Первая публикация — «Сноб», 27 июня 2012.
Представьте, что зовут вас Сергей Львович и хотите вы пристроить сына-оболтуса в приличное учебное заведение. Чтоб из него, так сказать, вышел толк.
Ваш брат Василий советует экспериментальную школу-интернат по соседству. Расписывает новейшие методики, индивидуальный подход, отличную материальную базу. Крепкий преподавательский состав с европейским опытом. Каждому воспитаннику — отдельный дортуар и четырехразовое питание. Само очень большое начальство, говорят, подумывает отдать туда своих.
— Est-ce que c’est vrai? — хмуритесь вы. — Любопытно, коли так.
Смущает вас только, что брат Василий — великовозрастный хипстер без царя в голове; хорошего не насоветует. Желая удостовериться, так ли всё радужно, вы идете за советом к дяде, который служит прямо при большом начальстве. Тот машет рукой. Индивидуальный подход и дортуары — чистая правда, но начальство насчет своих передумало.
— Всем бы хорош сей пансион, — объясняет дядя. — Да только готовить там будут к жизни не в той России, каковая есть, а в той, каковой нет и не предвидится.
Аргумент железный. Вы благодарите дядю, садитесь в экипаж и едете домой, где всякие разговоры о новомодных школах отныне прекращаются. Не будет у вашего оболтуса ни вольнодумных лекций по естественному праву, ни свободы от розог, ни волнующих бесед с однокашниками о Конституции, равенстве, братстве, блядстве и первой любви.
А у нас не будет строчек «Служенье муз не терпит суеты», «Мой первый друг, мой друг бесценный!» и «В чужой … соломинку ты видишь, а у себя не видишь и бревна». Не будет ни глубины сибирских руд, ни души прекрасных порывов. Грубо говоря, ничего у нас не будет. Потому что вы, Сергей Львович, не отдали Пушкина в Лицей.
Я пять лет проучился в получасе ходьбы от Лицея, и хладным разумом постиг уже давно, / какую роль в родной литературе / сыграл он. Однако почувствовать, чем был Лицей для пушкинской компании, удалось только этой весной в окрестностях городка Грейт-Бэррингтон. В семи тысячах километров от Царского Села. Там, в пышном лесу, населенном скунсами, находится учебное заведение под названием Bard College at Simon’s Rock.
От большинства американских «колледжей свободных искусств» Саймонз-Рок отличается возрастом студентов. Это так называемый «ранний» колледж: сюда поступают в шестнадцать лет вместо восемнадцати. Элизабет Холл, основательница, заметила в середине 60-х (когда ж ещё?), что для многих подростков последние два года школы — это два года повторения пройденного. В лучшем случае. В обычном же случае это ещё и два лишних года гнусного мирка, где ценятся только смазливые стервы обоих полов.
Географическая и социальная оторванность от окружающей вселенной, черта многих колледжей, в Саймонз-Роке зашкаливает. Конечно, студенты вольны покидать кампус в любое время суток, да и до Грейт-Бэррингтона всего минут двадцать пять пешком. Но лучшая изоляция, как известно, добровольная. Шестнадцатилетние девочки и мальчики (а также одиннадцатилетние сыновья Вуди Аллена), попав сюда, месяцами не выходят наружу. Потому что не хотят.
Куда им выходить? Здесь нет родителей и нет учителей; вместо них либеральные преподы. К ним можно обращаться по имени. Их вечно интересует твое мнение. Они знают примерно всё, если не больше, но когда они не правы — а они же постоянно не правы!!! — с ними можно спорить. Здесь мало смазливых придурков; вместо них растрепанные ботаники с горящими глазами. Они, как и ты, хотят одного: без конца говорить о музыке, литературе, философии, о правах человека, о защите окружающей среды и о мире во всем мире. В перерывах между разговорами все спят друг с другом и делают уроки. Здесь запрещен алкоголь, потому что никому нет двадцати одного, но и без алкоголя все ходят распаренные и ошалевшие от самых глубоких мыслей и самых высоких чувств.
А потом Саймонз-Рок кончается. Вот так:
Пусть вас не вводит в заблуждение, что у моей жены тут улыбка от уха до уха. Она уже знает страшную правду: пока она училась, мир за пределами Саймонз-Рока не исправился. Там по-прежнему мало кого интересует её мнение. Куда ни плюнь — попадешь в иерархию выше Эмпайр-стейт-билдинга. Там бейсбол вместо философии. «Уолмарт» вместо окружающей среды. Узколобая специализация вместо междисциплинарного подхода. Там дочь учительницы и социального работника по-прежнему начинает жизнь на сто ступенек ниже, чем отпрыск нефтяной династии. Зачем, спрашивается, дурили девчонке голову четыре года?
