Первая часть романтической юношеской трилогии о похождениях Тёмы (молодого человека российского образца) в Берлине, СПб и Финляндии первой половины нулевых.
ПЕРВАЯ ТРЕТЬ
Единственный способ быть нормальным человеком – не воспринимать себя всерьёз. Тёма усердно применял этот способ с утра до вечера, с ощутимым успехом. Его нормальность была настолько сильна, что иногда казалась ему ненормальной.
Однако на каждый эффективный способ в этом мире есть побочный эффект и непредвиденное последствие. Тёма обнаружил их довольно скоро. Если продолжительно не принимать себя всерьёз, окружающие начинают следовать твоему примеру. И тоже перестают воспринимать тебя всерьёз.
Так Тёма прослыл несерьёзным человеком.
Сочетание внутренней нормальности и несерьёзной репутации, скажем сразу, порождает циников, бездельников, пьяниц, европейских буддистов, безответственных начальников и хороших преподавателей. Тёма никогда сознательно не прикидывал, какую из этих блистательных возможностей выбрать. Преподавателем он сделался интуитивно.
И суждено было так случиться, что как-то раз эта интуитивно избранная стезя подвергла его нормальность серьёзным испытаниям. И у нормальности открылись неожиданные грани.
Мировая литература и мировой кинематограф изрядно замусолили тему «Романтические отношения между учителем и ученицей / учительницей и учеником». Поэтому Тёма, мозги которого были интенсивно промыты мировой литературой и кинематографом, каждый раз бессознательно сканировал новую группу на предмет Девушки, Которая Захватит Его Воображение. Он не особенно опасался появления такой девушки, поскольку не учил обворожительных несовершеннолетних школьниц. Тёма работал в коммерческом заведении под названием Language Planet – Международная Языковая Академия Армена Арутюняна. На рекламу Международной Академии в основном клевали мужчины, аспирантки и опытные домохозяйки. Никто из них не захватывал Тёмино воображение.
Тем не менее, однажды осенью Международная Академия уволила одного менеджера по рекламе и нашла другого. Рекламная стратегия Академии немедленно развернулась лицом к молодёжи, и через месяц Тёме предложили взяться за группу, состоявшую из сорокалетнего отставного офицера и семи девушек в возрасте от четырнадцати до двадцати лет.
Бывший офицер был прилежным студентом, обладал хорошим воображением и имел в голове обширные остаточные знания, потому что в своё время четыре года прослужил в ГДР. Но всё это ему не помогло. Ему было сорок лет, а девочкам – от четырнадцати до двадцати. Их мозги и языки работали со скоростью света, у них был общий постсоветский менталитет, они терялись, когда выполняли задания в паре с бывшим офицером, а сам он терялся ещё больше и после занятий задерживался на несколько минут, чтобы рассказать Тёме, как у него развивается комплекс неполноценности.
Через три недели он не выдержал и исчез. Остались одни девочки.
Одну из них звали Вера, других звали как-то по-другому, но в истории человечества под редакцией Тёмы останется только это имя. Когда Вера не приходила на занятия, занятия не клеились, и по пути домой город казался Тёме огромным, враждебным и навеки погружённым в зимний мрак. Когда Вера приходила на занятия, занятия можно было снимать на камеру и показывать начинающим преподавателям немецкого в качестве недостижимого идеала. Домой же Тёма шёл по уютным заснеженным улицам, укутанным в разноцветные сумерки.
Невозможно быть хорошим преподавателем и болезненно застенчивым человеком одновременно, и Тёма, конечно, дождался бы окончания трёхмесячного курса, без колебаний позвонил бы Вере и попытался добиться взаимности, и бросил бы свою текущую девушку, если бы эта взаимность получилась. Но Вера была обворожительной школьницей, и как бы ни были умны её реплики на занятиях, ей было четырнадцать лет. Тёма видел, что он нравится Вере, и через силу напоминал себе, что это симпатия четырнадцатилетней девочки к остроумному молодому учителю в модных штанах, который знает немецкий сленг и разбирается в поп-музыке.
На последнем занятии Тёма распил с девушками две бутылки шампанского, напоследок поговорил с ними по-русски, получил в подарок полочку для мыла с плавающими по синей воде утятами и пожелал всем счастливой жизни. Девушки разошлись, юно улыбаясь, и Вера ушла вместе с ними, в своё необъятное будущее, где маячил Хайдельбергский университет, где объявлялась посадка на рейс Сидней – Веллингтон, где легионы умных, высоких и черноволосых молодых людей были готовы немедленно бросить своих текущих девушек ради неясной надежды на её взаимность.
Несколько месяцев спустя Тёма перестал находить общий язык с соседями по коммуналке и переехал из центра в спальный район. Сразу за панельным чудовищем, в котором он снял квартиру, начинались дома, построенные в конце девяностых. Выбираясь за продуктами, Тёма невольно задирал голову. Дома были построены из кирпича приятных тонов. Подъезды домов были снабжены видеофонами. В подвалах домов находились гаражи. Феррари и мерседесы, которые не помещались в гаражах, стояли во дворах. Молоко в ближайшем универсаме стоило в полтора раза дороже, чем в среднем по городу. Тёма не ходил в ближайший универсам.
Ещё через полгода у Тёмы, как обычно, был день рождения. В половине девятого утра Тёма вышел из дома. Кончался апрель, светило солнце, и первая же маршрутка остановилась рядом с ним. Тёма пробрался на заднее сиденье и сел рядом с двумя школьницами, которые оживлённо копались в учебнике литературы. Одной из школьниц была Вера.
Имя другой школьницы потеряно для истории.
Несколько недель они переписывались по электронной почте. Потом они встретились. Потом она пришла к нему в гости. Потом она снова пришла к нему в гости, поздно вечером, в лёгком подпитии. Потом Тёма бросил свою текущую девушку.
К середине лета Тёма осознал, чем чревата любовь к избалованной красивой школьнице с высоким ай-кью, ещё более высоким бюстом и нескончаемыми мальчиками и карманными деньгами. У него начала съезжать крыша и появилось пристрастие к употреблению алкоголя в смиренном одиночестве. Алкоголь, как правило, был французским вином средней паршивости и стоил неоправданно много денег.
Чтобы избавиться от наваждения, Тёма попробовал спать с другими девушками. Но ему не нравилось спать с другими девушками, несмотря на то, что обе были новые и, если не сопоставлять их с Верой, вроде бы симпатичные. Одна из них даже сама звонила Тёме и дарила ему приятные безделушки, отчего Тёме делалось совестно и противно от пошлости происходящего.
