ГЛАВА ПЕРВАЯ,
предварительная
[…]
— …Когда мне было шестнадцать лет, я влюбился в девочку, которая жила на Каменноостровском проспекте – в конце, в доме 67. 1908-го года постройки. «Продукт распоясавшейся мещанской фантазии», да ещё и «пошлый, как стихи Северянина». Такие слова произнёс однажды Глеб Валерианович, наш препод по истории архитектуры. Он, правда, про другой дом говорил, но про этот он сказал бы то же самое. Вот там она и жила, Надя Исаченко. А я с отцом жил на улице Солдата Корзуна. Не знаю, с какими стихами можно сравнить архитектуру улицы Солдата Корзуна.
Надя Исаченко была не очень близкой подругой моей троюродной сестры. Я так сильно её любил, что поступил в Архитектурно-строительный. Она меня не любила, само собой. Поэтому я таскался после школы на Петроградскую и находился в районе её дома – весь сентябрь своего одиннадцатого класса и половину октября. Там была как раз скамейка такая напротив, я на ней сидел. Смотрел на дом. Фотоаппарата у меня не было, так что я купил альбом и набор простых карандашей в конце концов. Чтобы чертить и рисовать её дом, сидя на скамейке. Хотя на скамейке кто-нибудь пил пиво нередко. Тогда я сидел на другой скамейке, подальше, или вообще на траве на газете, и рисовал другие дома. Одного только игелевского особняка у меня было восемь штук.
Дом 67 казался мне настолько красивым, что было натурально больно на него смотреть. Подросткам с улицы Солдата Корзуна лучше не влюбляться ни в кого из таких домов, так всем будет проще. Особенно моё сердце ныло от лоджии посередине – псевдоитальянской. Я рисовал дом 67 и мечтал застроить такими же целый квартал где-нибудь, чтобы лишить дом Нади Исаченко неповторимости и уникальности. Ещё я постоянно думал, как она будет проходить мимо меня и заинтересуется, само собой, чего это я там такое калякаю в своём альбоме, с таким отстранённым видом. А я посмотрю на неё с лёгкой улыбкой и скажу, что готовлюсь поступать в Архитектурно-строительный и набиваю руку на эскизах самых интересных памятников неоренессанса в Санкт-Петербурге. А неоренессанс – это вообще моя слабость. А ты что, где-то рядом тут живёшь? Как, прямо в этом доме?! Ааафигеть. Ну и после этого она приглашает меня в гости, естественно, а родителей нет дома, бабушка умерла, ну и так далее. В лучших традициях.
Рисовал я всегда сносно. Но я при этом не представлял абсолютно, чему в Архитектурно-строительном учат. Какие там дисциплины и зачем. И где потом работать. Я даже и не начинал об этом думать. В октябре отец меня спросил, ну что, в институт пойдём или в армию? Я говорю, в институт. Он спрашивает, в какой? И ухмыляется. А я как-то уже свыкся со своими пристрастиями архитектурными и поэтому заявил твёрдым голосом, что хочу быть архитектором. Отец сделал большие глаза. Покачал головой скептически, и мы стали дальше футбол смотреть. Так, спустя годы, я пришёл к должности специалиста по ландшафтному проектированию. Хотя в душе всё-таки я, наверное, всегда был ночным сторожем или оператором на майонезной фабрике. И если кто недоволен моей работой, и моего начальника это прежде всего касается, то все претензии на самом деле к Наде Исаченко.
К неоренессансу, кстати говоря, её дом имеет очень косвенное отношение. Она и не живёт там больше уже лет восемь. Поэтому мне даже не сделалось особенно романтично, когда я проходил мимо. Даже наоборот, я уже начинал о работе думать. В офис надо было вернуться по меньшей мере к четырём, а лучше всего к трём или к двум, но к двум уже совсем никак не получалось. Потому что было как раз тринадцать часов пятьдесят восемь минут. Я так точно помню, потому что это было первое, о чём меня спросил главный герой нашего потрясающего повествования. Главный герой, обратите внимание. Так что если вы опасались, что тут до конца будут мои светлые воспоминания о девушках, я рад развеять ваши опасения. Я даже не главный герой, как видите.
– Который час, не подскажете?
– Эээ… Щас скажу… Без двух минут два.
– Спасибо.
– Да не за что.
И я пошёл дальше. Сделал шагов десять.
– …Молодой человек!
– …Да?
– Погодите! Погодите. Пойдёмте со мной.
И я пошёл с ним.
Здесь не пропущен кусок, я действительно последовал за ним. Справа от него и в обратном направлении.
