1
[…] в конце прошлого тысячелетия, когда ей было восемнадцать, мне совсем не хотелось видеть лысину на её голове.
Тогда она была Хорошая. Однажды вечером я позвонил ей на две последние единицы с прошлогодней таксофонной карты и сказал приблизительно следующее:
— Привет, Лиза. Ты сегодня вечером жутко занята?
— О, да. Я просто страшно занята. Просто ужасно. А что?
— Да что уж теперь. Раз ты занята. Ладно уж. Видно не судьба.
— Нет, а что, а что? Скажи!
— Ты даешь мне понять, что можешь перестать быть такой занятой?
— Смотря по обстоятельствам.
Эти слова она произнесла с противной интонацией жеманной восьмиклассницы.
— Если говорить прямо, то я хотел бы сегодня за тобой поухаживать. — С тех пор я, кажется, больше ни разу в жизни не употреблял этот мерзкий глагол. – Познакомиться с тобой поближе. Пригласить в кафе какое-нибудь. Выпить чего-нибудь.
После непродолжительного молчания она сказала:
— Нет. К сожалению. Не могу. Ты бы раньше предупредил. В середине недели.
— Ну что ж, — огорчился я. – В следующий раз я так и сделаю. А сегодня жаль. Ну ладно. До встречи.
Тут карточка закончилась. Хотя я уже начинал думать, что она безлимитная. Мой брат подарил мне эту карту чуть ли не за год до того, а я тогда ещё умел экономить.
Я повесил трубку и увидел рядом с собой мальчишку в грязной сиреневой куртке.
— Дайте карту, пжалста, — сказал он и вроде как улыбнулся.
Я протянул ему карту, представляя, как он стоял за моей спиной, пока я разговаривал с Лизой. При этом нули на экранчике таксофона интересовали его несравненно больше, чем моя беседа. Я подумал, что надо брать пример с этого мальчишки и следить за всем происходящим сбоку, настроив себя на что-нибудь сиюминутное и прагматичное. Чтобы политический климат в России и занятость Лизы не наполнили меня бесплодными страстями.
— Коллекционируешь? – зачем-то спросил я мальчишку.
Он не удостоил меня ответом. Выхватив карту из моей протянутой руки, он повернулся и ускакал в ближайшую подворотню. Очевидно, это представитель нового поколения, которое рассыпает благодарности только в случае действительной необходимости, решил я.
Пробормотав «на здоровье», я присоединился к замерзающей цепочке пешеходов. По правде говоря, вечер только начинался. Даже бесполезное декабрьское солнце ещё не зашло. Было морозно и безветренно; в красивом полосатом небе висели окаменевшие клубы дыма из трубы близлежащей котельной.
Я мог бы отправиться домой и посвятить этот замечательный вечер изучению немецкого. Или составить планы уроков на следующую неделю. Но немецкий и мысли о Лизе и всём таком плохо уживались друг с другом. Планы уроков я, мысленно содрогнувшись, тоже перенёс на воскресенье. Когда все неизбежности были отодвинуты, я купил традиционную газету. Портить зрение за чтением газеты в кафе – занятие менее требовательное, чем портить его за учебником иностранного языка в простуженной комнате, под чужие склоки за коммунальной стеной. В моем воображении возникли пирожные и чашка горячего фруктового чая. Я ускорил шаг.
Минут через двадцать я выбрался из метро, прошёл несколько оставшихся метров сквозь сгустившийся городской сумрак и открыл дверь кафе. Меня окутало тепло и карамельная радиопесня из разряда тех, которые можно передавать азбукой Морзе, и я уже было собрался снять шапку и чувствовать себя как дома. В это мгновение сзади меня дёрнули за рукав. Я вздрогнул и обернулся. За долю секунды во мне родилась и умерла неминуемая надежда увидеть позади себя симпатичную девушку, всё равно, знакомую или нет, но в идеале, конечно, Лизу.
— Дяденька, — покоробил двадцатилетнего меня мальчишка в грязной сиреневой куртке, — нате вашу карту.
Ошарашенный, я взял из его руки карту. Мальчишка кашлянул в побелевший от холода кулачок, утёр рукавом соплю, дрожавшую под носом, и выскользнул на улицу. Стеклянная дверь плавно закрылась за ним.
Мне не пришло в голову броситься ему вслед и задать ещё один дурацкий вопрос. Я перевёл взгляд с переполненной электричеством улицы на вновь обретённую мною карту и довольно долго вертел её в руках, раскрыв рот и шмыгая носом. Несомненно, это была моя карта, с календариком и расцарапанным лопоухим слоном, который совершал телефонный звонок и излучал беспредельную радость. За год я успел сродниться с этим кусочком пластика, как со студенческим билетом. Было даже приятно снова держать его.
Оставлю на память, подумал я. Но какие загадочные соображения подвигли мальчишку следовать за мной, чтобы вернуть эту несчастную использованную карточку? Я стал вспоминать, не видел ли я его в метро, пока ехал сюда, и мне казалось, что нет, но, с другой стороны, я был без очков и не мог ни за что ручаться. К тому же, я ведь не высматривал его. Значит, он отбежал в сторону, когда я дал ему карту, потом шёл за мной до метро, сел в тот же поезд и, очевидно, в тот же вагон. Стараясь не попадаться мне на глаза. Поднялся вслед за мной по эскалатору, подождал, пока я зайду в кафе… Ну хорошо, пускай у него такая карта уже есть в коллекции. Мог бы выбросить, мог бы сразу вернуть мне. Чем дальше я размышлял, тем более необъяснимыми представлялись мне действия мальчишки. Может быть, это такая игра у него? Может, он преследует прохожих и воображает себя разведчиком с секретным заданием? Грязная поношенная одежда мальчишки, явно не предназначенная для шестнадцати градусов мороза, подсказывала мне, что ему должно быть не до игры в разведчиков. Да и времена все-таки не те. А впрочем, можно еще играть в частных детективов. Или в киллеров.
В кафе зашел бритый шкаф с дамой. Я встал ближе к стене, освобождая им дорогу. Я продолжал держать карту перед глазами. В конце концов я не придумал ничего лучше, чем выйти на улицу и засунуть её в ближайший таксофон.
Результат этого нелепого поступка был поразителен. Надпись «Вставьте карту» сменилась указанием набрать номер и числом 1999. На моей карте 1999 единиц, автоматически отметил я про себя. Вот здорово. Я перестал чувствовать мороз и поднес трубку к уху.
Несколько секунд я усердно пытался вспомнить телефоны знакомых, но в очередной раз убедился, что моя память не способна вмещать больше трех номеров одновременно. Два номера никогда не менялись – домашний и телефон брата; третий варьировался в зависимости от повестки дня. Брат в это время года находился, по своему обыкновению, в жарких странах и мыл посуду в ресторане. На повестке дня стояла Лиза, но ей я уже звонил.
— С кем вы хотите поговорить? Заказывайте скорее, а то замёрзнете. Я вас внимательно слушаю, — сказал из трубки лишенный выражения женский голос.
— Ой, — вздрогнул я. – Я не помню никаких номеров, к сожалению.
— Это не страшно. Вы просто назовите имя, и я вас соединю.
— …Любое имя, то есть?
— Любое, если только оно обозначает реального человека, живущего или жившего. Литературных персонажей не надо, пожалуйста. И не забудьте, что со звонками в будущее нужно быть предельно осторожным. Нервы у многих просто не выдерживают. Поэтому сначала хорошенько взвесьте всё и спросите себе, хватит ли у вас выдержки, если что.
Телефонистка ещё минуту объясняла какие-то очень важные подробности. Подробности перетекали из трубки в моё ухо и бесследно терялись где-то по пути к большим полушариям. Я достиг той желанной отстранённости от самого себя, о которой размышлял после разговора с Лизой. Правда, эта отстраненность предохраняла меня скорее от сумасшествия, чем от неудобных эмоций. Я смотрел на себя сбоку, через стекло таксофонной будки, и скептически улыбался, наблюдая глупое испуганное выражение на своей физиономии.
— …Ну как, вы что-нибудь уже надумали?
Пауза, наступившая после этого вопроса, заставила меня сосредоточиться.
— Хорошо. Если это не розыгрыш.
— Это не розыгрыш, — обиделся голос телефонистки.
— Да, да. Хорошо. Я понимаю… — Ко мне вдруг вернулась уверенность. – Соедините меня, пожалуйста, с Буддой.
Я постарался, чтобы это прозвучало ехидно.
— Фамилия? – невозмутимо спросила телефонистка.
— Шакьямуни.
— Время?
— Какое время?
— До чего же вы непонятливы, молодой человек! Я же все объяснила. Назовите год, месяц, число, час и минуту в пределах жизни абонента.
Я хмыкнул и картинно почесал затылок.
— Ну, скажем так, июнь. Пятнадцатое июня. Двадцать часов десять минут. Шестьсот… Нет, пятьсот. Пятьсот восемьдесят пятый год. До нашей эры, я имею в виду. Я попал?
— Сейчас посмотрим. Соединяю.
На мгновение непрерывный тихий шелест в трубке стих, и моё сознание переключилось на уличный шум и холод. Я поёжился. На экранчике появилось число –585. В моём желудке начала расти отчётливая пустота, которой я тут же устыдился. Шелест вернулся. Я услышал глубокий зевок.
— Добрый вечер. Это Будда?.. – прошептал я.
И почувствовал, как краска бросилась мне в лицо. Мне померещилось, что все прохожие – из нормального мира за моей спиной – смеются надо мной. Я едва переборол нелепое желание кинуть трубку на рычаг и ушагать куда-нибудь подальше от таксофона.
