Смотреть миллионами глаз

Первая публикация — «Сноб», 26 декабря 2016.

Есть на свете одно волшебное правило. Стоит его применить, и окажется, что ни я, ни вы, дорогой читатель, никогда в этой жизни не делали ничего плохого. Круче того, окажется, что мы сделали очень много хорошего. На порядок больше, чем всем казалось до сих пор.

Действенность этого правила поразительна. Вот, скажем, сижу я и вспоминаю, как ошибся, обманул, подвёл и поступил непорядочно. И нехорошо мне, потому что мой светлый образ собственного «я» некрасиво забрызган моим же дерьмом. Причём пожизненно. Сделанного не воротишь, брызги не смоешь. Всё, что теперь в моих силах, – стараться не забрызгаться ещё сильней. Осаживать себя. Привычки свои дурацкие менять. И так до гробовой доски.

Ужас. Но это без волшебного правила! С правилом всё по-другому. Потому что оно меняет прошлое. Оно определяет, что было и чего не было.

Всё, что отвечает моим персональным интересам, – было. А что не отвечает – того не было. Если, например, жена говорит, что я квартиру обещал убрать и не убрал, или соседи жалуются, что у нас в два часа ночи звучали песни группы Сплин в исполнении расстроенной гитары и пьяных мужиков, то это всё поклёп и неправда. Этого просто не было. Потому что иначе мне стыдно и неприятно. Мои национальные, то есть, простите, персональные интересы ущемляются.

Теперь важная развилка. Если вам нравится критерий исторической истины, предложенный выше, то вы российский министр культуры Владимир Мединский, и читать этот текст дальше вам бесполезно. Ваше задание на сегодня: объявить «мразями кончеными» тех, кто считает мифом борьбу выдающихся российских государственников Алёши Поповича и Добрыни Никитича с ливонско-тевтонским Змеем Горынычем. Идите, работайте.

Если же волшебное правило (назовём его «законом Мединского») кажется вам первым прибежищем инфантильного негодяя, то вот, собственно, начало моей колонки:

Четверть века назад не стало СССР. По этому поводу можно лить слёзы или шампанское, или слёзы вместе с шампанским. Или, что наиболее вероятно, вообще ничего особенного по этому поводу не лить. Есть, в конце концов, заботы понасущней. Кончина СССР, как отметили в «Левада-центре», подводя итоги недавнего соцопроса, «уходит в прошлое».

Но само прошлое никуда не уходит. Оно, как говорится, всегда с нами: в виде зданий, фильмов и книг, куда от всего этого денешься, но главное, в виде нас самих, с нашими блекнущими воспоминаниями и крепнущими условными рефлексами.

И это налагает на нас определённые обязательства. Сказочник Мединский, проклинающий всех, кто не верит в его любимые мифы, прав в одном: всё, что касается истории, имеет нравственное измерение. У нас есть моральный долг перед историей, потому что у нас есть моральный долг перед людьми, из жизней которых она состоит.

Более того, мы нарушаем свой долг перед историей и перед людьми по одним и тем же причинам. Из-за эгоизма и чёрствости. Из-за умственной лени, стадного инстинкта и застарелых, милых сердцу комплексов. По элементарному незнанию или недосмотру.

Чтобы не утонуть в общих словах, нужен пример. Беру первый попавшийся. Из книги с ближайшей полки. Пример этот хорош тем, что он из травоядной академической среды. Сдержанный такой, интеллигентный. Как раз, чтобы накал страстей не подскочил сразу выше датчиков Чернобыльской АЭС.

Книга называется «Отечественная философия 50-80-х годов XX века и западная мысль». Очень, кстати, хорошая книга. В целом. Но сейчас меня интересует один конкретный отрывок. Вот что сообщает автор о тех, кто пытался заниматься настоящей философией в Советском Союзе 60-70-х:

«…я не замечала в общении неортодоксальных сообществ москвичей (т. е. московских философов — К. З.) и философов из республик, идёт ли речь о Тбилиси или Риге, ни тени, ни единственного знака всего того, о чём сейчас как о “духовной оккупации”, “русификации” твердят крикливые политические спекулянты в иных новых самостоятельных государствах».

У меня нет оснований не верить философу Нелли Мотрошиловой, написавшей эти строки. Не сомневаюсь, что она не замечала ничего, кроме доверительного, плодотворного общения увлечённых людей. Все они работали в рамках одной системы, под произволом одних аппаратчиков. Все были «неортодоксальными». Всех объединяла любовь к истине и – цитирую по той же книге – «противопоставление философского исследования догматической, косной марксистско-ленинской идеологии».

В общем, говорят в таких случаях, не всё было так плохо. Как заметил философ Михаил Рожанский в прекрасной статье о советских идеалистах, люди в СССР «не только выживали, но жили своей единственной жизнью, не только приспосабливались, но стремились к самореализации». Эта очевидность касается всех жителей советской империи, независимо от национальности.

Однако долг перед историей заключается в том, чтобы замечать не только эту, но и все остальные очевидности. Особенно те, которые не бросаются в наши собственные глаза.

Вернёмся к словам Мотрошиловой о полном отсутствии знаков «русификации» в жизни советских философов. Сопоставим их с высказываниями одного из героев её книги – грузинского философа Мераба Мамардашвили. На дворе 1990 год, Мамардашвили даёт интервью французам:

«Сегодня мы расстаёмся со специфически русской почвой и можем подойти к проблеме [свободы], не ставя русского акцента».

