В Городском Почтамте дядю Васю немножко побаивались. Даже коты (предписанные к “содержанию в здании Гор. Почтамта в кол-ве трёх особей во избежание повреждений корреспонденции мелкими грызунами”), завидев издалека приземистую усатую фигуру в серой униформе, начинали умываться как положено, хотя ни в какой инструкции даже косвенно не упоминалось, как же положено умываться котам.
Сам Начальник Почты (а значительнее его в городе было совсем мало начальников) относился к дяде Васе с уважением и непременно посылал ему ко дню рождения новое издание “Свода положений о внутригосударственной связи” вкупе с поздравительной открыткой. Дяде Васе пришлось пристроить дома специальную полочку, на которой синели уже двадцать четыре тома. Это было на три меньше, нежели количество лет в стаже дяди Васи, потому что первые три года Начальник Почты дядю Васю не уважал. В простоте душевной он тогда полагал, что вскрывать письма начальства в Отделе Профилактической Перлюстрации (ОПП) не осмеливаются, а посему допускал некоторые вольности в посланиях к родным и близким. О чём дядя Вася, конечно, добросовестно лично доложил в вышестоящие инстанции, где на Начальника Почты осерчали и побеседовали с ним в самой строгой форме.
Да, за двадцать семь лет службы в ОПП дядя Вася превратился в концентрированное уважение окружающих. Хотя был человеком по натуре добродушным и весёлым, любил шумные, искрящиеся застолья, а также являлся поклонником заграничных кинокомедий, и даже весьма озорных.
Естественно, один дядя Вася не мог справиться с прочтением нескончаемого потока писем. Но у городского Управления По Делам Благонадёжности не было средств на выделение помощников, и дядя Вася вынужден был научиться по одному взгляду на конверт отличать явно безобидное письмо от потенциально сомнительного. И ошибся, надо сказать, всего раза три (это выяснилось в Отделе Контроля Отделов Профилактической Перлюстрации), что ему великодушно и, главное, заслуженно простили.
Тысячи и тысячи писем прочёл дядя Вася, сидя за внушительным канцелярским столом, на который каждое утро ставили аккуратные стопки конвертов. Дядя Вася их просматривал и некоторые вскрывал специальным острым ножичком. Если письмо содержало что-нибудь неприличное, нецензурное или нелояльное, дядя Вася клал его в пакет (позже переправлявшийся в УПДБ); если же выходила ошибка – аккуратно заклеивал и снова упаковывал вместе с остальными.
Ещё до начала службы дядя Вася женился на деловитой тёте Тане, но так получилось, что дети у них не родились, и медицина была бессильна. Зато у дяди Васи имелся уже взрослый племянник – сын сестры от первого брака. По протекции дядюшки он года два работал в Отделе Пропаганды Благонадёжности, то есть писал статьи о том, что есть Благонадёжность и как её следует осуществлять на практике. Но потом Благонадёжность племяннику осточертела, и он уехал за границу, где стал писателем и всячески критиковал Родину. Перед отъездом он проклял дядюшку за служение тоталитарному аппарату, но дядя Вася не обиделся, а когда узнал о писательстве племянника, то очень заинтересовался и какими-то тайными путями раздобыл несколько его книг.
А книг за всю свою жизнь дядя Вася прочитал, мягко говоря, немного. Букварь, ещё несколько учебников, вышеупомянутый “Свод” – вот и всё. Впрочем, не всё. Однажды на исходе молодости юности дядя Вася попал на чью-то дачу, где делать было абсолютно нечего, через дырявую крышу пролезали капли дождя, а на полусгнившей тумбочке валялись изданные неизвестно когда мемуары какого-то генерала. Влажные страницы разлипались с трудом, но книга всё-таки была прочтена дядей Васей. А потом дядя Вася читал только письма, инструкции сверху и иногда спортивную и бытовую хронику в местной газете.
Но тут любопытство взяло дядю Васю за живое, и все три средних размеров книжки он прочёл осилил за неделю, не забывая, впрочем, о службе.