— …………………………………………, — ответил мне высокий мужской голос, немножко надтреснутый.
— Что? – Я находился в режиме общего торможения и подумал, что просто не разобрал слова.
— …………………………………………., — снова или не снова услышал я. — …………………….. .
За сверхъестественным набором звуков последовал еще один зевок.
Я до сих пор испытываю неловкость и начинаю ёрзать на стуле, когда вспоминаю, что я сделал дальше: повесил трубку, выдернул карту и бросился в сторону метро. На одной из ступенек, ведущих в подземный переход, я поскользнулся и потерял равновесие. Мне пришлось упасть на мужчину с лыжами и огромным квадратным рюкзаком. Он поднимался мне навстречу, и я успел заметить испуг и усы на его лице. Мы стали падать вместе, увлекли за собой бабушку, просившую милостыню, и приземлились под ноги слепому деду, который играл на баяне и гнусаво мурлыкал себе под нос.
Больше всех материлась бабушка. Пока я помогал ей подняться и отряхивал ее расползающееся на глазах пальто, дед извлек из баяна на редкость отвратительный визг и больно пнул меня в ногу. Я увидел, что мы рассыпали мелочь из его кепки, и бросился её собирать, заглушая рычание бабушки извинениями. Мужчина с лыжами, к счастью, никого этими лыжами не задел, но в его рюкзаке что-то разбилось и капало. Он бросил на меня мутный взгляд, полный ненависти, и молча пошел наверх.
Я сунул бабушке десятку – «Тыщу давай, сволочь!» – и бежал.
На эскалаторе, заталкивая проездной обратно в карман, я понял, что держу карту в руке. Каким-то чудесным образом я умудрился не выронить и не сломать ее. Обследовав себя, я установил, что не хватает только правой перчатки. Это не огорчило меня. Я давно собирался покупать новые.
.
2
За семнадцать лет я, как это часто бывает, так и не выяснил, на каком из разговорных родственников санскрита говорил в своей пропитанной мифами жизни Будда из племени шакья. Да простят специалисты моё прискорбное невежество. Этот вопрос не был так уж важен для меня в тот момент, а потом просто руки не доходили. При любом раскладе, Будда никак не мог говорить по-русски. И по-английски тоже не мог. На других языках не мог я. Нет, конечно, слегка надавив на воображение, я почти представил, как я беседую о сансаре и восьмеричном пути по-немецки, хотя эта гипотетическая беседа, пожалуй, быстро превратилась бы в обсуждение погоды и путешествий самолетом. Но немецкий тоже находился за пределами возможностей Будды. Если только он не скрыл от учеников какие-нибудь побочные дивиденды нирваны, вроде способности говорить на языках, которые появятся через две тысячи лет.
Я передумал все эти мысли и посмеялся над своей глупостью. Парень с кучерявой южной внешностью тем временем закончил свой разговор гортанной фразой и отошёл от аппарата. Я занял его место. Вставил карту.
Таксофон находился в нише рядом с пунктом продажи жетонов. Может быть, это была «Удельная». Сейчас мне трудно решить. Я помню, что вышел из поезда, ни о чем не думая. В вестибюле было пустынно и не холодно.
— Девушка, — позвал я, сняв трубку.
— Я вас слушаю.
— Вы осуществляете синхронный перевод?
— Да, конечно. Вам на русский?
— Если можно.
— Почему же нет?.. Но вы отдаете себе отчет в том, что перевод неизбежно деформирует мировоззрение и образ мышления абонента?
— Э-э, вообще-то, я всегда думал, перевод деформирует только художественные достоинства текста.
Степень, в которой конкретный язык определяет образ мышления, была темой моего грядущего диплома. В нём я как раз собирался – при помощи столпов и авторитетов, разумеется, – не оставить камня на камне от точки зрения, которую высказала телефонистка.
— О нет, не всё так просто, молодой человек. Строго говоря, мы ведь не делаем синхронных переводов. Наш подход более основательный. И более удобный для непринужденной беседы. Но ради удобства придется пожертвовать стопроцентной достоверностью. Здесь, как вы понимаете, всё зависит от того, насколько языки и культуры удалены друг от друга.
Я издал бесформенный звук, выражающий согласие, поблагодарил за информацию и повесил трубку. Мне пришло в голову набросать в записной книжке список личностей, которым стоило позвонить. С примерными вопросами напротив каждого имени. Я пощупал ручку в кармане и, поколебавшись, отверг эту идею. Она слишком сильно попахивала журналистикой. Журналистика не устраивала мое настроение, которое оставалось романтическим, несмотря ни на что.
Я присел на край эскалатора. Чем больше я думал, тем меньше мне хотелось общаться с великими людьми. Я не знал, о чем с ними говорить, пусть даже и по-русски. Мне всегда было мучительно сложно найти тему для разговора с незнакомым человеком. Тем более с великим. Кто они, эти великие люди? Что мне о них известно? Что мне от них нужно?
С другой стороны, меня заинтриговали загадочные слова телефонистки про «более основательный подход». Я помучился ещё немного, встал и попросил соединить меня с Эйнштейном.
— Четырнадцатое марта 1955 года. Ровно в полдень. С переводом, пожалуйста.
— Минуточку.
В трубки промелькнули разрозненные отрывки незнакомых бравурных мелодий. Они напомнили мне о радорепродукторе, который висел над диваном деда в деревне. Когда-то в детстве.
— Добрый день. Эйнштейн слушает.
Голос был медлительный, старческий и как будто насмешливый. С такой же интонацией говорил завкафедрой английской филологии в моем университете.
— Здравствуйте. Прошу прощения за беспокойство, господин Эйнштейн…
— Ну что же вы так торжественно, — протянул Эйнштейн. – Зовите меня по батюшке: Альберт Германович. И представьтесь, будьте добры.
Я начал восхищаться таким подходом к синхронному переводу, одновременно подозревая подвох и ожидая втайне, что вот сейчас эта бредовая телефонная компания окажется изощрённым рекламным трюком. Или новой формой авангарда в искусстве. Или не знаю чем.
— Меня зовут Кирилл.
— Очень приятно с вами познакомиться, Кирилл.
— Альберт Германович, мне, право, неловко занимать ваше время, но я только хотел поздравить вас с днём рождения и пожелать вам… пожелать…
Мой язык начал прокручиваться вхолостую. Желать здоровья и долгих лет жизни человеку, который через три месяца умрет, – это, по меньшей мере, отдаёт издевательством. Даже если это розыгрыш.
— Спасибо за поздравление, и не надо мне ничего желать. Вы, Кирилл, я слышу, молодой человек. Вот и пожелайте себе удачи и всего хорошего. Молодым нужны пожелания. Нам, старикам, они уже ни к чему. Время поджимает, м-да. Какое уж тут здоровье и творческие успехи… А вы занимаетесь физикой?
— Нет, к сожалению, — покраснел я. – Я лингвист… если позволите. Так получилось. Я всегда был слишком ленивый, чтобы знать математику. Но, вы знаете, Альберт Германович, на фоне физики вся остальная человеческая активность всегда казалась мне, ну… неуместной. Второстепенной, что ли…
Эйнштейн захихикал. Уютные дребезжащие смешки вперемешку с неразборчивыми междометиями продолжались секунд тридцать.
— Физика – грандиозная вещь, совершенно справедливо. Но я бы на вашем месте не стал расстраиваться. Она, конечно, хороша, теоретически… На практике от физики одни неприятности, особенно в последнее время. Получили дурни атомную бомбу, вот бы ещё кто мозги им вправил как следует… Неблагодарное занятие, весьма неблагодарное. Что же касается математики… Я с ней и сам не ладил в свое время… А музыку вы любите, Кирилл?
— …Да.
— Воот! Замечательно. Музыка намного безобидней. И пользы от нее несравненно больше. Так мне кажется иногда… А посему, Кирилл, не комплексуйте больше и учите немецкий. Удачи вам. Мне пора.
Я услышал усталое старческое кряхтение и звук воды, покидающей сливной бачок.
— До свидания. Большое спасибо, — выпалил я и повесил трубку.
Вот так.
Русскоязычный Эйнштейн поверг меня в неясные эмоции.
— Ну хули ты стоишь? – вкрадчиво спросил меня кислый винно-водочный перегар.
Я отошел. Пошатывающийся мужик в безразмерной кожаной куртке стал методично тыкать картой в разные части таксофона и прилегающей стены.
Я показал клюющей носом женщине свой проездной билет школьника и отправился на Васильевский остров, к Марку Поспелову.
Марк Поспелов жил на улице Наличной, вместе с огромной мохнатой кошкой. У него была хорошая работа и периодическая любовь с девчонкой из моей группы, благодаря чему мы и познакомились. Марк имел много друзей; каждый из друзей выполнял определенную функцию. Я был исповедником, напоминателем английского языка и поддерживателем разговоров на отсутствующие темы.
Месяца два назад я звонил Марку. В его жизни ничего не изменилось. Только кошка давно сдохла. И издательство, где он все еще работает, перестало процветать. Ну и девчонка, конечно, стала тёткой. Ссорятся и мирятся они теперь по графику.
Тогда всё происходило непредсказуемо, но я попал в период любви. Оксана открыла мне дверь и стала говорить слова. Я извинился перед ней и утащил Марка на улицу – к таксофону у автостоянки. Сбивчиво, заплетаясь в предлогах и падежах, забывая слова, размахивая картой перед носом Марка, я изложил все свои телефонные факты. Когда Марк неминуемо расхохотался и принялся стучать кулаком мне в плечо и взъерошивать мои волосы, я запихнул его под козырёк таксофона и поднес трубку к его уху. На экранчике появилось число 1999, Марк подавился смехом, чихнул и растерянно обернулся ко мне.
