Если в этой книге вообще есть послесловие, это означает две вещи.
Во-первых, мой издатель сдержал обещание. Я внимал всем редакторским советам и соглашался на любую стилистическую правку, но потребовал письменной гарантии, что и вступление, и послесловие будут опубликованы без каких-либо изменений – именно в том виде, в каком я их пришлю прямо перед вёрсткой. Не знаю, имеет ли юридическую силу эта бумажка с красивой печатью, оставшаяся у Лены. Скорее всего, не имеет. В любом случае, полагаться на бумажки в России по-прежнему бессмысленно. Полагаться можно только на честное слово.
Во-вторых, меня больше нет. Не в том смысле, что я умер – хотя наверняка умер и, может быть, уже не раз – а в том, что личность, пишущая эти строки, перестала существовать. Когда издательство получило файл с текстом, который вы сейчас читаете, меня уже не было. Я отсрочил отправку сообщения на две недели. Потом я поменял пароль в почтовом ящике на три десятка случайных цифр и букв, больших и маленьких, и сразу же удалил файл, в котором их набирал. Ещё через несколько дней я уничтожил симку, привязанную к моему аккаунту.
То, что теперь существует вместо меня, тоже называется «Кирилл». Оно выглядит совсем как я. Оно управляет моим бывшим телом и, вероятно, несёт всякий вздор моим бывшим голосом. К счастью, я никогда не узнаю, что именно оно говорит. Я знаю только, что этот «Кирилл» в надёжных руках специалистов, под наблюдением и контролем. В отличие от меня, он приносит пользу человечеству.
Помимо моего тела, новый «Кирилл» располагает моей памятью. Скорее всего, он помнит почти всё, что помню сейчас я. Не представляю, в каком свете ему видятся мои поступки. Возможно, ему не стыдно. Возможно, он даже хвастается своим прошлым в регулярных беседах с умными людьми в очках и научных регалиях. Мне всё равно. Пока я ещё есть, я точно знаю, что совершил подлость. Вернее, я совершил много подлостей, но эта стоит особняком. Она убила людей. Хороших людей.
Какое-то время я думал, что сжился с этим. Я убеждал себя, что другие обыкновенные люди на моём месте поступили бы точно так же. Столь же послушно явились бы по вызову ФСБ, по пути проблевавшись от страха в туалете «Теремка». С той же готовностью рассказали бы всё на свете, подобострастно заглядывая в глаза и без конца подчёркивая: мы тут совершенно ни при чём, мы не одобряем, мы осуждаем, нас втянули совершенно случайно, по глупости, недооценив наше законопослушие и лояльность.
Хуже того, примерно через год после смерти Бориса я напросился на встречу с Екатериной Бардышевой. Я рассчитывал пошло покаяться и, вытянув из неё прощение, нейтрализовать последние угрызения совести. После встречи с Катей я надеялся зажить прежней жизнью, как будто ничего не было. Мой замысел частично удался. Катя не просто простила меня. Она сама принялась убеждать меня в том, что любой случайный человек на моём месте поступил бы так же. Она настаивала, что мы были игрушками обстоятельств. И она, и Боря, и Женя, и Олег, и я. Все.
Я уверен, что Катя говорила искренне. По крайней мере, она старалась верить в то, что говорит. Я слушал её, и мне очень хотелось думать, как думалось раньше. Мол, ну да, я не лучше многих, мелких гадостей наделал достаточно. Но ведь и не хуже многих – ничего не украл, никого не предал, никого не убил. Хотелось верить, как верилось раньше: если вдруг что серьёзное, я не подкачаю.
Хотелось, да не вышло. Серьёзное уже случилось. Я уже подкачал. Я настучал по собственной инициативе, без наводящих вопросов, находясь в относительной безопасности. Я стучал, пока другие люди – перепуганные, смешные, обыкновенные люди моего поколения – не стучали даже в СИЗО. Даже под угрозой физической расправы.
Несколько лет я не знал, что с этим делать. Я не мог изменить прошлое. Не мог никому помочь. Мне даже больше не у кого было просить прощения.
Бессилие часто кончается одержимостью. Постепенно я помешался на Агенте и Обострении. Разумеется, я не был одинок в своём помешательстве. Счёт одержимых «агентологов» сегодня идёт на тысячи. Несколько лет я просиживал вечера в сетевых сообществах и ездил на встречи неухоженных мужчин с землистыми лицами, чтобы слушать «доклады» о новых, всё более изощрённых теориях заговора. Эти люди, включая меня, не были и не стали учёными. Мы нагромождали произвольные допущения и заполняли пробелы в знаниях бездарными фантазиями. Мы ковырялись в тайне единственным доступным нам способом.