Однажды вечером Тёма уже двадцать минут ждал Веру у выхода из метро. На двадцать первой минуте Вера, как всегда, позвонила и сказала, что сегодня не придёт, потому что у неё в жизни большие проблемы. Тёма засунул цветы в урну, купил французского вина средней паршивости, поехал домой и в середине первой бутылки решил, что ему надо повысить свою квалификацию и для этого обязательно свалить к чёртовой матери как можно дальше, насколько хватит денег, желательно из России и желательно навсегда. Тёма полез в Интернет и нашёл курсы повышения квалификации преподавателей немецкого как иностранного, которые происходили в Берлине, длились чуть больше месяца и начинались пятого сентября. После перевода платы за обучение и проживание денег у Тёмы не осталось. Он занял у друзей семьсот евро и третьего сентября сел в автобус и уехал в Берлин.
За час до начала первого занятия Тёма выбрался из безлюдного берлинского метро в безлюдную улицу и не пошёл на занятие. Он дотащил сумку до ближайшего кафе и купил огромный сэндвич с горчицей. Горчицу Тёма обнаружил слишком поздно. Поэтому он просто отодвинул сэндвич в сторону и стал пить кофе. За окном кафе находилось место под названием Лос-Анджелес-Платц. Тёма смотрел на аккуратные скамейки под ухоженными деревьями и с облегчением убеждался в существовании другого мира, в котором были дурацкие берлинские бутерброды с горчицей, Лос-Анджелес и, вероятно, всё остальное, но не было равнодушной девочки с чистым голосом. Не было тщетного ожидания на станциях метро. Не было пятиминутных визитов. Не было «сегодня я не хочу с тобой целоваться».
Курс оказался интенсивным. По вечерам Тёма и его европейские коллеги по очереди приобщали к немецкому языку конгломерат турок, корейцев, поляков и русского Игоря. По утрам обсуждали то, что происходило вечером, умными словами. Днём слушали лекции. Поздно вечером Тёма пил красное вино, которое оправданно стоило 79 центов за литр и при этом превосходило среднюю французскую паршивость. Потом Тёма шёл в пивную на углу и общался с барменшей, которая неизменно была пьяной или обдолбанной. Её звали Хельга, она присаживалась за Тёмин столик, предлагала ему небрежно скрученный косяк и, когда Тёма отказывался, рассказывала о кризисе своего среднего возраста.
К концу первой недели Тёма решил бесповоротно воскресить свою нормальность и пошёл искать большой книжный магазин. Бианка, делившая с Тёмой квартиру, пошла вместе с ним. Бианка жила в Амстердаме. Там же жил её латиноамериканский бойфренд, который через день присылал ей неправдоподобно огромные букеты цветов. Комната Бианки напоминала джунгли.
Магазин, который они через двадцать минут нашли, назывался Хугендубель. Тёма влюбился в Хугендубель с первого взгляда и пронёс эту любовь через всю оставшуюся жизнь, о которой мы поговорим в другой раз. На втором этаже Хугендубеля находилось кафе. К столикам были привинчены настольные лампы. За огромным окном зеленели деревья и шумела площадь. Образованные покупатели шелестели страницами и тихо переговаривались. Запах свежих книг мешался с запахом эспрессо. Тёма осмотрелся и сказал Бианке, что она потеряла его. Бианка посмеялась искусственным европейским смехом и отправилась покупать себе осеннюю одежду.
После несколько кругов по каждому из трёх этажей, Тёма свалил отобранные книги на один из столиков у самого окна и, бесконечно наслаждаясь жизнью, подошёл к стойке кафе.
За стойкой улыбались две девушки. Одна из них улыбалась прямо на Тёму и держала руку на кассовом аппарате. Другая ополаскивала чашки и улыбалась в сторону. У неё были недлинные светлые волосы, заплетённые в умеренное подобие дредов, на груди её синей блузки было извилисто вышито The Cure, и она, по всей вероятности, была самой красивой девушкой в Берлине. В общегерманских масштабах она занимала второе место, потому что девушка из Южной Баварии, которую Тёма как-то видел на обложке «Фокуса», была немного симпатичней. Но только немного.
Через одну-две минуты Тёма сообразил, что он как бы всё ещё делает заказ, и без колебаний назвал самый дешёвый кофе в ассортименте. Девушка на кассе понимающе кивнула, выбила чек и стала цедить чёрную жидкость в микроскопическую чашку.
— С водой или без? – спросила Тёму самая красивая девушка в Берлине.
— А что, бывает без воды? – дёрнулся Тёма.
— Если вы не хотите воды, бывает без воды, — объяснила девушка.
— … Кофе без воды?
— Без воды, чтобы запивать, — она продемонстрировала длинный стакан с минералкой.
— Ах, ну да, — погрустнел Тёма.
Он поставил чёрную жидкость и воду, чтобы запивать, рядом с книгами и сел. Ему перехотелось читать. Воскрешение нормальности вдруг представилось ему безнадёжной затеей. Нормальные люди, рассудил Тёма, не впадают в пьянство из-за любви к пятнадцатилетним девочкам. И не тратят все свои деньги на то, чтобы сбежать от этих девочек. И не проводят каждый вечер в обществе обкуренных стареющих тёток. И не тормозят, когда самая красивая девушка в столице объединённой Германии предлагает им воду, чтобы запивать.
Что они вообще делают, нормальные люди?
Ну, это просто. Они невозмутимо употребляют самый дешёвый кофе в ассортименте, запивая его водой и залистывая увлекательными книгами, потом берут свой стакан и чашку, поскольку тут в Хугендубеле так принято, относят их обратно к стойке, протягивают самой красивой девушке в Берлине и говорят:
— А что, Роберт Смит сделал себе дреды?
— Нет, — сказала девушка. – Он вообще постригся недавно.
— Наголо? – спросил Тёма.
Девушка засмеялась и покачала головой.
— Он теперь похож на престарелого поросёнка, — сказала она.
— Такого от фанов The Cure я ещё не слышал.
— А я не фан The Cure, — девушка с нарочитой брезгливостью посмотрела на волнистые буквы поверх своей левой груди. – Это блузка моей соседки. Ты из Голландии?
В университете Тёме удалось избавиться от русского акцента. Но искоренить голландский акцент оказалось выше его сил. Для этого требовалось сначала установить, в чём он заключается, а Тёме было лень заниматься голландской фонетикой.
— Не совсем, — сознался Тёма. – Хотя флаг похож.
И добавил мне-нужно-идти-как-насчёт-того-чтобы-встретиться-когда-ты-освободишься.
