1. Начало
В этой истории будет много событий, сомнительных и разных.
Будет трагедия. Будет комедия. Будут привычные компромиссы между ними. Будут мужчины и женщины, на первых порах случайные, затем влиятельные и даже любимые. Проплывёт Балтийский флот, пролетят истребители шведского производства. Прошумят фанаты «Евровидения». Сделают своё сероватое дело журналисты и бойцы невидимого фронта. Не обойтись без истории и философии; никуда не деться от любви и лёгких наркотиков в самых чудесных злачных местах. Будет подтаявшая Москва 57-го. Будут верхние этажи кёнигсбергских небоскрёбов. Будут слёзы облегчения.
Только начну я всё же с российско-латвийской границы и колонны автомобилей длиной в три километра, которая хочет её переехать.
Темнеет.
Из депрессивной облачности льётся холодный дождик. Мелкорозничная торговля сутулится в целлофановых накидках, угрюмо ползая от машины к машине. На исходе третьего километра – вокруг тех, у кого всё ещё впереди, – суетится долговязый парень в красно-белой куртке с эмблемой «Кока-колы». Он продаёт фальшивые ваучеры в латвийские гостиницы.
На другом (праздничном) конце очереди, в голубой тойоте, главный полугерой Митя нервно обмахивается пластиковой папкой со своим фальшивым ваучером. Он готовится к выходу.
В потёках на ветровом стекле уже десять часов тридцать шесть минут преломляется рейндж-ровер.
— Давай ещё раз проговорю. Рига. Гостиница «Ханза Хотель».
— Ну.
— Шесть дней.
— Ну.
— К визам финским точно не придерутся?
— Наши – нет. Стопудово. Я тебе говорю: все три раза так в Кёниг ездил.
— Вот сам бы и объяснял…
— Ты водила, а не я. И папка у тебя с бумажками. Не можешь – давай сюда. Сам всё скажу. Там говорить-то нечего…
Главный полугерой Митя хлопает папкой по коленям. Невольно прикрывает её обеими руками.
— Ладно. Не надо. Сам скажу, – бурчит он.
Впереди хлопают двери. Рейндж-ровер срывается с места, ныряет под крышу таможенного пункта, выныривает на той стороне и пропадает за шеренгой безжизненных грузовиков и микроавтобусов. Вместе с ним из Митиного поля зрения наконец убирается огромный плюшевый заяц с печальной мордой, расплющенной об заднее стекло.
Митя хватается за ключ. Шевелит ногой. Тойота проезжает несколько метров и занимает место рейндж-ровера.
— Ну чё, пошли, – второстепенный полугерой Гена нахлобучивает на голову капюшон и вылезает из машины.
Засунув папку под куртку и запахнувшись, Митя вылезает вслед.
Внутри таможенного пункта горит неоновый свет. Стоят будки паспортного контроля. Они блистают свежим стеклом и объяснениями на четырёх языках; к ним ведут дорожки с подсвеченными стрелками; там включены компьютеры с плоскими мониторами; туда посажены равнодушные женщины в форме.
Но контроль начинается не там.
— Ну чего, ребят. На «Евровидение» едем?
У стола, который справа от входа, утомлённо щурятся двое пограничников. На одного нацеплен автомат. Другой задал свой тактический вопрос и, не дожидаясь ответа, отрывается от стула.
— Мы в Ригу, у нас ваучер… — Митя лезет в папку.
— Холодно нынче в Риге, – отмахивается пограничник. – Машину-ка лучше под крышу подгони. Встают все под ливень, как лягушки… Посмотрим, чего у вас там.
Митя суёт папку Гене, скачет к машине и проезжает ещё несколько метров. Выпрыгивает из машины. Услужливо распахивает багажник.
Пограничник даже не качает головой. Переваливаясь с ноги на ногу, как благородный гусь в чёрных ботинках, он выходит в мокрые сумерки, останавливается возле передней двери тойоты, открывает её и запускает нетонкие, немузыкальные пальцы прямо в бардачок.
Там, на самом дне, под ворохом журналов и карт, под техпаспортом и последним романом известного писателя романов, Гена забыл скрепленную степлером и сложенную пополам распечатку с сайта fun.ko.
— «Кёнигсберг нэвер слипс», – зачитывает пограничник, развернув найденное. – «Ночная жизнь балтийской столицы». Тааак. Я тут это самое – явно не в курсе последних событий. Это у нас Рига теперь Кёнигсбергом называется? Или как?
Безмолвный Митя читает фальшивое удивление в глазах пограничника. Ему хочется перевести взгляд на Гену, чтобы искромсать и испепелить. Он даже пробует это сделать, но терпит неудачу.
— Сколько простояли-то? Часов десять? – сочувствует пограничник. – Больше? Теперь восвояси придётся. С административным правонарушением в загашнике.
Митя остервенело захлопывает багажник.
— Может, ааа, можно как-нибудь – в смысле, договориться? – подскакивает Гена.
Пограничник глядит на него, непроницаемо щурясь.
— Какой-нибудь другой вариант, я имею в виду… – вкрадчиво мямлит Гена. – В смысле, если мы заплатим – если мы штраф уплатим сразу – так мы вполне готовы штраф сразу…
— Да-да, мы штраф без проблем готовы, – оживает Митя.