— Давай, заказывай! – Я взмахнул руками.
— Что заказывать?..
— Разговор. — Я нагнулся, чтобы поднять шапку, выпавшую из кармана. — Всё как я тебе сказал. Спроси у телефонистки, она объяснит.
Марк продолжал дрожать от холода и хлопать глазами.
— Слушай, ты пока что-нибудь роди, а я принесу тебе куртку. — Я отряхнул шапку и напялил ему на голову.
Оксана посмотрела на меня, как на убийцу. Я едва уговорил ее остаться в квартире. Сказал, что мы готовим небольшой сюрприз. Когда я выбежал из подъезда, Марк оживленно молол языком, подпрыгивая и перекидывая трубку из руки в руку. Я протянул ему куртку; он отмахнулся. По его лицу плавала улыбка.
— Подожди!.. – прошипел он в мою сторону. – А, ничего, это я как бы не тебе… Нет, ты уж рассказывай, о подлец! Я тебя за язык не тянул!.. Да… Ага… Ну понятно… Да… Какой ты однако мерзавец!.. О! Да кто бы говорил!.. Так что же дальше?.. Нет, она мне вообще ничего никогда не говорила!.. – В этой фразе было больше смеха, чем слов. Казалось, что Марк вот-вот задохнется. – Занимательная история, правда… Да-да-да-да, это её любимая присказка…Ты меня развеселил, ага. Извиняюсь ещё раз, что разбудил… Ага. Спокойной ночи. Пока.
Марк повесил трубку и вырвал куртку у меня из рук. Забравшись в неё, он стал торопливо дергать молнии и пуговицы; я как завороженный следил за ним. Потом я оттолкнул его и взглянул на экранчик.
— Девяносто семь, — сказал Марк. – Тысяча девятьсот девяносто семь.
— Кому ты звонил?
— Догадайся с трёх раз.
— Не хочу. Говори сразу.
— Нет, ты попробуй.
— В другой раз я с удовольствием. Не сейчас. Кому?
Внезапно лицо Марка переменилось. Он больше не улыбался, только медленно шевелил губами. Верхняя пуговица выскальзывала из его замерзших пальцев. Наконец он справился с ней.
— Я звонил тебе, на первый курс. Ты мне рассказал, как ходил с Оксанкой в джазовую филармонию, а потом провожал ее пешком до Петроградской.
— А, в День космонавтики… — Это было весёлое воспоминание, и на мгновение мир вокруг меня просветлел. – Я еще поцеловал её на мосту, и она погрузилась в раздумья. Потом объяснила мне очень серьезно, что у нас ничего не получится.
— Угу. Ты мне уже сказал, — замогильно промямлил Марк.
— Гм, на первом курсе… — замечтался я, — я находился в состоянии вечного аффекта. Любил даже одногруппниц… Какой день ты попросил?
— Двадцать второе апреля. Три часа ночи. Сначала ты громко сопел и бурчал. Я тебя поздравил с днем рождения Ленина.
Марк неожиданно подошел ко мне вплотную, так что я даже попятился.
— Ты помнишь этот разговор? – спросил он.
— Какой разговор? – От его сверлящего взгляда у меня зачесалась переносица.
— Когда я тебе звонил? Ночью? На первом курсе?
Я затряс головой.
— Я бы тебе сказал ещё сто лет назад. Такое не забывается. Я ведь тебя не знал на первом курсе, в придачу ко всему.
— Я рассказал тебе, когда и как мы познакомимся… Не понимаю. Вообще ни фига не понимаю. — Марк соединил рукава курки наподобие муфты и начал театрально расхаживать вокруг меня и таксофона. – Я уверен, что я разговаривал с тобой. Конечно, можно сымитировать всё на свете. Но не до такой же степени. И цель совершенно не может оправдать средства. Это… Ты представляешь, сколько всего нужно сделать, чтобы дурачить нас с тобой таким вот образом? Изготовить эту карту для начала…
— Её не готовили специально, я думаю, — возразил я. – Мальчишка просто взял её и через полчаса вернул. Меньше, чем через полчаса. Минут через двадцать.
— Еще круче! Еще круче! Надо было её запрограммировать. Или заранее приготовить копию. Или чёрт знает что ещё. Потом, то есть до того, то есть заранее надо было забраться во все таксофоны в городе. Во все таксофоны! Настроить их, или что там с ними сделать можно, так ведь? Все таксофоны! Потом… Потом… — Марк буквально трясся от возбуждения. — Посадить в каком-нибудь офисе эту тётку, собрать толпу гениев, которые могут сыграть кого угодно и знают, с кем Савин Кирилл Романович целовался на мосту двенадцатого апреля тысяча девятьсот девяносто седьмого года. И как на это отреагировала Львова Оксана Владимировна. Надо… Надо…
— Надо, чтобы эти гении знали все языки на свете, — добавил я штрих к его полотну.
— Ну, это необязательно. Мы же с тобой их не знаем. Для тебя, конечно, нужен еще английский и немецкий, это да. А с остальными языками очень просто разобраться. Я в какой-то дурацкой передаче видел мужика, который может имитировать звучание семнадцати языков и ни слова из них не знает при этом. Так что это не проблема…
И тут Марк перешел к своему любимому занятию. Он начал вдаваться в частности и подробности, которые придумывал тут же на ходу. Я перестал слушать его. Мне невыносимо захотелось совершить один звонок. Довольно скоро я понял, что бороться с этим желанием бессмысленно и сдался.
— Погоди, Марк, — сказал я, сняв трубку.
Марк замолчал и остановился рядом.
— Я хотел бы поговорить с Савиным Кириллом Романовичем, — попросил я телефонистку.
— Да. Э..?
— Две тысячи сороковой год… Нет, нет, подождите!
Я почувствовал тяжелый отупляющий страх и зажмурился. Меня чуть не вырвало. Несколько секунд я не мог успокоиться.
— Я жду, не торопитесь, — сказала телефонистка. – Подумайте хорошенько.
— А что, можно и в будущее? – полушёпотом спросил у меня Марк. На его лицо постепенно возвращалась рационалистическая улыбочка.
Я кивнул и посмотрел на него страшным взглядом. Улыбочка погасла.
— А если… — начал Марк. – Вот тебе и шуточки…
— Две тысячи шестнадцатый, — сказал я, окрепнув духом. – Десятое августа, восемнадцать ноль ноль.
— Вы уверены, что вам необходимо звонить в будущее? – заботливо спросила телефонистка.
Я сказал, что да, позарез, и напрягся в ожидании соединения. Сейчас мне кажется, что к тому моменту я уже целиком включился в правила игры и больше не отвлекался на поиски правдоподобных объяснений. Был уже одиннадцатый час, и я успел в какой-то степени привыкнуть к тому, что мир начал выворачиваться наизнанку и невероятное сделалось очевидным. Но в то же время (помню это очень хорошо) чувство столкновения нисколько не ослабло. Оно появлялось всплесками – когда я совершал абсолютно, абсолютно обыденные действия, приводившие к результатам, которые глумились над здравым смыслом. Когда я просил телефонистку соединить меня со мной и использовал при этом обыкновенные, миллион раз пережёванные слова. Когда я держал в своей руке обыкновенную телефонную трубку и слышал из неё собственный голос. С каждым всплеском я поёживался и как будто глубоко вдыхал всем телом облепившую меня реальность, стараясь уловить какой-то знакомый, знакомый, знакомый и свежий запах, который напомнит мне о тысяче приятных, почти позабытых мелочей. По интенсивности это чувство было сопоставимо с теми маленькими фрагментами личной жизни, когда между тобой и женщиной ни с того ни с сего исчезает всё лишнее и целых пятнадцать минут ты плавно перетекаешь из приятных воспоминаний в светлое взаимное будущее. Ещё это было похоже на секунды, когда мир представляется осмысленным. Но только по остроте. Само переживание было совершенно иным. Боюсь, я не в силах адекватно описать его. В моей памяти от него осталось только сожаление.
Сожаление о том, что я больше никогда не испытаю ничего подобного.
— Кир? – произнёс я.
— Да, добрый день, — сказал мне голос магнитофонов и видеокамер. – И добрый вечер туда же.
— Это я, — сказал я.
— Я знаю, — сказал голос. Он показался мне сиплым. – С утра жду звонка.
— Вот как?.. Ты где сейчас?
— Дома.
— Дома где?
— Ну как где? – удивился голос. – На острове. У меня же остров есть свой. Не очень большой, правда, всего тысяча гектаров. Две виллы – одна для семьи и одна для гостей. Пара теннисных кортов. Три вертолёта. Яхты, конечно, катера и всё необходимое. Электронная прислуга, никаких бытовых проблем. Вот в данный момент я лениво прогуливаюсь по прогулочной дорожке и дышу целебным морским воздухом, а позади меня катится маленький робот с прохладительными напитками. А вот детишки мои возвращаются из школы на вертолёте. Тут Австралия недалеко, они там учатся. У них по три родных языка, сам понимаешь: русский, английский и китайский. Жена у меня австралийка китайского происхождения. А, вот она вышла на балкон. Удивительная женщина! Красива, как первая любовь под звездным небом. Она работала с самого утра – защищает докторскую по физике. В Принстоне, по-моему, я не помню точно. А я, если честно, уже третий день придумываю себе нобелевскую речь. Завяз в ней, как в болоте. «Ваше Величество, Ваши Королевские Высочества, Ваши Светлости, члены Шведской Академии, уважаемые дамы и господа…” Дальше я застрял. Послезавтра надо лететь в Стокгольм, а что я им скажу? Сегодня вечером надо ещё несколько интервью дать и устроить в сети ежемесячный сеанс общения с поклонниками. А завтра приедет съёмочная группа из БиБиСи, будут снимать про меня очередной документальный фильм, похоже. Хлопот, короче говоря, полон рот у меня, сам видишь. Хорошо хоть здоровье железное, а то бы я давно сошёл с дистанции. Надо держаться. Положение обязывает, согласись…
На этом месте голос не выдержал и прыснул.