«Советское пространство, на котором доминирует русская нация…»

«Меня… можно обвинить в прорусских настроениях, так как я говорю по-русски без акцента, а это уже “дурной” знак. Я долго жил в России и пишу не только по-грузински, но и по-русски. Но во мне намного сильнее антирусское начало, чем в наших антирусских политиках…»

«Хватит вместе страдать и вместе жить в дерьме. Мы не можем зависеть от того, как русские решат свою судьбу».

И так далее. Что делать с этими откровениями? Либо мы записываем Мамардашвили в «крикливые политические спекулянты», либо мы пытаемся заметить очевидное: русификация не мозолит глаз, если твой родной язык – русский.

Когда москвич увлечённо философствовал, грузин, латыш или эстонец увлечённо философствовал на русском языке. Постановления ЦК, выступления Жданова, казённая псевдомарксистская ортодоксия, которая, по свидетельству Мотрошиловой, «приводила к поистине пагубным последствиям», – всё это добро спускалось в Тбилиси, Ригу, Тарту и прочие философские центры империи из Москвы – на русском языке.

Красноречивое свидетельство культурно-языковой иерархии в СССР – само название книги Мотрошиловой: «Отечественная философия 50-80-х…» Только в Московском государстве слово «советский» не моргнув глазом меняют на «отечественный», так что советский грузин Мамардашвили, при жизни не желавший «принимать эту дерьмовую, нищую жизнь, которую принимают русские», посмертно делается «отечественным» философом Российской Федерации. И только в Московском государстве никто не замечает этой подмены.

Повторюсь: я взял первый попавшийся пример. Незамечание очевидного, вольное или невольное, неумение слезть со своей колокольни – наше хроническое преступление перед историей советского всего, не только советской философии.

Пока никто не взвился, как ужаленный, и не начал тыкать обвиняющим пальцем во все стороны света, уточню, что «наше» в данном случае означает «человеческое», а не «российское». Но я пишу для московского издания, и обращаюсь прежде всего к тем, кто засел на соответствующих колокольнях – на тех, где советское слывёт «отечественным» и «старым добрым».

Дорогие товарищи!

Мы можем пропалывать советскую историю по закону Мединского: «было то, что мне нравится». В этом есть своя прелесть. Жизнь по закону Мединского приносит глубокое моральное самоудовлетворение, поскольку протекает в окружении предателей, фашистов, неблагодарных свиней, очернителей прошлого и «крикливых политических спекулянтов». То есть всех, кто замечает в прошлом что-то, чего не видно с нашей колокольни.

Но этот упоительный моральный онанизм, к сожалению, исключает свободу, прогресс и дружбу с соседями. Чтобы жить по-человечески, надо блюсти не заветы лжеучёного Мединского, а свой долг перед историей. Надо, как это часто бывает с нравственными императивами, неустанно стремиться к невозможному. А именно, смотреть на историю миллионами глаз.

Заплаканными глазами женщины, лежащей в холодном грязном роддоме 70-х, среди лающих медсестёр. Глазами семьи, живущей вчетвером в комнате площадью 9,5 квадратных метров на 52-м году советской власти. Глазами студентки из райцентра, которой кажется эталоном изобилия унылый ленинградский гастроном с очередью за синей курицей. Глазами ребёнка-инвалида в советском детдоме. Глазами латыша, который в 53-м изучает русский язык по текстам про «великого защитника мира и свободы Сталина» и думает о том, что 13 лет не получал вестей от родственников, угнанных в Сибирь.

Глазами миллионов крестьян: раскулаченных и высаженных из поезда в голой зимней степи; жрущих кору и умирающих от голода; работающих за подачки и спасибо; собравшихся в клубе смотреть кино про счастливый колхоз, приторно лживое от первого до последнего кадра.

Задача кажется ещё невозможней, потому что видеть всё это нужно одновременно с «Иронией судьбы», Гагариным и очарованием коммунистической идеи. Сквозь солнечную пелену собственного детства и юности, когда родители были живые, волосы густые, а чебурек за 17 копеек – вкусней всего на свете.

Но не опускайте руки, дорогие товарищи по российскому паспорту. Есть для нас и хорошая новость.

Лингвистическая.

Исполнить долг перед историей намного проще, если проделать маленький трюк с прилагательным «отечественный». Мы, граждане Московского государства, уже любим употреблять его с существительными вроде «философия», «литература»,  «кинематограф» или «прорыв в космос». Это замечательно. Теперь нужно всего лишь расширить сферу его употребления:

«Отечественные перекосы плановой экономики».

«Отечественные экологические катастрофы».

«Отечественные рабочие бараки».

«Отечественный дефицит».

«Отечественный террор».

«Отечественные депортации».

«Отечественное истребление наиболее работоспособных крестьян».

Конечно, наиболее отмороженным приверженцам закона Мединского эта уловка не поможет. Они всё равно объявят, что отечественные концлагеря были самыми справедливыми, а отечественное отсутствие средств женской гигиены способствовало развитию духовности.

Но нам, остальным, будет удобней говорить о советской истории. Ну, или об отечественной истории. Как хотите.

См. также «Родная убогость«.