— Можно, — сказала девушка. – Но у меня есть друг.
— Это, конечно, жаль, — посерьёзнел Тёма.
Через четыре часа они встретились у выхода из Хугендубеля, её звали Ульрике, они пошли, сели, заказали, выпили, много смеялись, подошёл её друг, угостил Тёму, все обменялись номерами мобильных телефонов, друг Ульрике со школьных ГДРовских времён помнил песню «По долинам и по взгорьям», спели, Тёма рассказал другу Ульрике, как он ему искренне завидует, тот самодовольно помычал сквозь спагетти, Ульрике непрерывно хохотала, и в конце концов все разошлись и вернулись домой усталые, но довольные, хотя в этом отношении Тёма мог ручаться только за себя.
Нормальность восторжествовала.
Но не в жизни Бианки. Дверь в квартиру была распахнута, Бианка стояла на лестничной площадке, скрестив руки на груди и вжавшись в стену. Соседка по имени Зузи озабоченно покачивалась на пороге своей квартиры.
— Что, сегодня не было букета? – спросил Тёма.
— Я ждала, когда ты придёшь, — сказала Бианка.
— Она видела мальчика, — пояснила Зузи.
— Когда пришла домой?
Бианка кивнула.
Тёма рванулся в квартиру, нервно обшарил глазами свою комнату, потрогал ноутбук на столе, проверил сохранность стоевровых бумажек, засунутых в сборник молодых берлинских писателей, и облегчённо вернулся.
— У меня ничего не пропало.
— Ты не понимаешь, — Зузи укоризненно посмотрела на Тёму. – Она видела не такого мальчика.
— Это был маленький мальчик, — сказала Бианка. – Лет девяти. Или восьми с половиной. Я вошла в комнату, а он зашнуровывал ботинок, наклонившись. Я вскрикнула от неожиданности, он посмотрел на меня. Выпрямился и исчез. Я страшно испугалась. Я выбежала сюда и стала звонить Зузи.
— И долбить в мою дверь руками и ногами. Пока я не вылезла из туалета, — уточнила Зузи.
Тёма посмотрел на Бианку широко открытыми глазами и потёр указательным пальцем кончик носа.
— То есть мы живём в квартире с привидениями в центре Берлина?
Бианка и Зузи обменялись понимающими взглядами.
— Он тебе не верит, — сказала Зузи.
— Я знала, что он мне не поверит, — сказала Бианка.
— Ну почему же, я верю, — Тёма снова вошёл в квартиру и остановился перед вечно запертой узкой дверью слева от входа. – Теперь мы знаем, кто здесь живёт.
Он постучал в узкую дверь.
— Это кладовка, — пояснила Зузи.
— Это только так кажется, — глухо сказал Тёма.
— Если ты будешь так говорить, я пойду спать к Зузи, — пригрозила Бианка. – И ты останешься один на один с мальчиком.
Тёма задумался.
— Не, — сказал он. – Ко мне придёт девочка. Только постарше. Лет на шесть. Или на шесть с половиной.
Тёма прошёл к себе в комнату, достал из шкафа очередной литр за 79 центов и наполнил изящную баночку из-под английского джема на две трети.
Бианка заглянула в комнату и закатила глаза.
— Опять будешь пить?
— Я готовлюсь к явлению девочки.
Но девочка не явилась даже под конец литра. Тогда Тёма вытащил мобильник и набрал её номер. Через пять минут деньги на счёте кончились, и их разъединили. Пять минут были настолько информативны, что Тёма достал из шкафа ещё один литр и отключился на его половине.
В четыре утра Тёма проснулся от боли в сердце. Сначала он автоматически подумал, что это болит воображаемое сердце, про которое поют в песнях, но вскоре обнаружил, что это была вполне настоящая боль в абсолютно реальной мышце, старательно разгонявшей алкоголь по его организму. Он приподнял голову. Узловатая лампа, прикрученная к краю стола, продолжала светить и освещала пластмассовый ящик, стоявший посреди комнаты. Из ящика торчали шесть бутылок воды. Тёма почувствовал глубокую признательность к Бианке и решил в понедельник пригласить её на пиццу.
Выпив полбутылки воды и сходив в туалет, Тёма постучался к Бианке.
— Тьома? – спросил испуганный голос.
— Да. У тебя есть что-нибудь от сердца?
— Я посмотрю. Заходи.
Тёма вошёл и присел. Бианка принялась копошиться в своих вещах и рассказывать о вреде алкоголя. По её голубой пижаме порхали жёлтые слоны с крыльями бабочек.
— Спасибо за воду, — сказал Тёма, вклинившись в жизнеописание двоюродного швейцарского дяди, который схлопотал инфаркт на почве пьянства.
— Не за что… За какую воду?
— Которую ты мне поставила в комнату.
Бианка оторвалась от тумбочки и окатила Тёму недоумением.
— Я поставила тебе воду в комнату? Когда?
— Пока я спал, насколько я понимаю.
— Покажи.
В Тёминой комнате Бианка тщательно осмотрела каждую бутылку и посмотрела на Тёму глазами из фильма ужасов.
— Ты вообще покупал воду?
— Нет. Разве ты не покупала?
— Я купила ящик в прошлое воскресенье, когда приехала. Вчера утром мы допили последнюю бутылку. Я собиралась…
Она вылетела из комнаты и притащила такой же ящик с шестью пустыми бутылками.
— Я собиралась сдать их обратно в магазин. Они платят три пятьдесят за ящик с пустыми бутылками. Помнишь, я ещё просила тебя не выбрасывать пустую бутылку? Можно неплохо сэкономить… Ты… Ты уверен, что не покупал эту воду вчера вечером?
Тёма с тоской покосился на ящик и осознал, что стоит перед интересным выбором. Если воду купил он, следовало собрать вещи, лечь в самолёт и, выйдя из аэропорта, сказать таксисту «В наркологический диспансер». Если никакой воды он не покупал, следовало признать объективное существование мальчика, который зашнуровывает ботинки, выпрямляется и исчезает. Второй вариант был значительно хуже диспансера, ибо влёк за собой возможность объективного существования барабашек, Шамбалы, святого града Китежа, астральных тел и Господа Бога.
— Давай рассуждать логично, — промямлил Тёма и поразился бескомпромиссности своего научного подхода к истолкованию явлений в наблюдаемой вселенной. – Я был нетрезв, и мне было лень даже чистить зубы. Кроме того, я пришёл домой в половине девятого. Это означает, что я начал пить не раньше девяти. Последние магазины в Федеративной Республике закрываются в восемь. Да и то по рабочим дням. Вчера была суббота. Всё это означает… Это означает, что я не представляю, каким образом эта вода оказалась у меня в комнате.
