Застрелись, если есть пистолет

.

На прошлой неделе, в четверг, мой лучший друг застрелился. Ему было 27, его звали Илья, я и ещё пара человек называли его Ёфой, с незапамятных времён. Он не любил рассуждать о тяготах бытия, не писал стихов, песен, пессимистических миниатюр, он вообще с институтских пор ничего не писал, кроме объяснительных, да и то когда ему было 22 и он по глупости полгода работал на Адмиралтейских верфях. У него был радикально флегматичный темперамент, который меня периодически раздражал, у него было первоклассное чувство юмора и хороший вкус на музыку и литературу, он был фантастически добродушен и терпим и не менее фантастически ленив и тяжёл на подъём. Ещё он готовил лучше моей, своей и всех остальных мам и умел починить всё, что было способно сломаться.

Ёфа застрелился из дедушкиного наследства – трофейного немецкого пистолета, чёрного и до сих пор лоснящегося маслом, которым дедушка еженедельно его смазывал, пока не умер полтора года назад. После его смерти пистолет и две обоймы к нему переехали в квартиру Ёфиного отца и мирно хранились на верхней полке в одном из стенных шкафов, пока, наконец, не понадобились Ёфе. Ёфа с раннего детства прекрасно знал, как с ним обращаться. В шесть-семь лет, приходя в гости к деду, Ёфа неизменно заводил песню «деда-а-покажи-как-немцы-на-войне-стреляли», и через раз дед извлекал пистолет из всем известного потайного места, медленно и со смаком вставлял в него одну из обойм, зловеще кричал «хенде-хох-шталин-капут-дранг-нах-москау-дойчланд-убер-аллес!», прикладывал два пальца к верхней губе, вздымал пистолет к небесам, но тут его как будто бы подкашивала очередь из нашего ППШ, и собственно выстрелить нацистский захватчик не успевал.

Ёфа застрелился в висок, на кухне своей новой квартиры с видом на залив, около одиннадцати часов вечера. В субботу днём его нашёл отец. В пятницу они должны были вместе навестить Ёфину тётку, сестру Ёфиной матери. Сама мать умерла от рака костей лет десять назад.

У Дмитрия Леонидовича – так зовут отца – был свой ключ, поэтому дверь взламывать не пришлось. Увидев тело, неуклюже сползшее со стула на пол, он вызвал скорую и милицию и позвонил Ёфиной младшей сестре, а потом мне. Я был в гостях на другом конце города. Я извинился перед хозяевами, вышел, поймал машину и успел увидеть, как слипшиеся от крови волосы Ёфы мелькнули в закрываемых дверцах скорой. Я добирался очень долго – из-за предъюбилейных улиц, перекопанных и перегороженных.

Мы с Ёфой были знакомы одиннадцать лет. До его смерти я делил людей на четыре категории: незнакомые, знакомые, друзья, Ёфа.

Дмитрий Леонидович выглядел как обычно, несколько растрёпанно и устало, и держался очень тихо. Он сказал, что хотел бы со мной поговорить, но не сейчас, не прямо сейчас, сейчас как-то не хочется говорить, и пригласил зайти к нему на следующий день. Когда я пришёл к нему в воскресенье, там была ещё Ира, Ёфина сестра. Она стояла у плиты, беспомощно хлопала красными глазами и мяла в руках мокрое от слёз полотенце для посуды.

Ёфа не оставил никакой записки, не послал никому прощальных имэйлов, не выглядел потерянным накануне, не говорил со мной о смерти. Я даже, если честно, не представляю Ёфу говорящим о смерти. Я так и сказал Ире и Дмитрию Леонидовичу. Оба согласно закивали. Они не видели в новейшей жизни Ёфы ни одной причины, из-за которой захотел бы покончить с собой – нет, не добродушный и уравновешенный Ёфа, а хотя бы неврастеничный подросток, имеющий все диски Nirvana. В течение последнего года Ёфа получил повышение, купил квартиру, съездил в Исландию и потом месяца два бредил ею и собирался ехать снова. Ёфа познакомился со своим горячо любимым Гребенщиковым и не разочаровался в нём. Ёфа стал играть в теннис и почти перестал фирменно сутулиться. Ёфа в последний раз посетил военкомат и так и не стал годен к действительной строевой. Полгода назад, правда, Ёфа расстался со своей довольно продолжительной девушкой, но сделал это по собственной инициативе и остался очень доволен.

Дмитрий Леонидович методично перечислил все эти пункты. Ира добавила ещё несколько менее значительных.

Может, ты что-нибудь знаешь? спросила она.

Нет, солгал я.

Мы поговорили о похоронах и о чём-то ещё, и я попрощался. Дмитрий Леонидович пожал мне руку, а Ира чмокнула меня в щёку и разрыдалась, закрывая за мной дверь. Я сказал, что зайду в понедельник вечером.