Нет особого смысла описывать, как он выглядел. Но раз уж я помню, то на нём был тёмно-серый костюм. Очень хороший и свежий, только один рукав был помят немного. Сорочка была голубоватая и в клеточку. Галстук на её фоне сильно выделялся резким цветом – по-моему, бордовым. Ботинки сверкали и стоили недешёво. Волосы, начинающие седеть, но очень густые. И лицо – не слишком выразительное, среднерусское, лет сорока пяти, с очень спокойными глазами. В общем, выглядел он, как будто шёл из хорошей машины в хороший офис. Или из хорошей машины на бизнес-ланч. И жизнь его отвечала уровню машины и офиса.
Здесь автор вынужден дистанцироваться от рассказчика. К общему облегчению, автор отказывается от псевдоразговорного языка повествования, который автора достал и который более не соответствует наконец-то поставленным художественным задачам.
Художественная задача номер один: писать дальше.
Художественная задача номер два: дописать до конца.
ГЛАВА ВТОРАЯ,
поднимающая большие проблемы
Рассказчика, между тем, звали Лев Алексеевич. Далее я буду именовать его Лёвой.
– Вы, Лёва, пока мы идём, сосредоточьтесь. Подумайте о том, что вам больше всего не нравится в этом мире, – сказал человек в дорогой одежде, почти не поворачиваясь. – Хорошо?
Лёва кивнул и стал добросовестно думать. Хотя сосредоточиться было трудно. Незнакомец шёл очень быстро, виляя между прохожими и громко повторяя: «Прошу прощения». Чтобы не отстать, приходилось делать то же самое. Лавировать между нарядными детьми школьного возраста и обыкновенными взрослыми.
Так они дошли до замечательной булочной тире кондитерской на Большом проспекте. […] В булочной интенсивно пахло булками. Лёва сглотнул слюну и автоматически встал в очередь, продолжая думать о том, что ему не нравилось в этом мире. Среди прочего, ему не нравились очереди. Особенно если в них находились и общались школьные учительницы.
– Чай без сахара, – сказал незнакомец через весь зал, когда учительницы перед Лёвой кончились. Он сидел на высоком стуле у окна и смотрел на улицу.
– Чай без сахара, – повторил Лёва девушке. – И ещё один чай. И два сэндвича, вон тот и вот этот.
Незнакомец не притронулся к своему чаю. Он бесстрастно смотрел в окно и ждал, когда Лёва закончит жевать сэндвичи.
– Ну вот, – сказал он, когда это наконец случилось. – Я слушаю.
Лёва вытер губы салфеткой и тактически прокашлялся.
– Надо было, конечно, не меня спрашивать… Или меня, но год назад. Я как раз думал сегодня, что вроде всё не так плохо… – сознался он. – Но сейчас подумал снова, и это, конечно, просто погода хорошая и дети с торжественной линейки возвращаются. И новости я не смотрел с утра. А вот год назад я как посмотрел новости, и никаких проблем с концентрацией у меня не было. Вообще.
Предыдущее первое сентября состоялось в 2004 году в г. Беслан.
– …Но так, конечно, объективней, я понимаю, – закивал Лёва в ответ на смену положения рук незнакомца. – С чего бы только начать, интересно. Ну…
Глаза незнакоца не моргали.
– Хорошо. – Лёва выпрямил плечи и сделал благородное лицо. – Во-первых, мне, конечно, не нравится, что люди убивают. Друг друга. Особенно когда в больших количествах, когда массово убивают. На войне. То есть войны мне в принципе не нравятся… Ни по какому поводу. Потому что поводы идиотские, просто дебильные поводы – все как один. И все эти поводы мне тоже не нравятся. Все вот эти государственные интересы, национальности, религии все эти… Вообще, любые идеологии меня бесят, очень сильно… – Благородное выражение на лице Лёвы сменилось брезгливым. – Бесит, что люди готовы глотки друг другу грызть за всякую хрень. За Карла Маркса и за арийскую расу. Например. И вообще, я вот раньше думал… Я думал, это в прошлые века себя целыми деревнями сжигали заживо, лишь бы тремя пальцами не креститься, но ничего на самом деле не изменилось, если подумать… Если кто-то верит, что можно врезаться на самолёте в небоскрёб, а потом целую вечность трахать сорок девственниц за это… Или семьдесят девственниц? Я не помню точно, как там нынче с девственницами… Какой курс… Наш босс жертвует двадцать тысяч баксов на монастырь в Псковской области, вместо детского дома, который через дорогу. Я так понимаю, место хочет в раю застолбить… Мне очень не нравится, что люди покупаются на такую, эээ… На гурий, на пресвятую богородицу, на государственные интересы, на это… на бремя белого человека… И всё время, во всех ситуациях, всегда где-то есть толстая жопа на должности или в рясе… И эта жопа облизывается и считает деньги или говорит слова и ещё наслаждается… просто упивается своей властью или своей… своей добродетелью…
– Хорошо. Это понятно.
Незнакомец достал из кармана пиджака сложенный лист бумаги формата А4 и протянул Лёве.
– Посмотрите, всё ли правильно.