Его рука тянется за бумажником.
Пограничник чешет левый бок и косится на тойоту, подбирая нужную ценовую категорию.
— Сто двадцать евро штраф, – заключает он.
Митя уже взял бумажник наизготовку, но виноватый Гена вклинивается между ним и пограничником и взмахом локтя даёт понять, что берёт расплату на себя.
— А рублями можно? – спрашивает он.
— Калининградскими, – отвечает пограничник. – По латвийскому курсу.
— Двенадцать к одному?
— Да.
— Ээээ…
— Тыща четыреста сорок, – подсказывает сзади Митя.
— Тыща пятьсот, – округляет пограничник. – Чтоб без сдачи.
Неистово кивая, Гена суёт руку в трусы и, придерживая ремень, аккуратно извлекает оттуда тонкую пачку банкнот. В полусвете, льющемся из окон таможни, фиолетовый лик Канта на верхней сторублёвке как никогда смахивает на крошку Цахеса.
— Вот, пжалста! – протягивает Гена лихорадочно отсчитанные банкноты.
Пограничник берёт деньги с весёлой брезгливостью.
— Не пропахли там, ничего?
Из Гениного рта вырывается застенчивый смешок.
— Да нет, честно! У меня ж там сбоку карманчик такой…
Пограничник качает головой и, широко улыбаясь, убирает деньги за пазуху. Для этого ему приходится зажать распечатку про ночные клубы между указательным и средним пальцем.
— «Деньги не пахнут» – вот что надо в таких случаях говорить, – наставляет он. – Ладно. Штраф уплачен. Проходите на паспортный контроль.
— Спасибо!
— На здоровье. Держи.
Распечатка возвращается к Гене.
2. Межграничье
На лишние приключения денег не было. Поэтому Латвию и Литву пересекли без приключений.
Вот разве что два эпизода можно вспомнить.
Эпизод первый. В Риге пообедали с Гениной знакомой по имени Надя Олеховская. Высокая, румяная, в чёрных кружевных чулках, в многослойной пёстрой юбке чуть ниже колен, с рыжеватыми хвостиками на голове и санитарной сумкой на боку, она много говорила о вполне обыденных вещах, но Митя слушал её, как заворожённый. Во-первых, она так ему понравилась, что временами начинали сладко ныть руки. Во-вторых, обыденные вещи, о которых она говорила, происходили в другой обыденности. Надя выросла в Кёнигсберге. В Риге жила с просроченной студенческой визой. Работала «ивент-менеджером».
— И что, не проверяют на границе, что ли? – не поверил Митя. – Или ты домой не ездишь?
— Как же не езжу? Регулярно езжу. У меня половина друзей там. Сначала еду до Клайпеды. Потом через Косу.
— Он не знает, что на Косе особый режим, – пояснил Гена, словно извиняясь за дремучее невежество приятеля. – На территории заповедника, – он повернулся к Мите, – можно с литовской половины выйти свободно. Только на обратном пути документы смотрят.
Митя посмотрел на Гену с отвращением.
— Ну, допустим, – сказал он. – А как обратно?
— Ой, а обратно вообще смешно! – Надя махнула рукой и тут же машинально поправила деревянный браслет на запястье. – Тоже через Косу. Включаю дурочку и начинаю по-латышски лепетать и по-русски вперемешку. Мол, сама латышка и дядя мой латыш, гуляла-гуляла по заповеднику, глядь – уже за границей! А паспорт в Клайпеде забыла! В гостинице! Они то ли ведутся, то ли им всё равно. Главное, пускают. Представляешь?
Она засмеялась. Митины руки заныли особенно сильно.
— Прикольно, – признал он. – А я чего-то думал, вы в Шенген можете без визы вообще…
— Это тока до пятнадцати дней, – снова встрял Гена.
— Угу, – подтвердила Надя. – Пока. Наша Бухгальтер сейчас в Брюсселе на очередных переговорах. Клялась и уверяла, что с января сделают три месяца без визы, как для всех нормальных людей. До тех пор я из принципа буду через Косу ездить.
Гена захихикал.
— А мы, значит, ваще край — самые ненормальные люди?
Надин румянец стал пунцовым.
— Ой. Ребята, простите меня, старую. Не подумала совсем. Я всё больше с местными русскими тусуюсь…
— Да чего там. Ерунда, – великодушно отмахнулся Митя. – Мы всё понимаем.
Чтобы сменить тему, он отхлебнул ещё безалкогольного пива и вслух пожалел, что Надя не едет с ними. Надя сказала, что ей и самой до слёз жалко пропускать такое. Эта шутовская работа, сказала она, вечно путает все карты. Надо бы бросать, да где ж в кризис другую найдёшь. Особенно чтоб компания была кенигсбергская (Надя говорила «кёнигсбешшская», с длинным и каким-то не совсем русским «ш») и не требовала рабочей визы.
Митя и Гена кивали с пониманием.
А второй эпизод случился в посёлке Ёнишкис. По его улицам бродили мятые постсоветские люди в спортивных штанах. Продавщица местного продуктового магазина, уже приняв деньги, спросила, вы какие русские?
— В каком смысле? – насторожился Митя, сгребая сдачу.