Сегодня среда, похороны были вчера, и я решил, что мне надо встретиться с одним человеком. Я никому не говорю об этом, я не сказал даже Насте, хотя она, разумеется, нашла мои многочисленные«не-представляю-почему-он-это-сделал» неубедительными. Прямо с работы я поехал на «Парк Победы», вышел из метро и, напрягая память, прошёл через несколько свежезелёных дворов. Я сразу узнал нужный подъезд, но я не знаю квартиры, я знаю только, что это точно не первый этаж и вряд ли второй. Как бы то ни было, я начинаю с шестого, с самого верха.

Вам кого надо? – Простите, здесь живёт Алина Пази? – Нету тут таких. – Кто там? – Простите, здесь живёт Алина Пази? – Нет, не знаю такой. – Никого нет дома. – Кто это? – Простите, здесь живёт Алина Пази? – Нет, вы ошиблись, наверное. – Да, кто там? – Простите, Алина Пази здесь живёт? – А кто её спрашивает?

Пятый этаж.

Пожилая женщина в цветастом халате недоверчиво приоткрывает дверь и пытается классифицировать меня.

— Добрый вечер, меня зовут Андрей, я Алинин знакомый. Алина сейчас дома?

— Здрасте, здрассте. Дома она, дома. Алинк, к тебе пришли, встречай-ка давай. Проходите.

Я стою у самой двери. Алина появляется из комнаты примерно через минуту и удивлённо таращится на меня. Она забывает сказать «привет» и сразу спрашивает, что случилось.

Ничего особенного, говорю я.

Мы садимся у одного из фонтанов напротив нового здания Публички. Алина садится по диагонали от меня, и я разглядываю её сбоку. Мы с Ёфой ещё на первых-вторых курсах разработали свою шкалу оценки женской привлекательности. 3 балла – Надо Немедленно Действовать, 2 балла – Если Сведут Обстоятельства, 1 балл – Сама Пришла И Больше Не Придёт, 0 баллов – Да Здравствует Онанизм. Допускаются дробные значения. Никого выше 2,5 мне в этой жизни охмурить пока не удавалось.

До сегодняшнего дня я видел Алину только один раз, недолго и поздно вечером, и воздержался от оценок. Сегодня я ставлю Алине полтора. Её можно демонстрировать в музее как образец Того, Что Ёфа Ценил В Женской Внешности, но мои ценности довольно другие. Алина почти с меня ростом, у неё длинные светлые волосы, острый нос, суховатые черты лица, э-э-э, прости Ёфа, почти плоская грудь, и, правильно Ёфа, идеально прямые ноги в узких джинсах. Она напряжённо и насмешливо глядит на меня. Ёфа ставил ей бесповоротные 3.

— Ну, давай поговорим, — скептически начинает она и достаёт из сумочки пачку длинных сигарет.

Я киваю, нерешительно и несколько раз.

— Давай, — говорю я. – Тебе ведь девятнадцать лет, да?

— Да, — она закуривает и кладёт ногу на ногу.

Я не знаю, зачем задал этот вопрос. Я вообще не знаю, зачем я захотел с ней встретиться. Я смотрю на неё, я смотрю в её умные насмешливые глаза, на её изящные ухоженные пальцы, и мне хочется встать. Потом наклониться над ней, потом хлестать руками гладкое лицо и орать, сука, глупая сука, глупая мразь, самовлюблённое ничтожество, сука, знаешь, что случилось, стерва ты грёбаная, знаешь, что случилось, сука, знаешь, что тебе лучше побриться налысо немедленно, посыпать свою башку пеплом и в монастырь, мразь, может, тогда я тебя прощу, хотя вряд ли, сука.

— Когда вы с… Ильёй виделись в последний раз?

— Он что, тебя подослал?

— Нет. Никто меня не подсылал, — я всё отчётливей понимаю, что не хочу говорить ей, что случилось, не хочу, чтобы она думала, что я пришёл в роли надутого пафосом кретина, громогласно обвинять её в том, в чём она не виновата, выжимать из неё слёзы и сопли раскаяния в том, чего она не делала.

— Ты не договариваешь чего-то, — усмешка немного меркнет. – Что-то всё-таки случилось, наверное?

— Нет, нет, всё нормально, — отмахиваюсь я. – Всё нормально. Я… понимаю, это не самый нормальный разговор, то есть вопрос. Я хочу тебя попросить, я хотел бы то есть, чтобы ты рассказала мне про ваши отношения, с Ильёй.

Алина ожидаемо и неестественно смеётся.

— Как, прямо всё, что ли, рассказывать, день за днём, ночь за ночью?