— А? Слышишь верто… вертолёт?.. – Голос поперхнулся и начал всхлипывать. – Может, хочешь поговорить с детишками? Четы… четыре сыночка и лапочка… у-уха… лапочка-дочка!..
— Перестань придуриваться, — сказал я. – Главное я уже понял. Поумнеть в ближайшие семнадцать лет мне не светит. Долго ты придумывал свой шекспировский монолог?
— Ух, как ты красиво говоришь!.. Нет, совсем не долго, это был мой маленький экспромт. Посвящается тёмной памяти твоего юношеского максимализма.
Голос закашлялся.
— Так где же ты? – снова спросил я, когда кашель стих.
— Ты хочешь услышать горькую голую правду?
— Да. Выкладывай.
Голос выдержал похоронную паузу. Марк неподвижно поедал меня глазами, мелко вздрагивая.
— На самом деле, конечно, ты позвонил очень вовремя, мой юный друг. Еще совсем немного, и ты мог бы не застать меня в живых. У меня тут холод собачий в избе, а за хворостом в лес сходить сил нету. И ученики все сволочи последние, хоть бы кто помог чем. Я же, сам понимаешь, уехал после университета в деревню учителем работать, чтобы в армию не загребли. Теперь живу в Псковской области. Гдовский район, деревня Гнилище. В школе десять учеников, все тупые, матерятся, спирт хлещут на уроках, морду норовят набить. Изба у меня старая, плесень на стенах, потолок плешью задеваю, пол провалился. Простые радости земли. Живу один как хер, жены у меня нет никакой. Пара баб из соседнего села прибегают иногда – старые, страшные, ты бы блеванул, если б увидел. Самогонки выпьем, перепихнёмся. Если, конечно, у меня встанет чего-нибудь. Питаюсь я гнилой картошкой и квашеной капустой, так что мне не до любви, как видишь. Недавно второй инфаркт перележал, теперь левая рука почти не двигается, очень неудобно. Язва желудка тоже изводит. Зубы выпали почти все, так что и сухарей не пожевать. Глаза почти не видят, очки у меня как два стакана. Дужки давно поломались, так я их на веревочке ношу. Веревочка изолентой обмотана для красоты. Я, впрочем, уже давно ничего не читаю. Языки ещё лет десять назад забыл, остался один русский, да и этот в здешних краях сам знаешь какой. Спиваюсь помаленьку, сплю на сраном матрасе с ватными штанами вместо подушки. Одна у меня радость в жизни – собачонка приблудная, я её, блядь, Дружком назвал. Она сука, правда, а не кобель, но мне-то какая разница, а Дружок – душевное имя, жалостливое. Я её подкармливаю, если есть чего пожрать в дому, за ухом чешу…
Голос умолк.
— Что он говорит? – спросил Марк.
Я не знал, как ему ответить. Мне было не по себе.
— Эй, — позвал я в трубку. – Чего молчишь?
— А тебе что, мало? – грозно отозвался голос.
И, к моему величайшему облегчению, снова расхохотался.
— Придурок, да где же ты?! – потребовал я в третий раз.
— Я в гостях. Прихлёбываю кофе с лимоном. — Он действительно что-то прихлебнул. — И развлекаюсь. А ты стоишь во дворе на Васильевском, и у тебя мерзнут ноги, насколько я помню. Знаешь что?
— Что?
— Я ведь могу сколько угодно рассказывать тебе о своём прошлом и настоящем. Ты можешь даже записать всё себе в блокнотик. Только это бессмысленное занятие. Твоё будущее станет недействительным, как только ты о нём узнаешь. Не целиком конечно, всё зависит от твоих последующих усилий. Но тем не менее. Понимаешь?
— Понимаю, наверно. Как обычно в фантастике, что ли?
— Приблизительно. Но не так чревато. У этой телефонной компании такой принцип действия, что накладки подобного рода ничему не угрожают. Понимаешь, меня ведь нет на самом деле. Я имею в виду, я с тобой не разговариваю в две тысячи шестнадцатом году. На самом деле я просто пью кофе и развлекаюсь. Или что-нибудь другое делаю, раз про кофе ты уже знаешь. А наш с тобой разговор – это дело техники. Но суть в том, что я бы сказал тебе всё, что уже сказал, если бы наша беседа была настоящей.
— Ах вот как… Запутанно как-то. — Я не знал, разочаровываться мне или нет.
— Нет, ты не сомневайся, всё делается совершенно достоверно, если без перевода, — успокоил меня голос. – Звони кому хочешь, пока есть возможность. Узнаешь кучу интересных вещей, серьезно… Со мной незачем разговаривать. Всему свое время, ты же знаешь уже.
— Мм-да… – протянул я. – Ну ладно, как скажешь. Ты же старший.
— Это точно. Я старший. Всего хорошего.
— Подожди! Откуда эта телефонная, как ты говоришь, компания? Откуда она взялась?
— Спроси у телефонистки. Она соединит тебя со справочным отделом. Да, и не забудь завтра позвонить Лизе, это важно. Всего хорошего.
— Ага, хорошо. Спасибо, — и я послушно повесил трубку, хотя и не представлял себе, как будущий я смог бы прекратить разговор по собственной инициативе, раз у него не было никакого телефона, да и вообще он не существовал.
— Ну что? Что? – взмолился Марк.
— Я сказал мне позвонить в справочное бюро. Там расскажут много интересного, — сказал я, растирая руки. – Еще несколько минут, и у меня отвалятся уши. Наверное, минус двадцать пять уже наберётся.
Я вынул карту из аппарата.
— Давай пойдем в общагу, тут недалеко, — предложил Марк срывающимся голосом. – У них есть таксофон внизу. Если там сегодня мой знакомый вахтер сидит, можно хоть всю ночь звонить.
Мы пошли в общежитие, но вместо вахтера у турникета сидели три милиционера. Таксофон одиноко висел на шершавой стене по ту сторону турникета, за спинами милиционеров. Мы ретировались. Я предложил потерпеть до завтра и объяснил Марку, что Оксана негодует и ждет обещанного сюрприза. Мы сделали несколько кругов по окрестностям, размышляя о природе сюрприза, потом зашли в 24 часа и на мои последние пятьдесят рублей купили какие-то неизведанные сладости.
Оксана с подозрением приняла сладости и скептически прослушала наши туманные объяснения, пересыпанные комплиментами. Смысл нашей речи сводился к тому, что сюрприз будет завтра. Чай мы пили в нервном молчании. После чая Оксана пошла в комнату и села смотреть кассету с новым кинопродуктом. Мы помялись рядом с ней несколько минут, так и не присев; я совершенно не понимал, что происходит на экране. Марк вообще туда не смотрел.
В конце концов мы сказали, что нам необходим скучный мужской разговор, и пошли на кухню. Там мы просидели до пяти утра. От пустопорожнего гадания у меня начал болеть язык, и я переключился на кивки и служебные слова. Марк производил невероятное количество идей и гипотез. Он записывал их и таким образом покрыл идеями и грандиозными планами несколько листов. Но его энергия не распространялась на меня. В пять утра я заснул за столом.
.
3
Я проснулся на диване в двенадцатом часу. Кошка дремала рядом с моей головой, свернувшись в клубочек и приоткрыв один глаз. За окном висело серое небо. Марк был на работе; Оксана, по всей вероятности, уехала домой, чтобы больше не чувствовать себя лишней и не говорить мне «доброе утро». На журнальном столике лежала записка: «Кириллллъ! В холодильнике есть колбаса. Освобожусь рано. Подъезжай к 14.00 на Лесную, там есть удобное место».
Я съел три бутерброда, оделся, вышел и захлопнул за собой дверь. Звук хлопнувшей двери заставил меня обшарить карманы. Карта лежала в джинсах, теплая и совершенно настоящая. Недоверчиво посматривая на неё, я спустился во двор. Мороз заметно ослабел, по сравнению с вечерним.
Мне нужно подтверждение, подумал я. При свете дня, пускай и серого, было очень трудно поверить, что вчера вечером я, находясь в здравом уме и твердой памяти, пережил то, что пережил.
— Здравствуйте, — сказал я, когда увидел «1999».
— Здравствуйте. Ваш заказ? – Очевидно это была другая телефонистка, с более глубоким и ровным голосом, в той же степени лишенным выражения.
— Дайте мне, пожалуйста, справочное.
После серии тихих щелчков трубка наполнилась отдаленным шумом, словно небольшая группа людей передвигала книги на полках в просторном гулком помещении.
— Справочный отдел, — сказал деловитый мужской голос.
— Здравствуйте. Я хотел бы получить какую-нибудь информацию о вашей компании, если возможно… – Тон этой фразы прозвучал настолько фальшиво в сложившейся ситуации, что мне захотелось сплюнуть. – Короче, скажите мне, ради всего хорошего, кто вы такие, как вы это делаете и для чего вы это делаете?