— Московские? Западные?
— Западные, – немедленно сказал Гена.
Машина с российскими номерами стояла на другой улице.
Митя бросил хмурый взгляд на Генины ботинки.
— Ты, может, и западный. А я московский. А чего?
Он попробовал смотреть на продавщицу с вызовом.
Продавщица задвинула кассу.
— Можно поменять рубли на рубли, – сказала она с бесстрастным литовским акцентом. – Хороший курс.
У неё были большие красные руки, большое багровое лицо и гигантская взбитая причёска.
— Ааа… — порозовел Митя.
Повинуясь уколу иррациональной вины, он поменял четыре российские тысячи, отложенные на обратную дорогу. Помимо двух кантов, ему достались пятеро леоновых, двое гофманов и одна светличная с причёской из «Бриллиантовой руки».
— Всё равно не догоняю чего-то, – признался он уже на улице. – Нафига она спросила, какие мы русские?
— Нафига, нафига… На говна пирога, – огрызнулся Гена. – Не знаю. Может, для западных у неё курс лучше. Чёття ваще вдруг на патриотизм развезло?
Тут, совершенно неожиданно для самого себя, Митя взял и разорался.
— Да достало уже твоё «Кёниг то, Кёниг сё, Кёниг хуё-моё»! Ты куда хочешь, а я из Пскова, понял? Из России, понял? А не из этого – из блядюшника твоего обдолбанного! Противно ну просто, блядь…
Гена прищурился. Хихикнул, коротко и снисходительно.
— Чё ж ты туда едешь? В блядюшник обдолбанный? Сидел бы себе в Пскове…
— Да щас я… – Митя решительно взмахнул пакетом с продуктами.
Однако в следующее мгновение угас.
— Да если б не ты и не «Евровидение» твоё сраное… – буркнул он неубедительно.
— Ага. Конечно.
И оба пошли к машине.
Остаток пути до Панемуне проехали в мире и согласии.
3. Вопросы языкознания
В Панемуне повторно встали в очередь.
Подолгу стоять, впрочем, не пришлось: колонны легковушек и автобусов двигались вперёд относительно резво. Только фуры еле-еле ползли по своей полосе. Их водители, измочаленные ожиданием, курили и смотрели в асфальт.
— Штамп или вкладыш? – спросил литовский пограничник, сличая бритую фотографию в Митином паспорте с обросшим оригиналом.
— Вкладыш.
Пограничник потянулся влево. Замер. Потом резко повернулся на сто восемьдесят градусов и вытащил из металлического шкафчика свежую пачку вкладышей, крест-накрест перехваченную аквамариновой полоской с цифрами и парой литовских слов.
— Обратно здесь будете ехать?
— Да.
Через двадцать пять секунд Митя получил свой вкладыш, пропущенный через принтер и шлёпнутый ярко-оранжевой печатью. Бумага на ощупь напоминала новенькую банкноту. По краям бежал орнамент из якорей, подзорных труб и чего-то не совсем понятного («Это типа секстант такой», — объяснил потом Гена). Официальное наименование вкладыша – «Приложение к дорожному документу» – было напечатано мелким псевдоготическим шрифтом и продублировано на четырёх языках, совсем уж микроскопическими буковками. Остальной текст был столь же мелок и пятиязычен. Без перевода обошлась только одна надпись на оборотной стороне: «Утверждено распоряжением министра туризма и транспорта РЗР от 16.01.2004».
Четвёртый язык поставил Митю в тупик.
— Последний английский, второй немецкий… Этот – польский, что ль? «Уууувкладка до подроз…» А это какой? «Би-ла-га…» Предпоследний который?
— Шведский, – ответил Гена тоном эксперта. – Ты давай лучше это – поехали уже.
Митя сунул вкладыш под стекло. Тойота тронулась, въехала на мост и покатилась через Неман в сторону калининградской заставы.
— А чего шведский? Немецкий – понятно. Польский – понятно. Английский типа международный. Типа для всех. Шведский-то с какого праздника?
— Один из государственных языков. Чтоб шведам приятно было. Чтоб они отстёгивали там. Поддерживали. Для привлечения инвестиций, короче. У них даже фишка была пиарная по этому поводу. «Шведский язык – язык Балтики» и так далее. Типа, если Кёниг – столица Балтики, как же там без шведского? – Гена потряс головой, словно изумляясь неразумности человеческого рода. – Но много им с этого не капает. Шведам же что героин, что конопля – один хрен. Ужас ужасный. А в Стокгольме молодёжь на паромы стадами грузится – в Кёниг травку курить. Какие тут шведские инвестиции?
— Понятно… — перед мысленным взором Мити проплыл светлый образ парома, набитого обкуренной шведской молодёжью. – Погоди, если у них столько государственных языков на вкладыше. Чего на деньгах тогда русский только?
Гена не знал ответа на этот вопрос и слегка вышел из себя.
— Откуда я знаю! Я не справочное… Щас в Тильзит приедем, купишь себе учебник новейшей истории. Просветишься.
— Чё ты дёрганый такой?
— Да я не дёрганый! Я просто уже…
— То-то я и вижу.
Тойота пристроилась в очередной хвост — совсем коротенький, машин из десяти. Из хвоста было хорошо видно, как над заставой трепыхается красно-голубой флаг с узкой янтарной полоской посередине.