В конце концов, это может быть неизвестным науке природным явлением, подумал Тёма, чтобы не поколебать фундамент своего мировоззрения.
Ужас в глазах Бианки стал запредельным. Она отшатнулась от сверхъестественного ящика, убежала в свою комнату, с криком прибежала обратно и, вцепившись в Тёмину футболку, прижалась к нему.
Боль в сердце на несколько мгновений стала острей, и Тёма поморщился.
— Если твой латинос узнает, как ты жмёшься ко мне в поисках утешения, в следующем букете будет бомба.
Бианка отцепилась от Тёмы.
— Мне страшно, — прошептала она.
— Выпить хочешь? Это вредно, правда…
— Хочу.
Бианка забралась в свою постель и сгребла в охапку одеяло и подушку. Тёма налил вина в её кофейную кружку, протянул ей и сел на пол.
Несколько минут они молчали.
— Она не даёт мне быть нормальным, — наконец сказал Тёма.
— Кто?
— Моя девушка. Экс-девушка.
— Твоя экс-девушка что?
— Она не даёт мне быть нормальным. Она меня бросила. И даже этим она не даёт мне быть нормальным. Она меня бросила вечером. По телефону. Она снова любит этого античного… этого престарелого singer-songwriter’а.
— Твоя девушка? Любит певца? Она бросила тебя, потому что втюрилась в певца?… Сколько ей лет?
— … Ты смотришь в корень. Ей скоро будет шестнадцать. Он не певец. Он учитель английского. Ему скоро будет пятьдесят четыре. Он обладает лысиной и вставной челюстью… — Тёма сделал паузу, смакуя последнюю подробность. – Она ходит к нему на дом и платит двадцать долларов. За то, как он ей рассказывает про свою учёбу в Англии и личную жизнь. По-русски. Он имеет PhD Йоркского университета. Он великий педагог и выдающийся методист. Работает в школе из гуманитарных соображений. Пишет книги и читает доклады про экспериментальные программы и новые методики преподавания. В свободное время играет на гитаре и пишет песни. Про то, как ему хочется весны и про этого… не помню, как эта птица по-немецки… про эту лирическую птицу, которая гонит над озером туман. Или скрывается из глаз. Я не помню. Да, и особенно про сыр с дырками.
— Про сыр с дырками?
— Сыр с маленькими дырками. С дырочками. По-русски это тоже впечатляет.
Тёма сходил за баночкой из-под джема, налил себе вина и занял прежнюю позицию.
— Ты сказал, у тебя болит сердце.
— Это воображаемое сердце. Оно не существует. Оно просто делает больно.
Тёма отхлебнул полбанки.
— Ты сказал, она влюблена в своего учителя?
— Да. Я тоже был её учителем. Немецкого. Полтора года назад. Она специализируется на учителях. Она любила его весь прошлый год. Потом учебный год кончился, и ей стало некуда девать своё либидо и страсть к учителям. Временно. И тут ей подвернулся я. И летом она любила меня. А теперь начался новый учебный год. И она снова ходит к нему. Учит английский. Платит 20 долларов.
Тёма отхлебнул ещё четверть.
Бианка забыла о страхах и заметно оживилась.
— Ты хочешь сказать… Ты думаешь, он… что-то с ней делает?
— Я ничего не хочу сказать. И вообще не хочу думать, это уж точно… Ничего особенного. Ничего особенного он с ней не делает. Говорит, как он её любит. Целует. Стимулирует эрогенные зоны.
Бианка приоткрыла рот в приступе крайней заинтересованности.
— Откуда ты знаешь?
— Про зоны не знаю. Предполагаю. Остальное она сама мне рассказала.
Бианка попросила налить ей ещё. Тёма сходил за третьим литром.
— Он живёт один?
— Наверно. Насколько я понимаю. Насколько я представляю. Он принимает её. Объясняется ей в любви. Получает от неё двадцать долларов. Закрывает за нею дверь. Дрочит по свежим следам. Если у него ещё не всё отсохло, конечно. Beschissener Wichser. Потом внедряет новые методики и экспериментальные программы. А потом едет на творческий вечер и поёт новую песню про леопардовые облака и воздух осени хрустальный. Beschissener Wichser. Beschissener uralter Wichser.
На лицо Бианки медленно возвращался вежливый европейский ужас.
— Ты сгущаешь краски. Ты ревнуешь и злишься, — неожиданно тихо сказала она. – Он ведь никогда ничего с ней не сделает. Все девочки влюбляются в учителей. Все одинокие мужчины заводятся от общения с аппетитными школьницами. А потом дрочат, совершенно безобидно. Всё это совершенно нормально. Ты просто ревнуешь и злишься.
— Да, да, конечно. Конечно, я злюсь. Конечно, я ревную. Но это только сегодня ночью. Последний раз. Я больше не позволю ей делать из меня ненормального.
— Но ты же не думаешь всерьёз, что она над тобой издевалась? Специально?
— Нет. Ничего она не делала специально. Она не стерва. Она избалованный подросток. У неё вся любовь заключается в словах «я хочу».
— Это тоже нормально.
— … Когда она замечала, что у меня тоже есть какие-то желания, она злилась. Отдёргивалась. Когда мы были вместе, я так старался не проявлять никаких желаний, что у меня потом болела голова.
Тёма допил последнюю четверть.
— Ты идиот, — сказала Бианка с сочувствием.
— Да, да, разумеется, я идиот. Да, несомненно… Но…
Тёма потянулся к третьему литру, но на полпути передумал. Снова выпрямился.
— Я не… Я не ревную и не злюсь больше. Я уже слишком… слишком пьяный. Я просто боюсь. Я очень боюсь.
— Чего ты боишься? – насторожилась Бианка.
— Я боюсь, что… Я же тоже учитель, не так ли. Я тоже хочу получить степень. В Кёльне, скорее всего. Через лет пять… В написании одного учебника я уже участвовал. Я даже песенки пописываю. В пятьдесят четыре я вполне могу обнаружить себя в роли… Я вполне могу… Я не против лысины и вставной челюсти. Это нормально. Я просто боюсь оказаться лысым и беззубым любителем школьниц. За двадцать долларов. Не хочу по-отечески тискать их в школьных коридорах… Не хочу закрывать за ними дверь, стелить газетку… И дрочить безобидно. А потом песню писать про… Про…
— Про сыр с маленькими дырками?
Бианка расхохоталась. Тёма несколько секунд ошарашено следил за ней. Потом мир дёрнулся, и что-то встало на место. Тёма понял, почему ей смешно, и захохотал вместе с ней.
