Первый курс

 

—         Я купил два билета, — сказал я, — пойдем в театр.

На её лице появилась маска крайнего нежелания. Ответа не последовало. Маленькие руки вызывающе зашуршали по столу, бесцельно перекладывая карандаши, кассеты и тетради с места на место.

—         Ты часто бываешь в театре? – спросил я. Как можно осторожнее.

—         Никогда.

—         … Никогда не была? Серьёзно?

—         Никогда, — она равнодушно улыбнулась.

—         Ну… Тогда сходи хотя бы из любопытства!.. Конечно, я не зашёл бы к тебе, — начал совершенно искренне врать я, – но я свою записную книжку забыл дома, с телефонами которая. До дома – час, обратно – час. Лень болтаться туда-сюда… Мы с тобой еще ни разу никуда не ходили, кстати. В свет, то есть.

Она покачала головой, отвернулась к окну и присела на краешек стола.

—         Ты вредная. Я же вроде как обижусь! – сквозь зубы взвыл я.

И засмеялся.

В трамвае смех продолжался. Я стоял, полусогнувшись; она сидела с моим пакетом в руках и созерцала спинку впередистоящего сиденья. Спинка незаметно переходила в широченную спину женщины, переполненной заботами и сумками.

—         Куда ты ходил в прошлый раз?

—         О!.. – я переложил зонтик из руки в руку, — меня постигло жестокое разочарование. В прошлый раз.

—         Не понравилось?

—         Хм, не знаю. Мы с другом купили билеты на шесть в Молодежный. Добрались до места, сдали одежду в гардероб, и тут раздался глас: «Уважаемые зрители! Мы приносим вам самые большие на свете извинения, но по техническим причинам…» – и так далее. Какие-то трубы там у них прорвало. Или не трубы. Или не прорвало. Я и не понял толком ничего, по правде говоря. В общем, мы сдали билеты и стали думать, куда же теперь податься. Полчаса думали, потом решили пойти на Литейный, тоже в театр. Раз уж настроились на спектакль – как бы надо идти. Но не успели. Потому что настрой испарился, наверное. Из-за этого не те троллейбусы подъезжали. Так и не попали мы в театр, увы. Пошли пиво пить в конце концов.

—         Так тебе и надо, — сказала она.

Я кивнул. Дрожащие пасмурные дома проплывали мимо и растворялись. В скомканном пространстве между пассажирами стояло что-то вроде тумана.

—         Где наши места? – спросила она, немного испуганно разглядывая болтливую и сносно одетую публику.

—         Вон там, в партере, — ответил я.

Скорее всего, в моих глазах поблескивала тихая гордость за самого себя, Приобщателя К Театру. Я не был хорошо одет, но болтал не хуже и больше всех, местами стараясь придавать голосу романтическую торжественность. Было тепло и уютно.

—         Как ты умудрилась ни разу в жизни не побывать в театре?

Она пожала плечами.

—         Я много потеряла? – насмешливо произнесла она мою дежурную фразу.

—         Да нет, вряд ли. Просто странно. Немного.

Уже на месте обнаружилось, что я взял билеты в семнадцатый ряд.

—         У тебя очки с собой? – спросил я несколько обескуражено.

—         Нет.

Я сбегал в гардероб, принёс бинокль и вручил ей.

После третьего звонка, как и полагается, свет погас и начался спектакль.

Это была грустная пьеса известного американского драматурга. Грусть и ненавязчивые шутки автора у нас разбавили обязательной порцией абсурда. Внесли некоторую злободневность. Пьеса заметно обрусела. Получилась трагикомедия о грызне желаемого с действительным и вроде бы иногда о любви. Действие меня захватило. Я даже забыл про семнадцатый ряд и про неё.

В антракте мы подошли к сцене. Декорации, условно изображавшие обстановку квартиры американского рабочего, выглядели очень по-домашнему. У края сцены валялась банка из-под пива, которой швырялись по ходу действия.

Во втором действии к нам подсела колоритная пара: умственно отсталый подросток с опекавшей его женщиной – может быть, матерью. Время от времени подросток издавал нечленораздельные возгласы и постоянно поворачивался, мельком оглядывая меня и тщательно поедая глазами мою соседку. На сцене с ума сходила главная героиня. Мне стало жарко в свитере. Музыкальный фон, собранный из классического джаза и рок-н-ролла, звучал очень правильно. Периодически фон становился передним планом, и то, что мне хотелось  чувствовать, чувствовалось особенно остро.

Наконец героиня окончательно рехнулась. Это произошло в целом динамично и красиво. За несколько секунд спектакль перешёл в аплодисменты.

—         Пойдём, — я поднялся и коснулся её плеча.

На улице моросил мелкий-мелкий дождик. Я раскрыл зонтик.

—         Зачем? – удивилась она.

—         Как знаешь, — и снова сложил. – Ну как, понравилось?

—         Ага.

—         Хороший спектакль. Давно такого не видел.

—         Я думала, этот парень меня съест.

Я засмеялся.

—         Ты заметила, да?

—         Трудно было не заметить!

Я шёл и проваливался сквозь висевшую в памяти мелодию It’s a Wonderful World Армстронга. Внизу было головокружительно, ярко и безразлично всё на свете. Кроме неё, разве что. Она семенила слева и чуть впереди.

До самой станции мы обсуждали возможные подарки друг другу на день рождения.

Попрощавшись с ней, я вспомнил, что в пакете у меня лежат кефир и ватрушка с повидлом. И ужин готовить необязательно.

Пары в субботу сняли.

Впереди оставались ещё четыре курса.

В вагоне было почти пусто.

.

.1996, 2000