— Нет. Постельные сцены и совместные ужины меня не интересуют. Мне интересно про начало и про конец, в основном. Почему ты с ним сошлась и почему ты всё это прекратила.

Алина понимает, что я хочу услышать, но не хочет ничего рассказывать, пока я не объясню ей, зачем мне всё это понадобилось, я говорю, из нездорового любопытства, такой ответ её не устраивает, она ломается, но я вижу, что её всё-таки подмывает огласить свою точку зрения, поскольку я друг Ильи, Илья ведь сто процентов наговорил мне про неё всякой фигни, всё было либо не совсем так, либо совсем не так, и неожиданно она начинает говорить, быстро и эмоционально, и очень подробно, она больше не усмехается, она серьёзно смотрит на меня / фонтан / парочку напротив / проспект, я вижу, что ей было и есть неприятно, но она не хотела никого обманывать, и она не хотела обманывать себя.

Ёфа и Алина познакомились на улице полтора месяца назад, она раздавала на Владимирском рекламные листовки какого-то тренинг-центра, Ёфа заговорил с ней и помог ей рассовать по рукам прохожих оставшуюся пачку. Они пошли в кафе и после кафе договорились встретиться снова. Ёфина навязчивая ненавязчивость и термоядерное чувство юмора, а также европеизированный вид, сделали своё дело, Алина была очарована и тотально завоёвана с первого натиска, и начались гиперактивные отношения. Ёфа внезапно оказался в нирване и даже почти сразу рассказал мне о появлении Алины — через пять дней, при обычном испытательном сроке в две недели. Исландия поблекла и забылась вместе с Гребенщиковым, и временами из Ёфы так пёрла выносимая лёгкость бытия, что он утрачивал флегматичность, а мне делалось не по себе. Ёфа провёл полтора месяца в лучшем мире, но Алина провела то же время в нарастающих сомнениях, каждую совместную ночь ей мерещилось, что она не получает удовольствие, а убеждает себя, что получает удовольствие, а женщинам, как известно, ничего в этой жизни не кажется, женщины всегда прозревают суть.

В прошлый четверг они встретились в «Идеальной чашке» на «Горьковской». Они собирались прогуляться вдоль Невы и послушать где-нибудь джаз, но они не сделали ни того, ни другого, потому что Алина не притронулась к кофе и объявила, что подумала и решила. Ёфа не привлекал её физически, ей не нравилось спать с ним, ей больше не хотелось спать с ним, а поскольку романтика всегда высится на соответствующем фундаменте, романтике пришлось рухнуть и накрыться всем, чем можно накрыться. Алина никогда до этого не говорила о своих сомнениях, и несколько минут Ёфа был лишён дара речи.

-…а потом он спросил, а мне что делать, я сказала, ну только не грузись и не будь таким обиженным, он сказал, я не обижаюсь, это по-другому называется, я засмеялась и говорю, ты что же, типа, в гневе, а он сказал снова, что ему теперь делать. Я стала ему предлагать найти девушку другую, он сказал, нет, что мне делать прямо сейчас, немножко по-ослиному так как-то, если откровенно. Я говорю, если хочешь, мы можем и так просто погулять и на джаз сходить, хотя джазом своим он меня утомил, прямо скажем. Он сказал, я не хочу с тобой ничего просто, я говорю, блин, сделай тогда, что хочешь, только без меня, вот щас попрощаемся и вперёд. Он сказал, я ничего не хочу делать без тебя, я говорю, ну, извини, не знаю, чем тебе помочь, застрелись, если есть пистолет…

— Паанятно всё, понятно, — прерываю я с интонацией стандартной девятиклассницы.

— А он тебе чего наговорил? А? – Алина выглядит так, словно готова по инерции пересказать мне всю свою жизнь до знакомства с Ёфой.

— Да ничего особенного, по большому счёту. Так…

Он позвонил мне с трубки и сказал, что они с Алиной всё. Потом он заехал к отцу, попил чая, взял дедушкин пистолет и поехал домой.

Я говорю спасибо и что мне пора. Алина спрашивает, точно ничего не случилось, я смотрю в сторону и мотаю головой, ничего не случилось. Мы прощаемся на другой стороне Московского. Я недолго смотрю ей вслед и знаю, что будет происходить дальше. Через пару дней любопытство достанет её, она позвонит Ёфе, сначала домой, потом на трубку, трубку возьмёт Ёфин отец и в тридцатый раз скажет, Илья умер.

Как.

Застрелился.

Алина не знает про дедушкин пистолет, который Ёфа должен был когда-нибудь пустить в дело. Может быть, какое-то непродолжительное время она будет себе противна.

Так ей и надо, Ёфа.

Идиот..

30 мая 2003