— Ага. Понятно. Так, где тут у нас… — В трубке зашелестели листки бумаги. — Вот. Наша компания возникла десятого декабря 1999-го года в 13 часов 39 минут по Гринвичу, то есть без двадцати пять по московскому времени, если я не путаю. Уже через двадцать восемь минут нашими клиентами стали 277 человек в пятидесяти городах мира, имеющих таксофонную сеть, а также 43 владельца мобильных телефонов. С тех пор количество наших клиентов возросло на 874 и на 180 человек соответственно при сохранении и даже некотором уменьшении первоначального количества карт, что указывает на наличие ярко выраженного спроса на подобного рода услуги. По нашим наблюдениям, — постепенно он перешел от интонаций продавца китайского клея в электричке к более обстоятельному и деловому тону, — клиенты, осознав широкий спектр возможностей, предоставляемых нашими картами, стремятся рассказать о них друзьям, знакомым и просто случайным прохожим. К сожалению, за последние несколько часов мы были вынуждены отозвать тридцать одну карту у клиентов, опрометчиво пытавшихся ознакомить с нашими услугами представителей прессы и служб охраны правопорядка. Такие действия противоречат интересам нашей компании и влекут за собой неизбежные санкции в виде утраты карты, о чем уже было упомянуто выше. На первый взгляд… А, нет, извините. Ага. Наша компания является некоммерческой организацией. Поэтому в наши ближайшие планы не входит увеличение числа карт, находящихся в пользовании клиентов. Мы не гонимся за прибылью, то есть, если выразиться точнее, прибыль нас не интересует совершенно. Все услуги, которые мы предоставляем, осуществляются бесплатно. Но это, смею вас заверить, ни в коей мере не сказывается на их качестве. Наша компания гарантирует вам быструю и качественную связь с любым лицом, владеющим достаточно развитой речью, независимо от времянахождения этого лица. Недоступными для соединения являются лица с тяжёлыми нарушениями психики, несуществующие, а также находящиеся в состоянии сильного алкогольного или наркотического опьянения, равно как и в обморочном состоянии. Если вас интересует тот или иной временной отрезок, но вам не известны именные координаты лиц, к нему относящихся, мы предоставляем специальную услугу под названием RANDOM CHOICE – «пальцем в небо». Вы называете желаемые параметры, как-то: возраст, пол, уровень интеллекта, форму занятости…
— Хорошо, хорошо, я все понял, спасибо, — громко сказал я. – Всё это замечательно, но пожалуйста, не делайте вид, что вы не понимаете, какую информацию я хочу от вас получить!…
Женщина, проходившая мимо, испуганно оглянулась на меня. Я глупо улыбнулся ей и вполголоса зарычал в трубку:
— Какой-то пацан вдруг вручает мне карту, с помощью которой можно звонить покойникам и самому себе, а вы рассказываете про широкий спектр услуг и читаете мне рекламные проспекты! Кто всё это организовал? И зачем? И как, я вас спрашиваю?! Как вы это делаете?!
— Кирилл, извините, ради бога, не кипятитесь. Я сейчас все объясню.
Голос прозвучал рядом с моим ухом, но не с тем, у которого я держал трубку. Я дернулся. Рядом никого не было. На стоянке сдавленно урчал, разогреваясь, черный фольксваген. По двору в разных направлениях передвигались люди; многие выгуливали собак.
— Повесьте трубку, она ни к чему.
Я повесил трубку и стал медленно натягивать имеющуюся перчатку.
— Если вы торопитесь, мы можем разговаривать по пути. Впрочем, вам, наверно, будет неудобно идти по улице и говорить с невидимым собеседником?
— Ладно, я уж как-нибудь переживу, — сказал я отстраненно. – А что, мысли вы читать не умеете?
Задав этот вопрос, я невольно посмотрел в небеса. Они показались мне очень близкими.
— Читать мысли? – Было совершенно непонятно, мужской или женский это голос. – Почему же, лингвистически оформленные мысли вполне можно читать. Но это было бы не совсем честно, вы не находите? Вы ведь не можете читать мои мысли.
— О, я ещё много чего не могу. В отличие от вас. — Я сунул карту в карман и неторопливо пошел в сторону метро. – Но раз вы все равно уже забрались ко мне в мозги…
— Почему вы так думаете?
— А голос ваш откуда?
— Как и ваш. Звуковые колебания. Их совсем не трудно генерировать, надо только хорошо прицелиться. Впрочем, я не об этом. Кирилл, я ещё раз приношу извинения, но, надеюсь, вы не очень возмутитесь, если узнаете, что помимо собственной воли оказались вовлечены в совершенно безобидное… в своего рода социологическое исследование?…
— Ну, дальше, — сказал я.
— Это всего лишь, ммм… небольшой индивидуальный проект. Вам достаточно такой информации?
— Нет конечно. Я бы хотел дальше и больше. Вы пришельцы?
— Да, в каком-то смысле. Хотя это не совсем верно. Мы могли бы сойти за пришельцев полмиллиона лет назад, но с тех пор наш статус немножко изменился. В этом районе пространства я не более пришелец, чем вы. Сказать, что мы соседи, было бы более справедливо.
Я снова задрал голову и, прищурившись, уставился в небо. С каждым шагом небо дёргалось. Это было приятно, но через несколько шагов я налетел на школьника в угрожающе раздутой куртке. Школьник осторожно выругался и поспешил убраться в сторону.
— Полмиллиона лет назад. — Я попробовал эти слова на вкус. – Звучит очень красиво. А что за исследование?
— Боюсь, мне пришлось бы слишком долго объяснять, поэтому, с вашего позволения, я лучше не буду. Но я прошу вас понять, что вы не должны считать себя подопытной свинкой. Рассматривайте это как сотрудничество.
— Смешное предложение. — Я и в самом деле усмехнулся.
— Почему же? Вы же сотрудничаете с вашими социологами. Четыре человека, которые обратились за объяснениями до вас…
— Хорошо, как хотите, — нетерпеливо перебил я. – Вы говорили про полмиллиона лет. Тогда, в то время, вы были похожи на нас? Вы выбрались из такой же грязи? Вы прошли через все наши мерзости? У нас есть будущее? Какое-нибудь сносное будущее?
— Я понимаю, Кирилл, у вас много вопросов, но у меня, к сожалению, не так много времени. Я могу предложить вам воспользоваться картой. Она будет действовать до шестнадцати часов тридцати девяти минут по московскому времени. В вашем распоряжении больше четырех часов. Я надеюсь, вы совершите немало интересных звонков. Спасибо вам за содействие. Удачи!
Голос замолчал. Я посмотрел на часы. Пятнадцать минут первого. Марк ждёт меня в два на «Лесной».
Меня охватила легкая паника. Я ещё не представлял, кому я буду звонить в оставшиеся четыре часа, может быть, у Марка есть хорошие идеи, что он там говорил ночью, да я и сам сейчас что-нибудь придумаю. Всё время, пока я лихорадочно собирался с мыслями, я уже знал, что, начиная с шестнадцати часов сорока минут по московскому времени и, возможно, до самой кончины меня будут изводить гадкие, липкие сожаления о миллионах упущенных возможностей. Почему мы были такими самонадеянными? Как мы вообще могли отправиться спать?! Как я мог дрыхнуть до одиннадцати часов?!
Натыкаясь на прохожих и чуть не угодив под трамвай, я добежал до метро и остановился у первого свободного таксофона. Может, всё-таки взять у кого-нибудь интервью? Но брать интервью, полагаясь исключительно на память, было бы бессмысленно; нужен диктофон. Хорошо. Значит, просто разговор. Беседа с целью извлечения занимательной информации.
Я вспомнил про будущее.
— Девушка, мне нужен две тысячи трехсотый год. Такое же время суток и года, как сейчас. Пальцем в небо и с переводом, пожалуйста.
Я спохватился, подумав, что от волнения говорю слишком громко, и нервно оглянулся. Никто не смотрел в мою сторону. Все спешили или ползли по своим делам. В этом городе наверняка есть ещё хотя бы одна карта, подумал я. Чем, интересно, занят её обладатель.
— Назовите параметры, — сказала телефонистка.
— Тридцать пять лет, — ответил я, не задумываясь, — уровень интеллекта чуть выше среднего, род занятий… Какие там могут быть?… Что-нибудь творческое. Или нет, подождите, пусть будет историк или кто-нибудь из этой серии, если возможно. Представитель доминирующей культуры. Или любой, если там все равны. Пол… Пол мужской, если там такой есть. Этого хватит?
— Честно говоря, чем конкретней, тем лучше, но и этого вполне достаточно. Подождите минуточку.
Я ждал.
— Слушайте. Имя вашего собеседника – Май. На момент разговора Май не обладает первичными половыми признаками, но в последний раз – около двух лет назад – был мужчиной. В оригинале обычно говорит на двух-трех произвольных языках, которые не являются родственными ни одному из современных вам. Без постоянной занятости, увлекается обработкой информации, но главное хобби – строительство истории. Вам подходит такой вариант?
— Соединяйте, пожалуйста, спасибо за вступление, — произнёс я на одной ноте.
Через пару секунд из трубки послышались ритмичные булькающие звуки; они словно постоянно удалялись от слушателя, но не затихали полностью. Насыщенность этого звукового полотна с каждым мгновением возрастала, пока его не сменил негромкий музыкальный фон, бьющийся и переливающийся в пределах трёх нот.
— Я здесь. — Может быть, Май и не обладал половыми признаками, но его голос был как минимум на октаву ниже моего. – Ты кто?
— Я Кирилл.
— Неплохо. Кирилл. Эй, совсем не так плохо. Сам придумал?