Трудно сказать, обладали ли произведения племянника-эмигранта яркими художественными или публицистическими достоинствами. Повествовалось в них о стремлении к свету и свободе, которых так не хватает в полицейском государстве, а в роли одного из символов бездушного механизма власти племянник, естественно, вывел проклятого дядю и был, несомненно, прав.
– Ишь ты! – сказал дядя Вася, захлопнув третью книжку, – как сочинил! Только живости ему не хватает, да реальность какая-то мутноватая. Ярче надо, сочнее.
– Первый раз книгу прочитал – и сразу критиком сделался! – отозвалась дядивасина сестра обиженно. – Тебе, крыса канцелярская, и так-то никогда не написать!
– Не написать, говоришь?..
– Ну а что, не так права я?..
На следующий день дядя Вася ушёл на пенсию по выслуге лет. Получил последнюю зарплату и хотел было купить пишущую машинку, но вовремя вспомнил, что печатать не умеет. И купил просто ручку и пачку чистых листов. Пришёл домой, сел за пошатывающийся кухонный стол, прежде аккуратно расстелив на нём газету, и начал писать. На рассказы дядя Вася решил время не тратить и взялся сразу за повесть. Сначала она была без названия, но по мере работы заглавие родилось, и дядя Вася сразу же нанёс его на бумагу перед первыми строками повести, где специально место оставил.
Называлась повесть “Относительность”, а первая строчка фраза была такая: “Людям, живущим там, где свобода победила порядок, кажется, что, заклеивая письмо в тонкий, хрупкий бумажный конверт, они надёжно укрывают его от посторонних глаз”.
Вдохновение охватило дядю Васю невидимым, но жгучим пламенем огнём, и вино, купленное на всякий случай, так и стояло нераскупоренное. В голове неожиданного писателя и пенсионера толкались строки бесчисленных писем, выдержки из бытовой хроники и племянниковы проклятия в адрес государства, заставляя непривычную руку дяди Васи выводить слово за словом и напрочь забывать о том, как “красив чистый лист бумаги”.
Вопреки бурчанию крайне недовольной переменами тёти Тани, через полтора месяца “Относительность” была готова. Конечно, обращаться с нею в издательства не было имело смысла и даже грозило обвинениями в неблагонадёжности, поэтому единственным читателем стала сестра. Несмотря на женское упрямство она признала себя и сына посрамлёнными, тем более, что сын ничего ценного из-за границы не слал. Тогда дядя Вася ещё более сильнее воспрял духом и принялся за вторую повесть, потом за третью, потом за лето написал целый роман, а после романа всё же опустился до рассказов и выдал их штук двенадцать. Стопка исписанных листов в нижнем ящике шкафа стала до неприличия большой, и дядя Вася подумывал о том, а не податься ли и ему за кордон.
Но не успел он на это решиться, как в государстве что-то забарахлило, к власти пришли новые люди и объявили, что Благонадёжность требует доработки. За новыми появились ещё более новые люди, Благонадёжность была отправлена на свалку истории, Отделы Профилактической Перлюстрации позакрывались, и наступила свобода слова и печати. Дядя Вася вытащил свои рукописи из шкафа и отвёз в столицу, где их тут же издали в ярких суперобложках. Потом Последовали многочисленные переиздания и, конечно же, всевозможные критические статьи, в которых творчество дяди Васи провозгласили “постэпистолярной прозой” и говорилось, что его книги – это “письма ко всем людям, жаждущим истины и мудрости, как выбравшийся из зловонной тины жаждет чистой воды быстрых рек”. Писалось также, что “атмосфера всеобщего подавления личности не смогла погубить столь яркий талант” и прочие вещи в том же духе.
Вот так дядя Вася обрёл своё настоящее призвание. И никто из захлебнувшихся долгожданной свободой не знал, что удивительные строчки его повестей, романов и рассказов порождены двадцать семью годами кропотливого и добросовестного копошения в чужих жизнях, а ещё – равнодушием, с которым прищуренные дядивасины глаза пробегали по этим жизням.
30.11.95
Набрано 29.10.2024 без какой-либо правки.
КОНСТАНТИН ЗАРУБИН 