— Она больше не сделает из меня ненормального, — повторил он, отдышавшись.
— Ненормальней тебя уже не сделать, — подхватила Бианка.
— Нет, ты не… А через пятнадцать лет она уже будет толстой и вздорной бабой. А через…
— Я не даю тебе по ушам за это высказывание только потому, что ты пьяный и утром тебе всё равно будет стыдно.
— Ага. Я тоже. Не даю себе по ушам. По этой причине.
Через несколько минут Тёма сложился на полу и заснул, отвернувшись от окна с восходящим солнцем. Бианка уснула, прислонившись к стене, с кружкой в руке, и залила вином пять порхающих слонов.
ВТОРАЯ ТРЕТЬ
Когда в половине двенадцатого Тёма проснулся и пошёл в туалет, дверь туалета (совмещённого с ванной) распахнулась ему навстречу, и вслед за облаком пара появился лопоухий юноша лет двадцати. С огромной улыбкой, маленьким ростом и короткой черноволосой стрижкой.
— Халло! – радостно сказал юноша.
Тёма отшатнулся, чуть не потерял равновесие и едва удержался от немедленного бегства.
— Я ваша новая сосед, — поведал юноша с железобетонным славянским акцентом.
— Откуда ты взялся?
— О! Я из Чехии. Я хочу учить немецкий язык. Я приехать в Берлин и буду оставаться до Рождества.
— Когда ты… приехать? – не удержался Тёма.
— Сегодня в утро, — улыбнулся юноша и несколько странно закивал.
— Тебе дали ключи в школе?
— О да, ключи в школе. Дали.
— Сегодня, в воскресенье?
— Аааа, — юноша просиял пониманием. – Нет, они дали меня ключи пятницу. Я поезжал потом к друг. На два день.
Внезапно юноша озадачился, и его улыбка съёжилась до среднестатистических размеров.
— Вы не знал, что я ехать? Вам не говорили?…
Тёма вздохнул, сказал «добро пожаловать», представился и проследовал в туалет.
На протяжении всего воскресенья Бианка сидела у Зузи и обсуждала появления мальчиков – как девятилетних, так и чешских. Тёма сидел подле и, за неимением других занятий, делал за всех домашнюю работу.
В понедельник утром, перед занятиями, Бианка пошла жаловаться администрации школы. Тёму она увлекла за собой. Хотя Тёма, конечно, был русский и не привык жаловаться на умеренно свинское обращение со стороны какой бы то ни было администрации. Впрочем, по дороге он решил, что пожалуется на присутствие нечисти в квартире и потребует, чтобы школа вызвала православного священника с крупнокалиберным кадилом.
Перед дверью секретариата стоял чешский сосед и водил шваброй по полу. За проживание в кладовке он платил школе натурой. В самом секретариате находилась только одна девушка, сидевшая за самым маленьким и угловым столом. Она приветливо поздоровалась, поправила очки и продолжила стучать по белоснежному ноутбуку.
— Мы были бы крайне рады узнать, почему нас не предупредили о том, что к нам подселяют ещё одного человека, — обратилась к ней Бианка. – Мы просыпаемся в воскресенье утром и обнаруживаем, что по квартире разгуливает абсолютно неизвестная личность, которая едва говорит по-немецки, имеет на себе одни лишь трусы и вообще, как выясняется, получила ключи ещё в пятницу, и это при том, что мы оставляли двери наших комнат открытыми, а в комнатах, разумеется, мы держим ценные вещи, то есть деньги, компьютеры и прочее. Мы не имеем ничего против третьего соседа, хотя в августе секретариат и сообщил мне, что это квартира НА ДВОИХ, но допустим, этого юношу обязательно нужно было поселить к нам в кладовку, пусть так, но почему нас не предупредили о его прибытии? Что вы на это скажете?
На протяжении всей речи сочувствие в вежливом взгляде девушки неуклонно набирало интенсивность. Когда Бианка отчеканила свой финальный вопрос, девушка сняла очки, положила их на стол рядом с компьютером и сказала, что это ужасно неприятная ситуация, школа должна принести извинения, но она, к сожалению, не администратор, она просто здесь в тишине готовится к занятию, она тут преподаёт, и она сказала что-то ещё, но Тёма перестал что-либо понимать, потому что без очков девушка сразу вышла на третью позицию в его общегерманском конкурсе красоты. И кроме того. Кроме красоты, кроме всех этих неправдоподобных глаз, волос и губ, у неё был стойкий, дурманящий аромат нормальности. Мгновенно одурманенный, Тёма слушал её голос, не понимая ни слова, и отчётливо слышал, что она не принимает себя всерьёз, что она вежливая, сдержанная, в меру честная, терпимая, что она никого никогда не динамит, что она не считает окружающих предыдущей ступенью эволюции и что её не тянет вешаться каждый раз, когда её не понимающий своего счастья бойфренд забывает ей позвонить.
Не выходя из дурмана, Тёма присел на край ближайшего стола.
От любви к ней никогда не хочется спиваться и спать с другими девушками, догадался Тёма. И немедленно влюбился.
— В Берлине есть привидения? – громко спросил он, когда снова заговорила Бианка.
— Привидения? – девушка озадаченно улыбнулась.
— У нас в квартире кроме чешского юноши ещё есть привидение. Бианка видела, как оно зашнуровывает ботинки.
Бианка умоляюще посмотрела на Тёму.
— Я была очень уставшая, — сконфуженно забормотала она. – Я была очень уставшая и мне показалось, что я видела мальчика, у себя в комнате… Мне иногда от усталости мерещатся люди…
— Да, а потом эти люди, — продолжал Тёма, — потом эти люди в полночь приносят ящики с питьевой водой. Из параллельного мира или из Польши. В общем, оттуда, где магазины работают по ночам. Они неслышно приносят ящики с водой и ставят в середину комнаты. Это явление широко распространено в Берлине?
Девушка задумалась.
— Случается каждый день, — серьёзно сказала она.
— Правда? – выдохнула Бианка.
Девушка засмеялась. Она была менее немкой, чем Бианка. Она была уникальной немкой. У неё было чувство иронии.
Тёма думал о ней весь день – по несколько минут через каждые полчаса. Он влюблялся всё больше, потому что узнал не только то, что она есть, но и как её зовут. Вивиан. Она была красивой, она была нормальной, и её звали Вивиан. После вечернего общения с турками, поляками и Игорем Тёма вышел из школы и пошёл по улице, и заметил, что на улице сентябрь. Это, конечно, был очень тёплый берлинский сентябрь, но немецкие деревья знали, что в сентябре надо желтеть и сбрасывать листья, и послушно начали засыпать тротуары. Самым прекрасным мусором на земле.