Ветер дул порывисто и сильно, но небо было чистое. Депрессивная облачность, омрачавшая Прибалтику, рассосалась ещё над Ригой, пока Митя зачарованно смотрел в рот Наде Олеховской.
4. Тильзит
На калининградскую пограничницу Митя и Гена пялились сообща. Из-под её фуражки, в которой, как в Надиной сумке, было что-то от Первой мировой, продуманно выбивались натуральные золотистые волосы. Бежевая форма сидела как влитая. Ремень портупеи, протянутый по диагонали от плеча до пояса, заметно преломлялся на груди.
— Здравствуйте. Ваши паспорта и вкладыши, пожалуйста, – сказала пограничница с польским акцентом.
Митя протянул ей всё, что мог.
— Цель вашей поездки?
— Туризм.
— Посещение конкурса «Евровидение»! – дополнил Гена.
Его так накренило, что голова почти лежала у Мити на животе.
Пограничница отцепила от ремня печать и проштемпелевала оба вкладыша, ловко открывая и тасуя паспорта одной рукой.
— Добро пожаловать в Кёнигсберг, – она вернула паспорта, и с её лица исчезло служебное выражение. – Я голосовала бы за Россию в этом году. Если она не вышла бы из конкурса. Хорошая песня.
— Спасибо! – воскликнул Гена. – Мы тоже в прошлом году за Кёнигсберг голосовали!
Митя ничего не сказал. Выруливая из зоны таможенного досмотра, он, как обычно, хотел от всего откреститься, т.е. громко напомнить Гене, что лично он, Митя, в прошлом году никакого «Евровидения» не смотрел. И не собирается смотреть в этом. И вообще никогда. Потому что ему вообще непонятно, как такое говно можно смотреть. Музыки полный ноль, собирался сказать Митя. То есть даже в минусе вообще музыка – одни сиськи, жопы и пидоры. На что Гена, как обычно, спросил бы: а сиськи-то с жопами чем тебе не нравятся? На что Митя, как всегда, сказал бы, что лучше включит нормальную музыку, а порнухи завались в интернете, без всяких ведущих и смс-голосований, и в этом русле они продолжали бы минут пять-шесть.
Если бы не помешал Тильзит.
Гена сразу же взвыл, что ничего интересного. Что времени мало и надо ехать дальше. Но это не помогло. Митя закатил машину в парковочное подземелье огромного развлекательного центра и заплатил за четыре часа.
Нет, в самом развлекательном центре не было ничего особенного. Всё особенное стояло, высилось, ходило и происходило снаружи. Причём не только на улице Победы, которая ослепила Митю сразу же после границы, но везде.
Жуть как подмывает списать у Гоголя переживания кузнеца Вакулы на Невском проспекте. Жаль, что время не то, и Митя не тот, да впереди ещё и сам Кёнигсберг, который, ясное дело, не только такой, как в испепеляющих репортажах на Первом канале, но раз в двадцать объёмней, во всех измерениях и смыслах, и как к нему подступиться, какими ужимками описать – это большой вопрос.
Если сказать, что в Тильзите из каждой дыры разом стучала и звенела вся мировая попса, как потом говорить про Кёнигсберг? Если конопляный воздух на улице Мамина-Сибиряка назвать ядрёным, как две амстердамские Вармусстрат с примесью свежих блинов и укропа, с чем потом сравнивать Каштановую аллею и прилегающий к ней район? Чему уподобить остров Канта? Что, в конце концов, сказать про тильзитские янтарные лавки, салоны, бутики, подвалы, галереи, супермаркеты, чтобы потом, в Кёнигсберге, не докатиться до самых пошлых гипербол из глянцевых брошюр, одобренных министром туризма и транспорта? И чуть не забыл: тильзитские бордели – псевдобарочные, псевдовосточные, стеклянно-хромовые, с гигантскими «M», «W» и «B» на крышах, окольцованные социальной рекламой и машинами из каждого государства в радиусе двух тысяч километров, – как их живописать да не исписаться до срока?
Про вальяжную, распаренную, понаехавшую толпу на улице лучше и вовсе не заикаться. Иначе скоро придётся выстукивать: «Уличное столпотворение в Кёнигсберге было совсем, как в Тильзите, только поплотней, повальяжней и помеждународней».
А стало быть, перепрыгнем всё это и приземлимся прямо в пахучей кофейне, от стойки которой Гена потащил Митю буквально за руку.
— Ты чё, сдурел? Отпусти.
— Это я сдурел?! – Гена отпустил Митин рукав и постучал себя пальцем по лбу. – Я?! Это не я жопой думаю. Это ты философ. Типа штакет забить и за руль? Чтоб ехать веселей было?
— А чё ты меня опекаешь? Я сто раз машину водил после косяка.
— Ты этот косяк и не видел-то сто раз. Ты его и десять раз не видел.
— Ты за мной считал ходил? – скривился Митя. – Я те говорю: в Печоры с Фёдором удолбанные ездили в прошлом году. Как на зелёный. И никто не разбился.
Гена закатил глаза, изображая отчаяние.
