы?
— В благосостоянии граждан, — фотогенично улыбнется Кеннеди.
— Это он правильно говорит! — подхватит Хрущёв. — В жилплощади на душу населения и удоях на душу крупного рогатого скота выражается. А еще в образовании и фундаментальной науке.
— Согласен с господином Крушчевым, — кивнёт Кеннеди. — Число университетов и Нобелевских премий — верный признак величия нации. К нему я бы добавил богатую культуру.
— Вот и я говорю! Культура, песни, балет — это важный показатель. Хорошее искусство сплачивает народ. Укрепляет идеалы. А без общих идеалов держава не зацветёт.
— О да, идеалы! — оживится Кеннеди. — Ценности! Верность священным принципам свободы и справедливости. Нравственное измерение в политике…
— Это у тебя там, что ль, нравственное измерение? — взовьётся Хрущёв. — А Кастро кто хотел убить? Операцию «Мангуст» кто подписывал? Саботажников засылал на остров кто? Лицемер!
— Чей бы рогатый скот мычал! — побледнеет Кеннеди. — Сам танки в Венгрию вводил!
— Наша сфера интересов! Хочу — ввожу, хочу — вывожу!
— А Куба — наша сфера интересов! Чего полез туда со своими ракетами?
— А вы чего в Италии и Турции ракет наставили?
Тут Кеннеди выпрямится, поправит нимб и скажет:
— Великая держава ставит ракеты куда надо!
— Ну, а я тебе про что? — вздохнет Хрущёв, вытирая побагровевшую лысину сложенным платочком. — Развели мы тут с тобой: «Благосостояние!» «Наука!» «Балет!» Чепуха! Кого это интересует… Все ж на одно смотрят: кто куда ракеты может поставить и сколько школьников укокошить за единицу времени. Мне, вон, коммунизм надо было строить к восьмидесятому году. А что я делал? Яйцами с вами мерился без конца. Берлинский кризис, Карибский… В стране мяса нет ни хрена, Плиев рабочих в Новочеркасске расстреливает, а я всё ежа пускаю в штаны американцам. Мать честная, и денег-то сколько! Восемьдесят пять торговых судов заняли! По два-три захода! Грузов двести тридцать тыщ тонн! Пятьдесят тыщ человек! Пять ракетных дивизий! Всё в строжайшей секретности! Лыжи приволокли в тропики для маскировки… И всё, оказывается, ради чего? Чтобы этот псих с бородой полвека у руля сидел. Ты знаешь, что Кастро меня просил ядерный удар нанести?
— Представляю…
— Да и вы хороши тоже. Ну скажи мне: для чего нужно пять тысяч атомных бомб? Я понимаю, ну, десять бомб. Ну, двадцать бомб. Но пять тыщ куда?
— Чтобы яйца крупнее казались… — виновато засмеется Кеннеди.
Хрущёв хлопнет себя по колену, виновато смеясь за компанию.
Связь с загробным миром прервется.
Голоса мертвых смолкнут.
Вспыхнет свет.
И мы пойдем жить дальше на нашей маленькой, единственной, невыносимо прекрасной Земле. Жить, потому что пятьдесят лет назад здоровый страх и здравый смысл взяли верх над логикой великодержавной распальцовки и воинской чести. Потому что Кеннеди две недели боролся с искушением немедленно бомбить советские позиции. Потому что комбат Фризюк махал пистолетом перед носом сержанта Андреева, обещая пристрелить, если тот откроет огонь по американским самолетам. Потому что Хрущёв распорядился зачитать по Radio Moscow приказ о выводе советских ракет с Кубы. Потому что советские подводники с атомными торпедами на борту всплывали на посмешище американским кораблям, вместо того чтобы уничтожать их.
Спасибо всем. Ровно через десять лет, в октябре 1972 года, живой папа и живая мама дружно сломали по ноге и познакомились в очереди к врачу.
КОНСТАНТИН ЗАРУБИН 
Добавить комментарий