— Как там ваше привидение? – спросила Вивиан на следующий день, встретив Тёму на лестнице.
Тёма мгновенно представился себе косноязычным увальнем, прочувствовал тоскливую никчёмность своего существования и ярко вспомнил, что даже светлые романтические чувства имеют свою тёмную сторону.
— Выжидает.
— Вы не представляете, как я вам завидую. Я никогда не видела привидений.
— Я тоже. Я видел только ящик с водой. Мальчика видела Бианка.
— Да, ящик! Вы не хотите сдать его в лабораторию? Я уверена, в воде найдут следы каких-нибудь металлов, которые не встречаются в земной коре. И установят, что она целебная.
Тёма совсем забыл о научном подходе к воде. Он уже выпил три бутылки из ящика и начинал воспринимать его таинственное появление, главным образом, как возможность сэкономить восемь евро. Он попытался просканировать свой организм на предмет какого-нибудь чудесного исцеления. Исцеления не ощущались. В конце концов, у него не было ни проказы, ни падучей, ни даже бородавок, которые могли бы зрелищно исчезнуть.
— Пока я установил, что она помогает от похмелья по утрам, — честно изложил Тёма доступные ему факты.
Смеясь, Вивиан посторонилась, чтобы пропустить трёх кучерявых итальянцев, и две секунды смотрела в сторону. До конца следующей недели, когда он, Бианка и Зузи пошли обедать и встретили Вивиан в итальянской забегаловке неподалёку от школы, Тёма вспоминал её смех в профиль и чувствовал присутствие сентября даже в метро и продуктовых магазинах.
Они сели обедать вчетвером, Тёма сел напротив Вивиан и понял, что горячо любит Игоря и хочет поставить ему памятник. Потому что за несколько дней до этого Игорь смущённо подошёл к нему после занятия и показал пятидесятистраничную брошюру, посвящённую особенностям кристаллизации чего-то под действием чего-то в условиях сверхнизких температур. Это очень интересная и перспективная тема, объяснил Игорь, я в России защитил по ней кандидатскую, и это очень хорошая брошюра, мне в России за неё чуть не дали премию, но у неё есть один недостаток, как видишь, она по-русски написана, мне обязательно надо иметь её на немецком, вот русско-немецкий словарь физических терминов, очень хороший, новый, я много не могу тебе предложить, если двести пятьдесят евро тебя устроят… Тёма сказал «триста», отобрал у Игоря брошюру и словарь, неделю не покупал ничего за 79 центов, заставил Бианку вспомнить школьный курс физики и неожиданно обрёл деньги на итальянские забегаловки в обеденный перерыв.
— Подожди, ты разве не из Голландии? – искренне удивилась Вивиан.
— Я из России.
— Из России? Классно! КАК ДЬЕЛА?
— НОРМАЛЬНО. ТЫ ГОВОРИШЬ ПО-РУССКИ?
— ЧУТ-ЧУТ. Я учила русский в школе. Сначала потому что все учили, а потом, когда стена рухнула, нам сказали, можете не учить, но мне было жаль бросать. Но я почти всё забыла. Мне стыдно даже, что я всё так забыла.
— Глупости. Нечего стыдится. Зачем тебе русский.
Подошёл официант и принял заказы.
— … Тебе не жаль, что русский больше не популярен?
— Он никогда и не был популярен. Его популярность заключалась в советских танках и атомных боеголовках. Язык, в котором есть творительный падеж и звук «ы», можно изучать только под угрозой немедленной оккупации.
Вивиан улыбнулась.
— Ты преувеличиваешь. Наверное, были другие причины тоже. У меня, например, точно были другие причины. Когда я была маленькая, мне безумно нравилась эта русская песенка, «Прекрасное дальоко, нье буд ко мнье жестоко…», ты ведь её знаешь, конечно?
— Да.
— Я балдела от того, что понимала, о чём там поётся. И ещё были другие песенки… И я бы ещё хотела прочитать «Тёмные аллеи» по-русски. Это очень красивая книга. Очень… Очень русские рассказы. Красивые и безысходные… Ты не обижаешься, что я говорю «безысходные»?
— Почему я должен обижаться?
Если «русский» применительно к любви означает «красивый и безысходный», захотелось сказать Тёме, то в обозримом будущем я стану оголтелым русофобом.
Официант принёс тарелку с огромной пиццей и плюхнул её на стол. Тёма понял, что не хочет есть и с завистью посмотрел на Бианку, которая уверенно расправлялась с бесконечной порцией спагетти.
Вивиан неторопливо ела салат с козьим сыром.
— У тебя есть с собой какие-нибудь книги на русском? – спросила она.
— Когда уезжал, купил в дорогу Коэльо. «Одиннадцать минут».
— О, мне очень нравится «Алхимик»! «Одиннадцать минут»? Это его новая книга?
— Да… Претенциозная тягомотина, если честно. Я хотел… Я хотел выяснить, чем он так всех цепляет. Но мне не удалось это выяснить. «Алхимик», конечно, чуть получше, но мне он тоже не понравился. Даже несмотря на то, что мне было восемнадцать лет, когда я его читал… А в Хугендубеле книги Коэльо продают в специальном отделе. Отдел называется «Паоло Коэльо». Вот это мне уже совсем трудно понять. У меня здесь в квартире валяется сборник молодых берлинских писателей, некоторые рассказы из него в тысячу раз лучше. Чем Коэльо.
Вивиан опустила вилку и задумчиво посмотрела в пространство справа от Тёмы.
— Но я не понимаю, — сказала она. – Разве можно так с уверенностью сказать, что одна книга лучше другой? В тысячу раз?
Конечно нельзя, согласился про себя и вслух Тёма. Даже последнему тёме понятно, что ничего нельзя сказать с уверенностью. Откуда все только берут эту уверенность. В чём может быть уверен нормальный человек?
— … Я уверена, что этот фильм стоит посмотреть, — сказала нормальный человек Бианка.
Она рассказывала Зузи о фильме «Гудбай, Ленин!»
В субботу, до начала сеанса, Тёма и Вивиан успели пройтись по Шталин-Аллее и выпить берлинского белого с зелёным. Берлинское белое с зелёным оказалось гибридом пива и тархуна, а «Гудбай, Ленин!» оказался смесью ностальгии с комедией. Вивиан узнавала антураж своего ГДРовского детства, умилённо смеялась и шептала сбивчивые комментарии, набитые воспоминаниями и неизвестными именами, и вполголоса подпевала песенке про социалистическую восточногерманскую Родину, и беззвучно плакала в конце, и трогала Тёму больше, чем фильм, и местами почти до слёз.