— Да мне-то, бился ты или не бился? Мы с тобой не в Печоры едем. Нас если гаишники местные остановят, а от тебя травой шмонит, – ты в курсе, сколько платить придётся?
— Четыре пятьсот с задержанием и депортацией, – подал голос длинноволосый бариста со среднеазиатским лицом. Он стоял у внешней стороны стойки, облокотившись на полированный бук и профессионально скучая. Пальцы его левой руки выделывали фокусы с большой трёхрублёвой монетой. Взгляд медленно скользил по пустующим столикам. – Без депортации – двенадцать.
— Тысяч? – спросил Митя, сам не зная зачем.
— Нет, блин, дюжин, – неизбежно фыркнул Гена.
— Тьфу ты, – Митя положил обратно на стойку радужное джойнт-меню с матовой ламинацией. — И чего – как в Эстонии, что ль? Взятку дать нельзя?
Бариста покачал головой.
— Обжаловать можно, – сказал он, продолжая разглядывать незанятые столики. – В антимилиции. Они в суде помогают. Иногда выигрывают… Но это надо, чтобы с собой не было. Чтобы по аромату одному упаковали.
Смысл последнего предложения Митя понял уже в дверях. Про антимилицию хотел было спросить у Гены, но споткнулся об экспертную ухмылку под кепкой. Решил потерпеть, пока не подвернётся другой источник информации.
В шестом часу вечера, пообедав пиццей и квасом, они забрали машину из подземелья и выехали на Калининградское шоссе.
5. Вражеское радио
Тильзит, хоть его и застроили под завязку бездуховным капитализмом, город всё-таки небольшой – сто двадцать три тысячи постоянных жителей по последней переписи. Калининградское шоссе, посверкав и пошумев, скоро обрывается двумя офисными высотками, за которыми дорога резко виляет и делается четырёхполосной, с забором и травкой посередине. По сторонам ещё минуты три тянутся заводы, вывезенные из Европы и пока не довезённые до Китая. Потом остаётся только сельское хозяйство.
Плюс (надо ли говорить?) мотели и придорожные кафе. До поворота на Польшу они попадаются через каждый километр. Дальше – до Вильнюсского шоссе – пореже, но на Вильнюсском от них уже натурально рябит в глазах. Гипермаркеты начинаются у Гвардейска и уже не кончаются, чередуясь с фермами и заводами прямо до Кёнигсберга. Сам город вырастает сразу за полоской зелёных насаждений (полкилометра чахловатых сосенок) в районе бывшего посёлка Заозёрье.
Весь путь занимает примерно час.
ФМ-радиостанции ловятся в изобилии. На самой низкочастотной (88,1) вещает радио «Маэстро». Там в шестом часу любят передавать раннего Вагнера.
Митя больше трёх секунд «Летучего Голландца» выдержать не смог. Снова нажал поиск.
— …ставки на тех, кто, по вашему мнению, выйдет из второго полуфинала. Итоги подведём ровно через три минуты! Звоните, голосуйте на сайте, а главное – оставайтесь с нами!..
— О! Оставь! – Генины руки нервно потянулись к радио, чтобы не дать Мите сменить станцию. – Точно! Полуфинал же через три часа!
— Вот через три часа и послушаешь, – отрезал Митя.
Гена сказал несколько плохих слов, но смирился. Ещё в Пскове они договорились, что вечером второго полуфинала найдут бар с прямой трансляцией, где Гена будет «смотреть скока влезет», в то время как Митя «заткнёт уши нафиг» и будет «пить спокойно, как нормальный человек», т.е. спиной к телевизору.
Митя снова ткнул поиск. На следующей станции играло булькающее техно с истошным женским вокалом и восточным колоритом в припеве. Минуты полторы слушали его. Гена прихлопывал себя по коленям и дёргал головой.
— Это Турция, кстати, – не удержался он в конце концов. – Зачётная тема. Один из реальных фаворитов в этом году.
Митя немедленно оторвал правую руку от руля. Поиск продолжился. На 89,7, 90,1, 90,5 и 90,9 нашлись, соответственно, российский хит с призывом «Катя, возьми телефон!», The Final Countdown, бодрые новости на польском и что-то крайне тяжёлое и хрипучее (языка было не разобрать).
На 91,7 опять заговорили по-русски:
— …ха ХА! Вы даже не думали, а мы уже всё знали! Во как! Без четверти шесть в Кёнигсберге, погода солнечная, шестнадцать градусов теплаааа… И не такие, дамы и господа, не такие ещё вещи бывают у нас на «Вражеском радио»… Сегоооодня, например, как мы и обещали, как мы и трезвонили в ваши уши просто даже больше, чем про наше всё, то есть про «Евровидение»… Сегодня в программу «Сорокапятиминутка ненависти» к нам пожаловал – ха ХА! – настоящий враг!
— Заклятый.
— Заклятый враг! Я бы даже сказал, официальный, со штампом. Вам штамп поставили куда-нибудь, Сергей?
— Да нет, вроде. Ну, разве что в «Домодедове», на паспортном контроле. Обычный вполне такой штамп, с датой…
— Обычный! То есть вы хотите сказать, там не написано «персона нон-грата»? Зловещими такими буквами? «Больше не пущщщать»!
— Нет, к сожалению, – гость посмеялся. – Только дата.