Три года назад мне это надоело. Вернее, этого стало недостаточно. Я перестал общаться с агентологами. Набравшись наглости, я снова встретился с Катей. Я сказал ей, что хочу написать роман о том, что случилось. Сказал, что должен сделать хоть что-нибудь, а ничего другого придумать не могу.
Катя была не против. Она даже согласилась мне помочь. Благодаря ей, я сумел взять пространные интервью у Зининых родителей и некоторых других участников Обострения, которые иначе едва ли согласились бы говорить со мной. Так появилась эта книга.
Пока я писал, я боялся жизни после окончания работы над книгой. Теперь я знаю, что боялся зря. Мне крупно повезло. Возникла ещё одна возможность что-то сделать. Настоящая возможность. Долгосрочный выход из моего тупика.
Как известно, через год после Обострения десант учёных из десятка стран взялся прочёсывать пруды в посёлке Чкаловский, где находится дача Зининых родителей и где в 1991 году началась история Агента на Земле. Территорию поисков почти сразу обнесли бетонным забором с сигнализацией. Рядом оперативно построили пятиэтажный храм науки с жилым корпусом и решётками на окнах – так называемый «Чкаловский институт». Вход в институт и за забор только по пропускам. Пропуска выдаёт ICIBR – International Center for I-Bug Research, международный научный консорциум, известный в русскоязычном интернет-фольклоре под именем «ЫЦЫБРа».
То, что «на самом деле» происходит за забором в посёлке Чкаловский, – Святой Грааль всех агентологов. Никто из одержимых не сомневается, что ЫЦЫБРа крышует нечто зловещее и сверхсекретное, что она работает в интересах мировой или межгалактической закулисы, а все материалы в Journal of I-Bug Research, увесистом ежеквартальном рупоре ЫЦЫБРы, – дымовая завеса над истиной, которую никогда не расскажут оболваненным массам. Даже в октябре 2013-го, когда ICIBR официально объявил, что обугленные «дробинки», обнаруженные под метровым слоем ила в одном из прудов Чкаловского, а также в грунте вокруг него, действительно могут представлять собой некие неорганические споры, убеждённые агентологи только презрительно пожали плечами. «Очередной вброс для лохов», — говорили они. «Надо же им предъявлять какие-то результаты». «Все, кто думает головой, знают, что пересадки не прекращались никогда».
Я не надеюсь урезонить своих бывших товарищей по конспирологии. Страсть к теориям заговоров, как и несчастная любовь, не поддаётся прямолинейному лечению фактами. Но если вы не являетесь агентологом, поверьте мне: всё, что на данный момент известно человечеству об Агенте, можно найти на сайте ЫЦЫБРы.
В частности, 27 января 2014 года там вывесили подробный отчёт об успешной активации спор в простых многоклеточных организмах, вызвавший затяжную бурю в СМИ и многократное усиление охраны в Чкаловском. Три месяца спустя, 21 апреля, там же опубликовали первое сообщение об успешных опытах по пересадке активных спор крысам. Шум, поднявшийся после этого известия, не улёгся до сих пор. Я пишу эти строки под аккомпанемент жаркой перепалки на Пятом канале. Гости в студии спорят, надо ли немедленно закрыть ICIBR и уничтожить все активированные образцы Агента заодно со спорами.
Я принял решение ещё в январе. После опытов с крысами оставалось только найти человека, готового помочь мне в его осуществлении. В ходе работы над книгой я познакомился с Викторией Вронской, Михаилом Кондрашовым и некоторыми другими исследователями, работающими в ICIBR, но было очевидно, что никто из них сегодня не согласился бы участвовать в экспериментах над людьми.
Тогда я вспомнил о Романе Жуке. Буквально через неделю после того, как ICIBR объявило об успешной активации спор Агента, российская прокуратура закрыла уголовное дело против него «за истечением срока давности» и отозвала ордер на его арест. Ещё через несколько дней Жук приехал из Швеции в Чкаловский.