— Нет. Родители дали.
— Родители дали. Неплохо. Строишь?
— Что?
— Строишь фундамент? Плоскости?
Я усомнился в наличии перевода.
— Я из прошлого звоню. Конец двадцатого века. 1999 год.
— Из прошлого. Играешь?
— Во что?
— Говоришь, звонишь из прошлого. Играешь? Или действительно?
— Действительно. Из прошлого. Послушай, Май, мне нужна информация…
— Ты сделал меня. Я ставил в двадцатый прямую связь, думал, свежий фрагмент. Думал, неплохо. Ты сделал. Звонишь из прошлого. У тебя давно?
— Что давно?
— Прямая. Прямая связь. Голова голова. То, что ты делаешь… Эй, как же ты сквозь? Через пласт? Как это может быть?
Собравшись с силами, я сообразил, о чём он, и в общих чертах описал ему ситуацию, в которую я попал. Насколько я мог судить, Май постепенно пришёл в бешеный восторг от возможности получить у меня информацию – «Напрямик! До того, как расплылось! Получаешь достоверно! Расскажи мне!» – но я не собирался читать никаких лекций про свою современность, памятуя о том, что времени мало и что Май всё равно ненастоящий.
— Тебе и так всё известно, — отрезал я и, в свою очередь, потребовал краткий отчет о положении дел в будущем.
— Проблема, — огорчённо пробасил Май. – Известно больше, чем всё. Много информации. Я выбираю. Строю и выбираю. Другие тоже. В поле слишком много информации. Много вероятностей. Честно, ты играешь?
— Нет. Нет, я не играю. Я на самом деле. — Его манера говорить была прилипчивой.
— Проверить невозможно. Как всегда. Тебе нужна информация? У меня много информации. Но проверить невозможно. Я сам строил. Как другие.
— Ты придумывал историю? – Я наконец догадался, что означали слова телефонистки.
— Не совсем так. Не всегда. Собираю из готовых фрагментов. Учитываю специфику, если есть процент уверенности. Ты говоришь, конец двадцатого века. Я знаю, что были войны. Мировые войны. Я знаю наверняка. Атомные бомбардировки. Пришельцы.
— Когда? – насторожился я.
— У тебя. Двадцатый век. Или то же самое? Невозможно проверить? Я строил…
— У вас есть войны? – перебил я. – Где ты живешь?
— Южный пояс. Пятьдесят три. Марс. Никогда не летал. Ты говоришь, войны. Пять раз назад я был наверху. Смотрел в пространство. Темное время суток. С другими. Никогда не были на Земле. Мы смотрели вместе. Мы смогли проверить. В поле адекватная информация. Луна разрушена. Луны нет с начала года. Обломки убрали. В поле информация, обломок упал в океан. Правдоподобно. Другие говорят, возможно, война. Проверить невозможно. Проверить невозможно.
Внезапно все вопросы, которые я хотел задать ему – о повседневной жизни, общественном устройстве, космической экспансии, человеческом облике – показались мне неуместными и неестественными. За голосом Мая стояла огромная чужая реальность, ещё более хаотичная, чем моя собственная. Её непостижимость, едва обозначенная, уже обступала меня со всех сторон. Я пожалел, что забрался так далеко в будущее. Число «2300», черневшее на экранчике, начинало приобретать в моих глазах какой-то пугающий смысл.
— Как долго вы живете? – спросил я неуверенно.
— Я не знаю. Я не хочу меняться. Сначала я хотел первый срок сто восемь лет. Стандарт. Но скучно. Очень давно скучно. Другие говорят, затопило двести лет назад. До сих пор нет решения.
— Что значит «затопило»? – Я начал отчаиваться.
— Расплылось. Затопило. Много информации. Строительство. Невозможно проверить. Потеряли историю. Сжатие фактического окружения. Последствия ощутимы сейчас. Это подтверждает, действительно произошло. Я искал, просеивал сегменты. Пробовал классифицировать. Пробовал сверять. Очень медленно. Другие тратят целые сроки, половина на защиту. Но укрыться невозможно. Автономия невозможна. Перемещения невозможно исключить…
Май продолжал нанизывать друг на друга нарезанные предложения, пока я медленно перемещал трубку от уха на рычаг, разглядывая вены на своей руке. Рука была красной от мороза. Перевернувшиеся на тыльную сторону запястья часы показывали половину первого.
Я вошёл в метро. Хорошо, конечно, что через триста лет человечество будет присутствовать во Вселенной. Жаль только, что луны взрывают, но, может, это не война, а просто авария какая-нибудь, совершенно случайно, или не совсем удачный инженерный проект, обломки ведь убрали. Кроме одного.
Я попытался размышлять о тотальном информационном потопе. Представил, как весь мир за пределами моего ежедневного опыта тонет в море перетасованных и сфабрикованных фактов, как исторические ориентиры расплываются и превращаются в беспросветную кашу. Представить это оказалось на удивление легко. Ситуация казалась довольно знакомой, поражали только масштабы и полное отсутствие точек опоры.
Добравшись до «Лесной», я сначала долго не мог заметить поблизости ни одного таксофона. Мне вспомнились слова Марка относительно «удобного места». Нет, ерунда, рядом с метро удобных мест быть не может. Я рассеянно петлял вокруг станции, сталкиваясь с людьми, пока не увидел три кабинки прямо у выхода, где я прошел раз десять. Один аппарат не работал. Другой занимала томная девушка в дорогой дубленке. Она красиво растягивала гласные. Я остановился у третьего. Две девчонки лет четырнадцати говорили наперебой, подпрыгивали от хохота, толкались и вырывали друг у друга трубку. Они делились с подругой впечатлениями от вчерашней дискотеки. Я вспомнил, что надо позвонить Лизе.
Если верить мне, это было важно. Я и сам так думал. Хотя бы один раз в жизни выяснить заранее: а стоит ли расточать время, мысли, слова, эмоции и какие никакие, а все-таки деньги? Или фиаско неизбежно?
— Мне нужна Елизавета Сергеевна Рощина, — сообщил я телефонистке. – Двухтысячный год, восьмое марта, девятнадцать ноль ноль, пожалуйста.
Я ждал соединения и пытался воскресить в себе вчерашнее романтическое настроение. Оно задохнулось под тяжестью свежих впечатлений. Мне даже трудно было вспомнить черты лица Лизы.
Соединение затягивалось.
— В названной вами дате абонент не существует, — услышал я голос телефонистки.
— Не может быть!… — автоматически вырвалось у меня.
— Попробуйте более ранние координаты, — посоветовала телефонистка.
— Более ранние?… Она что, до восьмого марта не дожила?
— Попробуйте более ранние координаты, — повторила телефонистка.
— … Ну хорошо, четырнадцатое февраля, то же время.
Я стал дышать в два раза тише. Мысли в панике разбегались и прятались.
— В названной вами дате абонент не существует.
Я назвал час ночи первого января. Потом я назвал двадцатое декабря. Потом двенадцатое.
— В названной вами дате абонент не существует. Попробуйте более ранние координаты.
— Куда ж раньше-то?! – взвыл я. – Выходит, она уже умерла, что ли? Я же вчера с ней разговаривал!…
— Позвоните ей вчера, — задушевно сказала телефонистка.
Несколько секунд я беззвучно открывал и закрывал рот, не в силах ничего выговорить.
— Соедините меня, пожалуйста, с Ирой Долгоносовой. Она подруга Рощиной, — выдавил я наконец. – Пятнадцатое января. Три часа дня.
Голос Долгоносовой, противно повизгивающий в конце каждого третьего слова, не заставил себя ждать.
— Привет, — сказала она. – Кто это?
— Дед Мороз. Что случилось с Лизой?
— Это ты, Кирилл? – Ни одному человеку на свете больше не удавалось произносить мое имя так, чтобы я содрогался. – Почему ты не пришёл на похороны?
— Не смог. Я ездил в Польшу к двоюродному дяде. Расскажи мне, пожалуйста, подробно, как погибла Лиза. Хорошо?
— О!… — завизжала Долгоносова. – Ты ещё ничего не знаешь? Когда ты уехал?
— В субботу утром. Не отвлекайся.
— Я её последний раз видела в субботу утром…
Она начала всхлипывать. Я устыдился своей нескрываемой неприязни. Неужели я и на самом деле стал бы с ней так разговаривать? Нет, ну как можно, успокоил я себя. Я был бы вежлив, тактичен…
— Потом, уже вечером, звоню ей, берет трубку ее мама, — слезы заметно облагородили голос Долгоносовой, — я спрашиваю, можно поговорить с Лизой. Вдруг слышу грохот. Лизина мама бросила трубку. Потом какая-то незнакомая женщина говорит: «Девочка, ты подруга Лизы?» Я говорю, да. Она мне и сообщает: «Лиза умерла». Я сначала никак не могла поверить, представляешь? Спрашиваю: «Вы кто? Вы меня не разыгрываете?» Она говорит: «Я соседка. Пришла посидеть с Лидией Михайловной, пока Сергей Владиленович с Павликом ездят в морг». Я просто дар речи потеряла. Стою с трубкой в руке, а у самой слезы текут. Потом спрашиваю у неё…
— Так, стоп, — не выдержал я. Я понял, что Долгоносова намеревается исполнить номер «Как я узнала о смерти Лизы Рощиной» целиком. В её словах чувствовалась уверенность актрисы, сыгравшей роль уже не менее двадцати раз. Без сомнения, я был не первым слушателем. – Пожалуйста, Ира, в двух словах: что и когда случилось с Лизой?