— А как это вообще, так сказать, изнутри? Процедура высылки? Зловещий стук в дверь посреди ночи? Чёрный воронок?
— Нууу, нет, всё не так романтично в наши дни… Мне позвонил чиновник из российского МИДа. С мая две тысячи восьмого, кажется, он Кёнигсберг курирует. Мой давний знакомый, кстати, ещё с университета. На год старше учился. Отношения у нас тёплые… В понедельник утром он мне позвонил. Говорит: «Ну что, Серёжа, пакуй чемоданы, тут указание прошло, будем тебя немножко высылать». Я говорю: «Окей, спасибо». Во вторник прислали замену, Дениса Хвостикова. Сдал ему дела. Помощница заказала билет. Вчера вечером собрал свой саквояжик, сегодня прилетел утренним в Гданьск. В два часа уже был дома, на Московском. Отдохнул и сразу к вам.
— Во как! Слышали, дамы и господа? First things first, а? Куда ещё податься в Кёнигсберге настоящему врагу? Сразу на «Вражеское радио» побежал! Свеженький!
— Горяченький.
— Ха ХА, с пылу с жару!.. Однако и я тоже хорош овощ. Сижу тут, допрашиваю нашего уважаемого врага, а его никто ещё и не представил толком. Клавдия, прошу тебя к штурвалу!
На слове «штурвалу» грянул кусок Шостаковича, угадайте какой. (Подсказка: Митя и Гена считают его нацистским маршем.) Погремев секунды три, он потерял половину децибелов, превратился в симфоническую версию «Я прошу, хоть ненАдолго» из «Семнадцати мгновений весны» и стал подкладкой для сурового женского голоса:
— Досье врага. Гук, Сергей Эдуардович. Родился в тысяча девятьсот шестьдесят девятом году в Севастополе, тогда Украинская ССР. Отец – морской офицер. Мать – преподаватель музыки. В семьдесят пятом семья переезжает в Калининград. В девяносто первом Сергей заканчивает Московский государственный институт международных отношений, специальность – Центральная и Юго-Восточная Европа. Около двух лет работает Москве, занимаясь мелко- и крупнооптовой торговлей. В Кёнигсберг возвращается сразу после независимости. Несколько месяцев работает секретарём в аппарате правительства Екимова. В девяносто четвёртом Гук становится самым молодым соучредителем частно-государственной корпорации «Янтарная инициатива». Главной задачей корпорации, напомню, являлось создание в РЗР собственной янтарной промышленности и радикальное сокращение экспорта необработанного янтаря. В две тысячи первом и втором годах Гук – первый секретарь торгового представительства Кёнигсберга в Москве. После июльских событий, вместе с другими сотрудниками представительства, объявлен персоной нон-грата и выслан из России. С осени того же года и до прихода к власти Синей коалиции Гук – министр внешних сношений в правительстве Квасько. Потеряв министерский портфель, в ноябре две тысячи шестого возвращается в Москву, на этот раз в качестве директора московского офиса компании «Балтийское золото», де-факто посольства РЗР в России. Последняя страница: одиннадцатого июля текущего года МИД России публично обвиняет Гука в «деятельности, несовместимой со статусом коммерческого представителя», и требует в течение семидесяти двух часов покинуть территорию страны. Семейное положение: женат, двое…
— Ты что-нибудь слышал про него? – спросил Митя.
— Канешнааа, – зевнул Гена. – Новости надо смотреть. По телеку в понедельник было. Промышленным шпионажем занимался чувак.
— …спааааасибо, Клавдия! – продолжил орать ведущий. – Ууу, какой у нас враг! Не просто враг, а дважды враг. И как вас пустили-то после первого разоблачения? Велико, ве-ли-ко долготерпение российского МИДа! Скажите нам честно, Сергей, вам помощница в один конец билет взяла или сразу туда-обратно?
— Туда-обратно, – гость задумчиво усмехнулся. – Дата открытая, но до августа надеюсь вернуться. У меня там всё-таки семья, в некотором роде. Жена, дети…
— Жена тоже шпионит?
— А как же. Непосредственно в МГУ, на геологическом факультете.
— На геологическом?!? Это ж страшно сказать! Это же стратегического значения факультет! И что ей теперь будет?
— Отпуск будет. Через месяц, правда…
— Ну хоть с детьми-то, с детьми будет что-нибудь эдакое? Сын за отца, бабка за дедку, внучка за Жучку…
— Да упаси вас бог, Володя! – гость попытался заглушить смехом раздражение. — Дети в школу ходят, что с ними сделается? Маша пятый класс заканчивает, Эдик третий. Школа замечательная, при немецком посольстве… Сейчас отзубрят своё, и жена их сюда, в Донское… К бабке с дедом…
Пауза.
— …Вот вы не видите, дамы и господа, – немного стих ведущий, – а я тут качаю, качаю головой. Какие вегетарианские времена пошли! Где она, былая пассионарность? Ни стука в дверь, ни воронка во двор, ни жену в Казахстан на вечное поселение… — его голос посерьёзнел. – Придётся нам, Сергей, разбираться с вами здесь. А? Что вы скажете? Готовы?
— Всегда готов.