— … Я тоже обожала шпреевальдгуркен, ела их банками. Вообще, у меня нет никаких плохих воспоминаний о ГДР. Мне было одиннадцать лет, когда рухнула стена. Откуда у меня могут быть плохие воспоминания…
Они пришли в турецкий ресторан, и Вивиан почти кричала сквозь грохот турецкой попсы.
Официантка зажгла свечу на их столике.
— Если спросить меня, Советский Союз тоже был большой и хороший, — крикнул Тёма. – У меня были папа и мама, во всех книжках было написано, что русским живётся лучше всех на свете, по телевизору говорили то же самое. И у меня не было причин в этом сомневаться, даже когда у нас пол проваливался. В нашей так называемой квартире. А потом всё… Потом всё менялось вместе со мной… Я становился всё больше, а моя страна становилась всё меньше… Я не столько территорию имею в виду, сколько… Ведь получается, что я был ребёнком в величайшей стране на планете. В стране, у которой было великое прошлое. Я даже верил, что русские никогда ни на кого не нападали, вообще никогда… Я был ребёнком в стране, которая космос покоряла и всё такое. И вела за собой всё прогрессивное человечество – прямо в светлое будущее. А взрослым я стал в… Я стал взрослым в какой-то Бразилии с атомным оружием. Да, и с балетом, конечно. И с прошлым, от которого тошнит. Оказалось, что повсюду грязь и нищета. И всё, что вообще держится, держится на нефти и природном газе. Родина сдулась… И под боком не было никакой другой России. Не было никакой комфортной и капиталистической России, с которой можно было объединиться. Никакие стены не рухнули. Рубли обменяли на рубли, а не на дойчмарки… Впрочем, мне наплевать. Знаешь, на что мне не наплевать?
— Нет.
Вивиан слушала так серьёзно, что Тёме захотелось вскочить и пуститься в пляс под громыхающий турецкий кошмар.
— Ты самая красивая немецкая девушка, которую я видел.
В конце концов, это было почти правдой, а может быть, и совсем правдой, ведь девушку с обложки «Фокуса» Тёма видел только в анфас, а грудь Ульрике явно проигрывала груди Вивиан.
Вивиан сделала вид, что немного смутилась. Тёма изобразил то же самое.
— Ты уверен, что это комплимент?
— Это факт.
— Нет, я имею в виду… Здесь все считают, что русские девушки очень красивые, все хотят на них жениться… Ты сказал, «самая красивая НЕМЕЦКАЯ девушка». Значит ли это, что, по сравнению с русскими девушками, я, тем не менее, не такая уж и красивая?
— Это называется «немецкая обстоятельность»… Нет, это просто значит, что ты очень красивая девушка. И что ты мне очень нравишься. А «немецкий» я добавил для культурно-политического контекста… Ты мне очень нравишься.
Они снова сделали вид, что немного смутились.
Официантка принесла Тёмину еду и два баккарди с колой.
— Но ты же уедешь в середине октября, — Вивиан обхватила ладонями свой стакан. – И… У тебя наверняка есть девушка в России.
— Была. Пятнадцатилетняя пародия на девушку. Которая чуть не сделала из меня ненормального. Была… Да, я скорее всего уеду. Обратно на сдувшуюся родину. У меня кончаются деньги, и нет разрешения на работу в Европейском Союзе… Я уехал, потому что хотел сбежать… Потому что забыл, что можно любить нормальных девушек. У тебя есть друг?
— … Есть… То есть, нет… Есть один человек, который мне… Нет.
Вивиан сделала глоток и потерянно посмотрела по сторонам.
— Мне кажется, я очень устала…
— Ну да, мы весь день по городу таскались. А ты ещё купила этого медведя, — Тёма нагнулся в сторону, чтобы бросить многозначительный взгляд на пухлый пакет у стула Вивиан. – И не давала мне его нести.
— Я, наверное, поеду домой…
— Да, конечно. Я провожу тебя до метро, — Тёма встал и подхватил пакет прежде, чем это успела сделать Вивиан.
В два часа ночи его разбудил грохот на кухне. Тёма выбрался из постели. Бианка и чешский юноша жались в дверях своих комнат. Тёма включил свет. Все шкафы, холодильник и стиральная машина были распахнуты; на полу лежали два выдернутых ящика; все столовые приборы были свалены в раковину. У чешского юноши оказалась бутылка коньяка, при помощи которого кое-как удалось успокоить Бианку. Она уснула в начале четвёртого, и Тёма вернулся в свою комнату. Ему не хотелось пить коньяк.
До десятого октября он четыре раза видел Вивиан в школе.
Десятого октября была пятница и последний день занятий. Тёме выпало вести последние сорок минут последней практики, и лет двадцать спустя он всё ещё думал об этих минутах, как о вершине своей преподавательской карьеры. В классе бродило блаженное предпраздничное настроение, турки, поляки и особенно Игорь понимали всё с полуслова и выполняли почти без ошибок, смех не прекращался, среди наблюдавших занятие преподавателей сидела Вивиан.
— Это был классный урок, — сказала она. – Ты молодец. Вы идёте в «Торо Негро»?
— Спасибо. Да.
— Я с вами.
В общей толкучке в «Торо Негро» Вивиан оказалась на другом конце трёх сдвинутых столов. В течение часа Тёма налево спорил с Игорем о современном состоянии русской культуры и направо выслушивал безумные идеи пятидесятилетней Фрауке о современном состоянии русской политики. Через час Вивиан подошла к сидевшей напротив Тёмы Бианке и предложила поменяться местами, потому что ей хотелось пообщаться со всеми.
Она стала общаться с Тёмой, и они проговорили ещё час, пока все вокруг постепенно допивали, громогласно прощались и уходили в свои семейные жизни. Когда Вивиан допила своё пиво и сказала, что в восемь пятнадцать у неё самолёт и ей надо идти, за столами сидели шесть человек.
— Можно, я провожу тебя?
— Да, конечно.
Она хотела сразу сесть на вторую линию. Они пошли в сторону Виттенберг-Платц.
— Куда ты летишь?
— В Барселону. Там… есть место преподавателя немецкого в университете. Меня порекомендовали. Я давно хотела пожить в Испании. Я бы хотела выучить испанский… Ты уезжаешь в воскресенье?
— Завтра вечером.
— Ты собираешься вернуться?