А Сперанский этот со своими идеями? Отменим крепостное право! Ограничим самодержавие! Взрастим молодёжь для новой России! Вот и отменил бы и ограничил, прежде чем лицеи затевать. А то что ж получилось: по всей России аракчеевщина и работорговля, а в отдельно взятом флигеле Екатерининского дворца тридцати младым холопам прививают «естественное право». Дозволяют бесцензурную прессу и массовые протесты. Мудрено ль, что после такого «образования» четыре лицеиста (13%) записались прямо в декабристы, и двое в конце концов загремели на каторгу? Мятежник Пущин признавался впоследствии: мол, товарищи по бунту нашли, что «по мнениям и убеждениям моим, вынесенным из Лицея, я готов для дела».
Другое дело — моя альма-матер, не к ночи будет помянута. ЛГУ им. А. С. Пушкина — ювелирный слепок российской действительности. Университет реальной жизни!
Речь, господа, не о материальной базе: меня, сына шахтера и учительницы, эта база мало трогала. О нет, мой вуз отражал родную действительность идейно и системно. Идеей служили очковтирательство и квасной патриотизм; система заключалась в расставлении галочек. Образовательный процесс держался на энтузиазме отдельных преподавателей, готовых выкладываться в любых условиях, и на неряшливой рутине остальных. Низшей кастой служили студенты. Нам и в голову не пришло бы, что система работает на нас. Наше мнение вообще никого не интересовало. Система существовала ради бессменного ректора, отца нации, который обладал абсолютной властью и мог карать и миловать по настроению.
Моей жене четыре года прививали веру в себя и человечество; моё образование было пятилетним курсом прикладного цинизма. Я много чему научился. Рассказать? Слушайте.
Большинство курсов существует ради отчетности. В «Приложение к диплому», официальный документ, можно вписать десяток предметов, которых никогда не было. В КВН играют по разнарядке. Предметы по выбору не выбирают. Управление людьми сводится к угрозам и лицемерию. Чем выше начальство, тем спесивей невежество. Власть выше закона. Совершеннолетних граждан РФ можно принудить к сбору подписей за партию «Наш дом — Россия». (Новые поколения студентов усваивают, что их можно сгонять на путинги и на просмотр кремлевской пропаганды.) Фабрике по производству российского электората можно присвоить имя А. С. Пушкина. Мой вуз «им. А. С. Пушкина» — это как «Высшая школа ФСБ им. Михаила Булгакова». А чего такого? Про Сталина пьесу писал? Писал. Значит, государственник.
Видите? Я получил первоклассное образование. Меня подготовили к жизни в России, которая есть. Проблема только в том, что Россия не должна быть такой. И Америка должна быть лучше того, что имеется. Весь мир должен стать лучше, намного лучше, чем сейчас. Об этом догадываются продукты любого образования, но одних догадок мало. Дикость надо чувствовать нутром — да так остро, чтобы смириться с ней было невозможно. Как этого добиться? Как выработать стойкую аллергию на уродства мира, в котором ты вырос? Есть лишь один проверенный способ: побывать в другом мире.
На встречу выпускников Саймонз-Рока, где я был довеском к жене, в этом году съехалось почти 200 человек. Заматеревшие ботаники обнимались со своими постаревшими преподами. Народ ходил на понарошечные лекции. Все светились от ностальгии и алкоголя, который больше не надо было проносить контрабандой. Люди, когда-то избалованные Саймонз-Роком, разве что не рыдали от благодарности за свои четыре года параллельного мира. Пять, десять, двадцать лет назад, после первой ломки и культурного шока, они начали искать свое место в мире за пределами кампуса и постепенно нашли его. Ступеньки, по которым взлетают отпрыски нефтяных династий, не единственные. Есть куча других лестниц — в науке, кино, гуманитарной работе, журналистике, предпринимательстве, — где фору дает вера в себя, помноженная на умение думать и неумение принимать мир таким, какой он есть.
Пока саймонз-рокеры упивались ностальгией, у меня, бесконечно чужого на их празднике, не лезло из головы «…нам целый мир чужбина; Отечество нам Царское Село». Пушкинский выпуск Лицея, 30 непоротых барчуков с большими надеждами, был каплей в России 1817 года. Большинство лицеистов поступили на службу и вписались в систему; один дослужился до канцлера, другой — до адмирала, третьи — до сенаторов и тайных советников. Но вряд ли кто из карьеристов боготворил свою школу с той же страстью, что «неудачники», так и не сумевшие вполне оправиться от «луча лицейских ясных дней»: ленивый стихоплет Дельвиг, вспыльчивый Кюхельбекер, просидевший десять лет в одиночке, каторжник Пущин, который так жаждал улучшить Отечество, что до восстания успел побыть судьёй уголовного департамента (неслыханный для дворянина поступок). Их судьбы исковеркал не Лицей — их коверкало общество, в котором таких лицеев было слишком мало.
Среди неудачников был камер-юнкер Пушкин (3,3%). Сергей Львович позволил брату Василию лично отвести оболтуса на вступительное испытание.
Что до ЛГУ им. трех процентов, то я однажды пытался показать его жене. Хотел зайти на факультет, увидеть кого-нибудь из преподавателей. Объяснил вахтеру, что бывший студент. Но какое там. У нас не было пропусков.
Иногда мне жаль, что я не жалею об этом.
КОНСТАНТИН ЗАРУБИН 
Добавить комментарий