— Итак, допрос! – ударил гонг, и на заднем плане забегала по кругу тревожная музыка. – Сейчас Миша, заплечных дел мастер, нацепит на вас проводки и присоски… Вот тааак…
— Ой. Холодненькие.
— Ха! А он хотел с подогревом! Любишь шпионить, люби и сосенки валить! Те, кто смотрит нас на кей-ти-ви точка ко, могут оценить это зрелище… Ха ХА, красавец! Вам идут электроды, Сергей.
— Благодарю.
— … Спасибо, Миша! Итак. Напоминаю правила. Вам будут заданы вопросы. На первые десять вы можете отвечать только «да» или «нет». «Да» или «нет» на первые десять! Никакие другие варианты не допускаются. «Не знаааю», – гнусаво изобразил ведущий, – «как сказааать» и «я не уполномооочен» — сразу электрошок! Сразу! Окей?
— Окей, – в смех гостя вернулось добродушие.
— Как только наш детектор замечает, что вы врёте, раздаётся…
Гена и Митя скривились от звука, похожего на предсмертный рёв бензопилы, записанный на пластинку и резко выключенный при воспроизведении. Для пущей ясности сочный бас пропел: «Врёшь, каналья!»
— …вот такая трель раздаётся. Напоминаю, что за датчиками детектора можно следить в режиме реального времени в эфире «Катэвэ» и на нашем сайте. Всё, поехали. Клавдия!
Бумс! – ещё раз ударил гонг. Музыка стала громче, и Клавдия, снабжённая раскатистым эхом, начала допрос:
— Вопрос первый. Вы сидите на стуле?
— Да.
— Вопрос второй. Бегемоты умеют летать?
— Нет.
— Вопрос третий. У вас двое детей?
— Да.
— Вопрос четвёртый. Светлана Бухгальтер – кинозвезда?
— Нууу…
— Да или нет?
— Ну хорошо, нет.
— Вопрос пятый. Национализация «Балтнефти» в две тысячи втором была правильным решением?
— А несколько раз «нет» можно сказать?
— Можно.
— Нет, нет и нет.
— Вопрос шестой. Вы работаете на правительство РЗР?
— Да.
— Вопрос седьмой. Вы когда-либо согласовывали ваши действия с МОНей?
— Да, безусловно.
— Вопрос восьмой. Совершали ли вы, по согласованию с МОНей, действия, наносящие ущерб интересам Российской Федерации?
— Нет.
— Чё за Моня? – спросил Митя, морща лоб.
— Тсс! – отмахнулся Гена. – Хрен её знает.
— Вопрос девятый. Вы занимались в Москве шпионажем?
— Нет.
— Во гнать-то, – присвистнул Гена с уважением. – Тренированный.
— Вопрос десятый. Ваша высылка из России как-либо связана с «Евровидением»?
— Нет.
Не успел Митя открыть рот, чтобы сказать «они уже на всю голову ёбнулись со своим Евровидением», как взревела бензопила и грянуло «Врёшь, каналья!».
Ведущий и гость расхохотались в один голос
— Ай-я-яй, ай-я-яй, Сергей. Нехорошо врать-то, нехорошо… Что ж нам теперь с вами делать?
— Можно гвозди под ногти попробовать…
— Посмотрим, посмотрим на ваше поведение… Часть вторая! – ведущий щёлкнул пальцами и переждал очередной бумс. – Допрос перекрёстный, с пристрастием. Теперь вместе с Клавдией вопросы здесь буду задавать и я. У вас есть право отвечать, как считаете нужным. Но! У вас нет права молчать. Больше двух секунд молчания – электрошок! А главное – море презрения от наших слушателей и наших зрителей, которые – я напоминаю, дамы и господа! – которые будут слать нам эсэмэски на номер один девять три семь. Тысяча девятьсот тридцать семь! Слушаем врага и оцениваем его лживость, увёртливость, стойкость. А также оцениваем его предательский потенциал! Сообщение с цифрой один – Мальчиш-Кибальчиш. С цифрой два – Барон Мюнхаузен. С цифрой три – Иван Сусанин. С цифрой четыре – Иуда! Поехали. Клавдия!
Музыка, отодвинутая после «Врёшь, каналья!» в самый дальний угол, снова стала громче.
— Господин Гук, – начала Клавдия вкрадчиво, — давайте предадимся воспоминаниям.
— С удовольствием, – гость и в самом деле слегка крякнул от удовольствия. Митя представил, как он поудобнее устраивается в кресле, скрестив на животе облепленные проводами руки. Живот виделся Мите большим, а лицо гостя – красным и самодовольным.
— Почему вам не нашлось места в кабинете Бухгальтер?
— Так вы ж знаете, у премьер-министра небольшой кабинет совсем, – с готовностью сострил гость. – Там один-то стол еле-еле помещается…
Взззз!!! – «Врёшь, каналья!»
— Виноват! Большой, большой кабинет! Особенно без кваськовской пальмы…
— Повторяю вопрос. Почему вы не попали в правительство Бухгальтер?
— Видите ли, по Конституции, правительство у нас формирует партия или группа партий, получившая большинство голосов на выборах в парламент. Я, поскольку состоял и состою в другой…
Взззз!!! – «Врёшь, каналья!»