— Нет, ты вообще ничего не знаешь? – Кажется, она не была оскорблена в лучших чувствах. – Ты что, телевизор не смотрел?
— Я смотрел польский телевизор, — начал раздражаться я.
— А, вот в чём дело… Лизу застрелили.
— Кто? – Я опешил.
— Совершенно случайно, представляешь? В бистро на Вознесенском проспекте, среди бела дня. Стреляли в главного директора какого-то информационного агентства. Из одного угла в другой, представляешь? Лиза с Вадиком сидели за столиком посередине. Лиза сидела спиной к ним, к тем, кто стрелял. В нее попала пуля, только одна пуля, прошла навылет, но прямо сквозь сердце, представляешь? Вадика не задели. Убили директора этого и его секретаря, и сразу же сели в машины, уехали и с концами.
— Во сколько это произошло? – Я задержал дыхание. Оказывается, ноги действительно могут подкашиваться.
— Ровно полпятого.
— Где Лиза сейчас?… То есть, я хочу сказать, где она была в начале дня в субботу?
— Не знаю, дома, наверно… Вадик говорил мне, он заехал за ней в четвертом часу…
Я повесил трубку. Несмотря на все невероятные новости, я испытал заметное чувство облегчения, закончив беседу с Долгоносовой. Может, сводить её в это бистро? Посадить рядом с директором…
Я выдернул карту и побежал в сторону входа в метро. Потом остановился. Было восемнадцать минут второго. Нет, я никак не мог дожидаться Марка. Чем раньше я приеду к Лизе, тем лучше. Лучше прежде всего для моих нервов. Жаль, что карта пропадает. Отдать её кому-нибудь? Или отвезти Лизе? Занять её таким образом. Главное будет дотащить её до таксофона, а потом она забудет про всех Вадиков на свете.
Образ Вадика омрачил мое героическое настроение. Я же спросил её в самом-самом начале, есть ли в данный момент в её романе герой, и она сказала «нет», и я поверил. Как можно быть таким наивным в двадцать лет? Или наш незабвенный Вадик находится в аналогичном положении? Как бы то ни было, одно большое преимущество у него уже есть: он может «заехать». Я могу заехать только на трамвае. В лучшем случае – на маршрутном такси. Что же мне остается? Брать умом и неподражаемым обаянием?
На этом месте я понял, что отвлёкся. Я беспомощно огляделся, сунул карту в карман и пошел в метро.
.
4
Лиза жила в кремовом трёхэтажном доме на бесконечной улице Савушкина, недалеко от Серебрякова переулка. Я уже не раз видел этот дом, но никогда не оказывался внутри. Внутри была широкая лестница с узорными перилами, свежевымытая лестничная площадка и светло-зелёная металлическая дверь с глазком на уровне моего носа.
Надо же, подумал я. Стоит мне повернуть назад, и сегодня вечером за этой нерушимой дверью будут безутешно рыдать и швырять телефонные трубки.
Так и не придумав никакого путного плана действий, я позвонил.
Дверь приоткрылась.
— Добрый день, — сказал я.
— Привет, — ответил цветущий юноша в спортивном костюме, судя по всему, мой ровесник. – Тебе кого?
Это, должно быть, Павлик, подумал я. Тебе, я полагаю, не очень хочется ехать в морг за телом сестры.
— А Лиза дома? Я её знакомый.
Павлик пропустил меня в прихожую и крикнул, обращаясь в глубины квартиры:
— Эй, Лизун, к тебе пришли!
— Кто?
— Знакомый!… Меня Паша зовут. — Он протянул мне руку и почти улыбнулся.
— Кирилл.
Кажется, не самый лишний старший брат на свете.
Из коридорчика слева от нас появилась она, и ненужность Павлика сразу же стала намного ощутимей. Словно почувствовав это, он повернулся и прошаркал прочь из прихожей.
— Привет, — сказала Лиза, вытирая руки о фартук.
О, богиня, неужели она ещё и готовить умеет?
— Привет, — сказал я, напряжённо обводя её глазами.
Запах еды, доносившийся из кухни, придавал облику Лизы неизъяснимую прелесть.
— Раздевайся, проходи.
Я покачал головой.
— Ты готовишь?
— Да. Уже почти закончила, осталось мясо дотушить. Ты хочешь есть?
— Да, конечно. Но я не по этому поводу.
— По какому же ты поводу?
Зелёные электронные цифры над входной дверью показывали две минуты третьего. Я стал расстегивать пальто и стаскивать шарф.
— Заканчивай скорее, — сказал я, присаживаясь на край стула. – Я посижу здесь.
Лиза недоумённо уставилась на меня.
— Ты хочешь меня куда-то позвать?
— На улицу. Хочу постоять с тобою вместе в таксофонной будке. У меня для тебя есть один сюрприз.
— В таксофонной будке?… Что это за сюрприз?
— Самый большой сюрприз в твоей жизни.
Лиза хихикнула.
— А ты не обманываешь?
— Нисколько. Сама увидишь.
— …Ну хорошо. Только не очень долго, ладно? Мне надо к половине четвертого обязательно быть дома.
Ещё бы, подумал я. Как же тебя иначе застрелят?
Через несколько минут Лиза вернулась из кухни без фартука.
— Там холодно? – спросила она, совершая манипуляции перед зеркалом.
— Минус пять, наверно. Но ты оденься потеплее.
— Какой ты заботливый.
Без двадцати три мы вышли из подъезда. Я с облегчением вдохнул морозный воздух.
— Ну и жарко же у вас дома.
— А ты бы ещё в шапке сидел. — Тон этой фразы был дружелюбный.
— Где тут ближайший таксофон?
— Не знаю. Никогда в жизни не звонила по таксофону.
— У трамвайной остановки, — вспомнил я. – Пойдем.
Мы по диагонали перешли на другую сторону улицы. На остановке курил одинокий парень, верхняя часть туловища которого была обмотана голубым шарфом. На шарфе угадывалась надпись «Зенит – чемпион». Я вставил карту в таксофон и протянул Лизе трубку. Я услышал, как телефонистка попросила ее делать заказ.
— Просто назови имя, — сказал я.
— Какое имя? Своё?…
Далёкий шёпот телефонистки пустился в объяснения. Я следил за лицом Лизы. Постепенно её губы разомкнулись и замерли; глаза почти перестали моргать. Мне невыносимо хотелось её поцеловать.
— Это что, всё серьезно?… — Она посмотрела на меня, прикрыв трубку ладонью.
Я закивал. Лиза недоверчиво фыркнула и засмеялась. Потом она какое-то время артистично морщила лоб.
— Значит, можно и в прошлое, и в будущее? – Сквозь её слова пробивался новый приступ смеха.
— Куда угодно.
Как и следовало ожидать, выбор дался ей намного легче, чем мне.
— Я хотела бы поговорить с Павлом Рощиным. Сергеевичем, — решительно заявила Лиза. – И чтобы он отвечал мне из две тысячи десятого года. Надеюсь, к этому времени он повзрослеет… Что?… Две тысячи десятого… Точнее?… Мммм, пусть будет из пятнадцатого апреля. Девять часов вечера.
Широко улыбаясь, она снова взглянула на меня.
— Подожди немножко, — сказал я.
Мгновение спустя в трубке заговорил новый голос, и лицо Лизы приобрело озадаченное выражение.
— Пашка, это ты?… Ты уже обедаешь?… Какой детский сад?… Какая Ира?.. Что?!? Ну что ты мне лапшу на уши вешаешь?… Уже семь лет?.. И какой же у нас сегодня день и год?… Ты… серьезно?… — Испуганный взгляд Лизы стал описывать круги, всё чаще останавливаясь на моей переносице. – Ну… Хорошо, Пашка, слушай. Скажи мне честно: что ты сделал с Ронькой?… Помнишь, когда ты заканчивал школу, у нас был… Да. Что ты с ним сделал? Только честно… Да-а-а?… Чего же ты отпирался всё время, живодёр?.. Чьи чувства?.. А ты знаешь, что я всегда знала?.. А помнишь, что я неделю не могла успокоиться?.. А теперь ты какой?.. И каким же это чудом, интересно?.. А что я?.. Что?!? Не может этого быть!..
Разговор продолжался минут пять. Потом Лиза закончила его словами «умри, придурок» и бережно опустила трубку на рычаг.
— Какой гад, я всегда знала, что он расправился с Ронькой… У нас хомяк такой был, давно уже… А ещё он сказал… — Она поёжилась и поправила выбившуюся прядь волос. – Две тысячи десятый… Это же бред, это невозможно, кто это всё подстроил?…
В её глазах появился укоряющий блеск. Я открыл рот, чтобы всё ей рассказать.
— Эй, народ, по ходу картой не выручите?… — хрипло прозвучало рядом с нами.
Трамвай всё ещё отсутствовал, и одинокий парень, должно быть, начал томиться своим одиночеством. Он подошёл к нам, и после его слов мне стало ясно, что он находится в несколько ином измерении, чем мы. Его окутывало подмороженное облако пивного аромата. Завернутое в шарф туловище судорожно покачивалось.
— Браток, слышь, мне тока на пару сек, надо девчонке звякнуть. — Он сконцентрировал своё внимание на мне и изогнул бесцветные губы, пытаясь по-дружески улыбнуться. – Ты же ппомаешь, браток…
Я развёл руками.
— Извини, друг, всего пара единиц осталась, а нам надо ещё её маме позвонить, — сказал я извиняющимся голосом, кивая на Лизу.
Парень посмотрел на таксофон, покачнулся ближе и снял трубку.