Вскоре после приезда он дал интервью «Огоньку», где заявил, что самое интересное в Агенте – его взаимодействие с человеческим мозгом и сознанием. «Мы, конечно, будем работать с крысами и другими млекопитающими», — сказал Жук. «Но самым ценным объектом иссследований был бы заражённый депутат Госдумы четвёртого созыва, чудом переживший Пшик». На вопрос журналиста, надеется ли он отыскать заражённого человека, Жук ответил: «Нет. Если бы оставались живые носители, они бы всплыли за десять лет. Но теперь виновник торжества опять в нашем распоряжении. В крайнем случае, всегда можно пересадить его себе. Люди ради науки прививали себе холеру. Резали себе нервы на руках. Стать ради науки тупым и бессмертным – это, можно сказать, мелочи».
В мае я встретился с Романом Жуком в Санкт-Петербурге. Помочь мне он согласился почти сразу. К сожалению, он выдвинул два условия: мы заразимся вместе, с разницей в сутки, и эксперимент не ограничится простой прививкой Агента. После недолгих колебаний я принял его условия.
Если вы читаете это послесловие, всё прошло по плану. Я приехал в Чкаловский под видом журналиста. Жук организовал мне временный допуск на территорию института, открытую для посетителей. В тот же день – вероятно, под вечер – Жук вынес из лаборатории образец активированного Агента и у меня на глазах ввёл его себе при помощи внутривенной инъекции. После этого он вернулся в лабораторию и оставался там всю ночь, наблюдая активность Агента в собственном организме. Я переночевал в одной из гостевых квартир при институте.
Моя очередь наступила на следующий день. Я получил свою инъекцию, попрощался с Жуком и уехал в ближайший райцентр, чтобы снять номер в единственной местной гостинице. Не знаю, чем я занимался следующие три дня. Надеюсь, что слонялся по городу, трезво и мирно. Надеюсь, что сидел в номере и перечитывал любимые книжки. Звонил домой, говорил с женой, передавал приветы дочери, добросовестно поддерживал иллюзию командировки.
На четвёртый день в райцентр приехал Жук. Он тоже остановился в гостинице. Возможно, мы посидели напоследок в каком-нибудь местном заведении. Или, может быть, он просто заглянул ко мне на пару минут. Сообщил, какой номер ему достался. Передал мне обещанный пистолет. Затем попрощался, вежливо, сухо и немного брезгливо, как он умел это делать.
В любом случае, на следующее утро, в половине восьмого, я постучал в дверь его номера, предварительно сняв пистолет с предохранителя. Потом отступил к противоположной стене коридора. Не знаю, заметил ли я какие-нибудь перемены в лице Жука за те последние мгновения, когда видел его живым. Думаю, вряд ли. С момента тэйковера прошло всего пять-шесть часов, а серьёзные изменения в поведении заражённого должны появляться не менее чем через шестнадцать-восемнадцать. Мы перестраховались.
Застрелив Жука, я пошёл к администратору. Попросил вызвать полицию. В ожидании полиции позвонил в Чкаловский. Скорее всего, Вронской или Кондрашову.
— Здесь двое заражённых, — сказал я. — Один живой, накануне тэйковера. Другой только что убит огнестрельным оружием. Все раны в туловище, мозг не повреждён. Подробности в жилом корпусе, в квартире Романа Романовича Жука, в письме на кухонном столе. Когда прочитаете и поверите, высылайте людей в райцентр.
Не знаю, кто приехал первым, но, наверное, всё же полиция. Потом подоспела Вика с возбуждёнными коллегами. Наверняка последовал спор на повышенных тонах о том, куда меня везти, – за решётку или в лабораторию. Наверняка были экстренные звонки директорам и министрам. Почти уверен, что в конце концов полиция ретировалась под натиском Вики и её заоблачных начальников. Жука погрузили в передвижную лабораторию. Меня посадили куда-нибудь на заднее сиденье. Повезли в институт.
Трудно предсказать, о чём я говорил с Викой в часы, остававшиеся до моего тэйковера. Представляю только почему-то, как она сидит рядом на заднем сиденье и спрашивает с фирменным печальным цинизмом, не глядя в мою сторону:
— И каково оно? Быть Зиной?
И я отвечаю – скупо и многозначно, словно читаю последнюю строчку романа, который писал слишком много лет:
— Да ничего так. Не страшно. Даже не умрёшь. Быть человеком намного страшнее.
2001-2008 (роман)
2014 (послесловие)
КОНСТАНТИН ЗАРУБИН 
Добавить комментарий