— Вы нам зубы не заговаривайте! – рявкнул ведущий. – В Конституции нигде не написано, что парламентское меньшинство не может быть представлено в правительстве. У вас был самый высокий рейтинг в кваськовском кабинете. Большинство синих хотели оставить вас на месте. Почему Бухгальтер вас не взяла? Отвечайте!
— Фигасе они его… – Гена затряс головой от восхищения. – Респект.
— Да клоуны они все… – Митя изобразил плевок.
— Ну, во-первых, – в голосе гостя вдруг появился азарт, – я сам не пошёл. Бухгальтер и Щукин уговаривали меня дней пять. До того дошло дело, что я начал чувствовать себя барышней ломающейся. Я им без конца задавал один и тот же вопрос: «Вы будете форсировать признание названия и вступление в ЕС?» А они мне, как попугаи: «Серёжа, пока никаких практических шагов не планируем, но ты же сам в глубине души согласен, что другого выбора у нас нет». И я на это, как попка-дурак: «Если вы поклянётесь, что до двенадцатого года никаких поползновений в этом направлении не будет, тогда я к вам пойду». Вот и вся история.
— Иными словами, вы боялись, что в новом правительстве вы не сможете так же успешно лоббировать интересы России? – проворковала Клавдия.
— Ой, я вас умоляю, Клавдия. Я вас умоляю. Лучше бы про бегемотов ещё раз спросили. Эту басенку, что я работаю на Кремль… Это чистой воды творчество Бухгальтер и её синей компании. Надо было как-то объяснить людям, почему я, такая бука, не стал у них министром, почему укатил в Москву вместо того…
— Почему вы выступаете против укрепления суверенитета РЗР? – перебил его ведущий.
Гость шумно втянул в себя большую порцию воздуха.
— Время! Отвечайте!
— Во-первых. Во-первых, я не вижу, каким образом переход под власть брюссельских бюрократов может укрепить наш суверенитет. Во-вторых – и это уже миллион раз говорено-переговорено – если мы действительно возьмёмся прямо сейчас подгонять нашу законодательную базу, особенно что касается экономики, под евростандарты, весь наш феноменальный рост, вся наша сопротивляемость кризису прикажет долго жить в одночасье. Быть европейцами – это роскошь, понимаете? Роскошь, которую мы себе пока не можем позволить. Наше благосостояние новоиспечённое держится на том, что мы работаем отдушиной. Сразу и для Востока, и для Запада. С Востока едут те, кому надоело давать взятки и стоять раком. С Запада едут те, кому надоело согласовывать с Брюсселем длину огурцов. Но заметьте! С обеих сторон едут самые предприимчивые! Я понимаю, многим хочется вывесить у себя синий флаг со звёздочками и чувствовать себя первым миром. Но не ценой же…
— Все здравомыслящие люди! – совсем уже грубо перебил ведущий. – Я цитирую госпожу Бухгальтер: «Все здравомыслящие люди понимают, что ЕС – наша единственная гарантия от повторения июльского путча». Или вы не здраво мыслите, Сергей? Или, может быть, это вы нам, как большой знаток Москвы, дадите гарантии, что по Ленинскому больше не будет бегать никакой «Народный фронт»? С автоматами и российскими паспортами?
Секунда молчания.
— Я вам дам гарантию. Я вам гарантирую, что они если и побегут, то канал «Россия» нас не подведёт. Канал «Россия» опять доложит об их победе за полчаса до начала путча.
Динамики затрещали от общего хохота. Сдобренная эхом Клавдия гоготала, как записной злодей из фильма для детей.
— «Евровидение»… — секунд через пять попробовала выговорить она. – Россия…
— Которая не канал! – всхлипнул ведущий.
— Которая большая, – всхлипнул гость.
— … Ну не смешите меня! Россия, – взяла себя в руки Клавдия, – отказалась от участия в конкурсе «Евровидение» после того, как наш оргкомитет, с личного благословения премьер-министра, заявил, что в презентационном ролике наша страна будет представлена не как «кёнигсбёг риджн», а как «зе репаблик ов вест раша». Вы при этом не только не поддержали право нашей страны выступать под своим именем, но публично заявили, что оргкомитет и лично премьер решили подпортить всем праздник. Если это не вода на московскую мельницу, то что это?
— Да потому что не за это надо бороться! – воскликнул гость с весёлым отчаянием. – Ну не раша, не раша мы! Я тысячу раз говорил…
Что он говорил тысячу раз, нам, впрочем, узнать не суждено. Митя, лицо которого уже долго делалось всё мрачней и мрачней, стукнул большим пальцем по чёрной кнопке.
— Эй! Ты чё, прикольно ж было!
— Да ну на хуй, достали уже эти клоуны, – брезгливо сказал Митя. – Какая страна, такие политики…
Гена не моргая посмотрел на него.
— Чё-то зря я тебя от косяка отговорил. С таким настроением бля только в отпуск и ездить…
Радиоприёмник тем временем нашёл станцию с минорным евротрэшем. Мимо проплыл мотель в форме ливонского замка. До Кёнигсберга оставалось минут тридцать пять. Эти минуты Митя и Гена потратили на оживлённую дискуссию, о которой с чистой совестью можно ничего не писать.—
КОНСТАНТИН ЗАРУБИН 