— Да чё ты гонишь, браток, — протянул он обиженно, — тут же немеряно единиц. Чё те, жалко? Мне ж тока на пару сек…
Он стал нажимать кнопки, согнувшись от усердия. Я посмотрел на Лизу. Она брезгливо следила за его усилиями.
— Чё тут она мне пиздит в ухо. — Парень замахал трубкой, пытаясь вытрясти из неё голос телефонистки.
— Это не такая карта, которая тебе нужна, — спокойно сказала Лиза.
— А?… — икнул парень.
— У тебя ничего не получится с этой картой, друг, — пояснил я.
Нужно было молчать. Нужно было молча ждать, пока он сам поймет бесплодность своих попыток. Может быть, тогда всё вышло бы иначе. Кто знает. Всё может быть.
Наверное, главной моей ошибкой было то, что я протянул руку к таксофону, решив вынуть карту.
— А, сука!… — взревел парень.
Он оттолкнул мою руку, грохнул кулаком по таксофону, выковырял карту, сломал её на две половинки, бросил обломки на измазанный снегом асфальт и принялся остервенело топтать их.
— А-а-а-а, сука, бля!.. Зажать хотел, да, сука?! Жаба, бля, душит?! Так хуй тебе, понял, сука! На!.. Ннннна!.. Сука, нннна!.. – При этом он смотрел куда-то мимо меня, брызгая слюной и периодически ударяясь головой о козырёк таксофона.
Я сглотнул и первый раз в сознательной жизни ударил человека в лицо.
.
5
— Трамвай! – вскрикнула Лиза и метнулась к остановке.
—
Несколько бурлящих яростью мгновений я боролся с искушением хорошенько обработать ботинками скрючившееся ревущее тело, которое судорожно и тщетно пыталось найти точку опоры, чтобы встать. Я не ожидал, что парень упадет; очевидно, он был ещё пьянее, чем мне показалось.
Потом я заметил, что Лиза уже вскочила на первую ступеньку трамвая. Я выругался сквозь зубы и избавил себя от дальнейших неприятностей, бросившись вслед за ней.
В трамвае мы молча смотрели друг на друга. Краем глаза я видел, что любопытные пассажиры, успевшие стать свидетелями моего удара и его последствий, разглядывают нас и вполголоса отпускают комментарии.
— …один раз вдарил и удрал, герой, — расслышал я пожилой женский голос.
Но мое достоинство не было уязвлено. Оно не распространялось на действия, продиктованные желанием избежать неприятностей.
Мы вышли у метро.
— Вот это кино… — сказала Лиза, остановившись на краю дорожки, ведущей к станции. Мимо проходили коричнево-черно-серые люди.
Я кивнул и украдкой посмотрел на часы. Семь минут четвертого.
— Где ты взял эту карту?
— У мальчишки в сиреневой куртке… Знаешь, Лиза, теперь торопиться некуда. Пойдем сядем в какой-нибудь кафетерий, я всё расскажу. — Неожиданно мне захотелось в туалет.
Лиза согласилась. Как хорошо, что она не согласилась вчера, подумал я. Всё к лучшему. Или, по крайней мере, кое-что.
Лиза привела меня в большой продуктовый магазин на соседней улице. Там были четыре столика напротив кондитерского отдела, но не было туалета. Пока я бегал на улицу и разыскивал подходящие кусты или гаражи, Лиза купила два стакана вишнёвого сока и два пирожных. Это было очень кстати – на улице я в очередной раз обыскал себя и обнаружил восемьдесят пять копеек. Я поблагодарил Лизу, сказал, что ни за что не останусь в долгу, и стал подробно излагать свои приключения, начиная с того момента, когда я сказал ей «до встречи». Разговор с Маем я описал в двух предложениях.
Лиза почти не перебивала меня, только спросила, кто такой Марк Поспелов. Без десяти четыре я добрался до ключевого момента в своём повествовании.
— …и я попросил, чтобы меня соединили с Ирой Долгоносовой, пятнадцатого февраля. Она сказала мне, что в субботу, то есть сегодня, тебя случайно застрелили. Ты сидела, то есть сидела бы с Вадиком в бистро. На Вознесенском проспекте. — Я демонстративно посмотрел на часы. – Ровно через сорок минут там убьют главного директора информационного агентства. Ира не сказала мне, какого именно агентства.
Лиза, до того по очереди смотревшая в опустевший стакан и в окно, перевела взгляд на меня.
— Откуда ты знаешь Вадика?… Ах да, я понимаю… Ты не представляешь, как трудно во все это верить. — Она закусила губу.
— Ты зря так думаешь. Мне ещё трудней. Представь себя на моём месте.
— Может быть… А с Вадиком ничего не случится? – спросила она испуганно.
— Вряд ли. Думаешь, он поедет туда без тебя? Я сомневаюсь. Или он обедает там каждый день?
Лиза покачала головой. В этот момент она показалась мне ужасно далёкой, словно я не знал даже ее имени, словно между нами не могло быть ничего общего и даже время внутри нас текло по-разному. Я допил последний глоток сока.
— А этот директор? Его же можно спасти, наверно… — Она даже привстала. — Или мы уже не успеем? Если бы можно было ему позвонить… Ты же говоришь, его убьют через полчаса. Ну что ты сидишь?… О чём ты раньше думал?
— Последние три часа – о тебе. Успокойся. — На несколько секунд я накрыл ладонью её руку, вжавшуюся в стол. — Его всё равно убьют. Не сегодня так завтра. С этим мы ничего не сможем поделать. Без дальнейшей помощи инопланетян, во всяком случае.
Лиза снова села. Довольно долго мы молчали. Я передвигал в блюдце крошки, оставшиеся от пирожных, и болезненно переживал отсутствие денег. Марк, наверно, проклинает меня последними словами, подумал я. Но это не самая насущная проблема.
— Ты все ещё хочешь есть? – спросила Лиза.
— А ты как думаешь? – устало ответил я, чувствуя приближение надежды. – Пирожное, конечно, было вкусное…
— Поехали, проводишь меня. Заодно я тебя накормлю.
Она встала и задвинула стул под столик.
— Ты хорошая, — сказал я.
Мы ухитрились растянуть наши неописуемые отношения до начала лета. Сейчас это кажется мне ещё более невероятным, чем вся таксофонная эпопея. Сказать, что между нами не было ничего общего, было бы слишком мягко и литературно. Я могу пересчитать по пальцам мгновения, когда мы действительно были близки, а не просто находились в соседних точках пространства или даже барахтались в одной постели. Мы довольно быстро усвоили неприятную, но закономерную истину: чудеса кончаются, остаются в прошлом, стремительно ветшают и больше никак не влияют на наши жизни.
До первых дней нового – 2000-го – года я, Лиза и Марк по инерции играли в тайное общество, в хранителей откровения. Границы повседневности раздвинулись, каждый наступающий день прятал в себе грандиозные события, которые никогда не происходили; окружавшие нас люди, казалось, пребывали в беспросветной коллективной дрёме. Должно быть, похожие чувства испытывали первые христиане, со дня на день ожидавшие обещанного воскрешения мессии. Им тоже мерещились контуры скорого Царства Божия, проступающие сквозь невеселую палестинскую действительность.
Мы собирались почти каждый вечер – у Марка, у меня, у Лизы, в многочисленных кафе и закусочных – и обменивались бредовыми идеями и смутными лихорадочными ожиданиями. Мы не надеялись – по крайней мере, вслух – на крупномасштабное пришествие добрых братьев по разуму, которые вылечили бы все болезни человечества или хотя бы прекратили войну в Чечне. Но в то же время мы были почти уверены, что лёд тронулся и настало время великих перемен к лучшему. После долгих колебаний я посвятил в свою историю ещё двух приятелей. Боюсь, они так никогда и не поверили мне до конца. На их месте я поступил бы так же.
Марк написал хитроумное объявление, обращённое к другим обладателям карт. Он сунул это объявление почти во все периодические издания Санкт-Петербурга и в три общероссийские газеты. Параллельно он создал специальную страничку в сети и развел ещё целое море далеко идущей электронной деятельности. За семнадцать лет никто не откликнулся, если не считать шутников всех мастей. Наверное, ему просто не повезло.
Но это Марк с его устойчивой энергией и способностями к фанатизму. Лиза и я через месяц как-то незаметно перестали быть заговорщиками, и наши отношения превратились в традиционную смесь секса, совместных трапез и взаимного недоумения. Которое постепенно вытесняло всё остальное.
— Я больше не хочу, — сказала Лиза в одно прекрасное июньское утро, когда мы вышли из моего подъезда, чтобы разойтись по своим наивысшим учебным заведениям.
— Ты права. — Я давно приготовил слова на этот случай. – Ты хорошая. Но мне не хватает блеска и денег, чтобы ты постоянно об этом помнила. Спасибо инопланетянам, что у меня была возможность убедиться в этом на опыте. Теперь будет что вспомнить в преклонном возрасте.
— Инопланетянам?… Ах, да…
Я сижу в номере самой дешевой гостиницы в Бордо, нажимаю кнопки записной книжки и думаю, как смешно, когда все вокруг говорят по-французски. Номер меня вполне устраивает. Он выглядит намного уютней, чем подавляющее большинство квартир, которые мне до сих пор приходилось снимать в России. Сегодня 10 августа 2016-го года. Пятый час. Через несколько минут я побреюсь, спущусь, поймаю такси, протяну водителю листочек с адресом и поеду в гости к Лизе.
Она предложит мне кофе с лимоном.
Я не откажусь.
.
1999-2000
(во вселенной рассказчика — 2016)
.
КОНСТАНТИН ЗАРУБИН 
Оставьте комментарий