— … Не знаю. Зачем мне возвращаться, если ты будешь в Барселоне?
— … Я бы хотела съездить в Санкт-Петербург. Может быть, следующим летом…
— … Приезжай. Я покажу тебе всё интересное. И всё такое тоже.
Они спустились в метро. На платформе пересмеивалась группа подростков. В дальнем конце матерились трое пьяных и нелегальных гастарбайтеров из России. До поезда оставалось две минуты.
— Мы же… Мы будем поддерживать связь? — Вивиан изобразила, что стучит пальцами по клавиатуре.
— Да, конечно. У меня есть твой адрес.
Подошла беззвучная электричка.
— Удачи в Барселоне.
— Удачи в Санкт-Петербурге.
Они вежливо обнялись.
— Ты очень красивая.
Вивиан приоткрыла рот, но ничего не ответила. По её лицу пробежало сожаление. Она ещё не успела опустить руки, и Тёма схватил её левую руку, нагнулся к её лицу и поцеловал её.
Через минуту он вышел из метро. На улице начало моросить. Пожилая немецкая пара с крошечной собачкой стояла перед пустой улицей и хрестоматийно ждала зелёного света. Тёма перешёл на красный.
После финального круга в «Торо Негро» и двух часов на отмороженной берлинской дискотеке, Тёма и Зузи привели Бианку домой и бережно уложили спать. Тёма пожелал Зузи спокойной ночи и прошёл в свою комнату. На столе мерцал включенный компьютер. Тёма отчётливо вспомнил, как выключил компьютер перед уходом и как убрал его в сумку, предварительно сложив.
Он сел за стол и провёл пальцем по тачпэду. Заставка с панорамой Среднеземья убралась с экрана, оставив открытый вордовский документ под названием «тёма». Минуты две или три Тёма с сожалением расставался с остатками своего мировоззрения. Потом, когда никакого мировоззрения у него больше не осталось, он переключил язык на русский и напечатал «Привет».
«Привет», напечаталось секунду спустя.
«Ты всё знаешь?»
«Почти всё.»
«Каким я буду в 53 года?»
«Нормальным. Жена пятидесяти лет, взрослая дочь, работа, лысина, вставная челюсть, один инфаркт, ревматизм, геморрой, бессонница, любовница сорока восьми лет, коньяк и водка, ощущение бездарно прожитой жизни, недописанные мемуары.»
«Никаких школьниц?»
«Никаких.»
«Спасибо.»
Тёма выключил компьютер, разделся и лёг. Сначала ему хотелось плакать от счастья и отчаяния, но через пару минут он заснул. Когда он проснулся, на полу рядом с кроватью стояла бутылка с водой.
ТРЕТЬЯ ТРЕТЬ
— Ты уже скоро?
— Я всегда готов. Ты хочешь, чтобы я кончил?
— Да.
После окончания полового акта они пару минут смотрели в потолок. Потом Тёма зашипел и торопливо сдёрнул презерватив.
— Что такое?
— Жжётся. Это, наверное, из тех, с этой идиотской смазкой от повышенной чувствительности. Не знаю, зачем я их купил. Извини, я в ванную, надо срочно всё это ополоснуть.
— Я после тебя.
Марина – девушка, дарившая Тёме приятные безделушки – принимала душ минут двадцать. Тёма заварил чай и разрезал торт.
— Ты будешь чай или сразу вино?
— Чай сначала. Слушай, дай мне рубашку какую-нибудь.
— Сейчас. Хочешь фотографии посмотреть? Из Германии?
— Конечно хочу.
Тёма принёс фотографии и рубашку, которую он обычно давал девушкам, когда они просили дать им какую-нибудь рубашку.
Просмотр фотографий с комментариями занял около пятнадцати минут. Через минуту после окончания просмотра зазвонил телефон. Тёма взял трубку.
— … Привет! Привет! Это Артём? – спросила Вера пьяным смеющимся голосом.
— Да.
— Артём, я опять напилась, ужасно напилась!
— Поздравляю.
— Тебе всё равно, с кем я напилась?!? Понимаешь, я просто страшно напилась! Извини, что я тебе звоню, я захотела тебе позвонить. Меня тут все хотят, каждый меня хочет! Я не понимаю! Я просто не понимаю!
— Чего ты не понимаешь?
— Ты что, меня ненавидишь?!?
— Нет. С чего ты взяла?
— Ты так напряжённо говоришь. Понимаешь мы тут… — она перешла на крик, в котором терялось большинство слов. – Я сначала сосалась с этим на полу… потом Лёша позвал… мы так много выпили… в школе эти два учителя, и оба хотят со мной спать! Скажи что-нибудь!
— Что ты хочешь услышать?
— Ну… Ну… Что ты можешь сказать. Ну, скажи что-нибудь, что ты можешь мне сказать.
— Что ты хочешь услышать?
— Ты ничего не хочешь мне сказать?!? … Понимаешь, я могла бы тут с любым, с любым переспать, они все меня хотят, но я не хочу…
Она положила трубку.
Тёма положил трубку и посмотрел на Марину. Марина посмотрела на него. Она ела торт.
— Вкусный?
— Ничего.
Тёма положил кусок себе на блюдце.
— Извини за любопытство, — осторожно начала Марина. — С кем это ты так интересно пообщался?
Тёма подумал и усмехнулся.
— Это моя сестрёнка двоюродная. Мы с ней большие друзья. Она поверяет мне все свои сердечные тайны. У неё сейчас в жизни большие проблемы. Ей пятнадцать лет, и она очень хочет с кем-нибудь потрахаться. Но это непросто, потому что она очень симпатичная и её все хотят. Она страдает от богатства выбора. Никак не может решить, с кем же ей потрахаться. От этого у неё постоянно депрессия и плохое настроение. Мир очень несправедлив к ней.
Марина прыснула.
— Ты серьёзно, что ли?
— Абсолютно серьёзно.
Марина смеялась, пока у неё не выступили слёзы.
— У нас сегодня крупный клиент сорвался, — наконец выдавила она. – Меня начальник обматерил и оставил без премии. К тебе сейчас на ночь глядя пёрлась, какие-то уроды чуть в машину не затащили, хорошо, маршрутка подошла. Мне бы проблемы твоей двоюродной сестрёнки.
— Тебе смешно, — сказал Тёма, стараясь сохранять серьёзное выражение лица. – А я за неё переживаю. Думаешь, у неё всё будет нормально?
— Нормально?
Марина снова захохотала.
— Паранормально у неё всё будет.
Тёма ковырялся ложкой в торте и улыбался.
.
2003
КОНСТАНТИН ЗАРУБИН 