Лёва развернул листок. Крупными шрифтом Times New Roman там было написано следующее:
«Лёве не нравятся иррациональные аспекты общественного поведения человека, стремление определённых лиц использовать эти аспекты в своих корыстолюбивых, честолюбивых или шизофренических целях, негативные последствия того и другого, а также насилие вообще».
Лёва нерешительно кивнул и протянул листок обратно.
– Оставьте на память, – мягко сказал незнакомец. – Что ещё вам не нравится?
Лёва сделал глубокий вдох и, глядя в окно, напряжённо покрутил кистью правой руки.
– Ну, если по мелочам… А листок, он расизм покрывает, да? Со всеми вытекающими из расизма?.. Национализм, это тоже, но это я уже… Ну да, конечно же… Мусор мне не нравится, вот что! Мусор! В первую очередь, промышленный мусор, широкомасштабный. То есть техногенная дрянь, которой мы гадим во все стороны. Сточные воды, выхлопные газы… Мне не нравится, что при этом деньги на что угодно тратятся, только не на разработку альтернативных способов… альтернативных источников энергии. Вот в Исландии, я тут читал… – Лёва собрался было поделиться с незнакомцем знаниями об энергетической политике исландского правительства, но незнакомец понимающе кивнул и сказал «да». – Вообще всё наше отношение к природе, это за гранью совершенно… за гранью всякого приличия и ответственности, и вообще здравого смысла… Ну, и тот мусор, который на улицах, особенно у нас тут, наши национальные российские стихийные помойки в каждом удобном месте, под каждым кустом, в каждой второй подворотне… Это не так серьёзно, наверно, если-в-глобальных-масштабах-говорить, – виновато забормотал Лёва, – но мне это просто заметней, я это вижу каждый день. Всё это свинство, везде царящее, собачки на газонах, плевание под ноги и бросание окурков… А, ну да, это тоже – курение мне не нравится! Это мягко говоря, что не нравится… Хочется иногда в сторону сигареты дымящейся выстрелить… Из миномёта. Или чтобы их всех кто-нибудь заставлял слизывать бычки с тротуара, языком… Это, э-э-э, непродуктивное отношение, я понимаю… Но, честное слова, хочется иногда… Если о наркотиках говорить, меня они так напрямую не касаются… Кроме того, что был у меня сокурсник… Он подсел на это дело и умер в конце концов, причём быстро… В общем, наркотики мне тоже не нравятся, само собой. Включая алкоголь, если чрезмерно его… – Тень глубокого сомнения опустилась на Лёвино лицо. – Выпить вина хорошего или виски бывает приятно, чего уж тут, но лучше бы… Если подумать, то лучше бы мы… как-нибудь по-другому умели веселиться, что ли. Менее чревато…
Незнакомец снова пошелестел в кармане и достал ещё один листок. В верхней части листка, в красной прямоугольной рамке, сообщалось, что «данная бумага изготовлена посредством атомо-молекулярной трансформации и не является продуктом переработки убитого дерева».
– «Лёве не нравится безответственное отношение людей к своей среде обитания, а также к собственному здоровью и психическому равновесию», – вполголоса зачитал Лёва основной текст.
– Всё верно?
– Всё верно.
– Что-нибудь ещё?
– Наверное…
Лёва несколько раз медленно провёл кончиками пальцев по волосам, поднёс ко рту пустую чашку, поставил чашку обратно и посмотрел в сторону прилавка, уставленного изумительными кондитерскими изделиями по доступным ценам. Во главе очереди из четырёх праздничных человек вполоборота стояла красивая девушка лет двадцати. Она покупала большой пузатый хлеб с луком и оливками. На её волосы падал фрагмент солнечного света из-за окна и строгих домов на другой стороне улицы.
– Оливки мне не нравятся… – безрезультатно пошутил Лёва. – На самом деле, я как раз думал, когда шёл через мост, о том что…
По узкому переулку за окном медленно шла пожилая женщина с карикатурным школьным портфелем в руке. В определённый момент она повернула голову и неодобрительно посмотрела в Лёвины глаза.
– О смысле жизни я думал, – через силу сознался Лёва, когда женщина ушла в глубины переулка. – О смысле жизни, которого нет в принципе, но который всё равно приходится иметь. По умолчанию. Он… в самом низу, под этим мусором… Под… Под религиями и под защитой национального престижа… Просто, я так это понимаю, вот есть какие-то люди, которых ты любишь в разной степени… И у каждого из этих людей есть люди, которых как-то любят они, и так наша чудесная любовь тычется во все стороны, как слепые котята, по тем же дремучим причинам, что и… Под давлением программного обеспечения и как срастётся. Где замкнёт… И ты всю жизнь волочишься… ты барахтаешься в этом доисторическом болоте из любовей и дружб, и благородных побуждений, повязанных на этом… Это… ааа… трудно объяснить – что мне тут конкретно не нравится. Что всё это вслепую и изо всех сил, наверное, и что пусто в конце концов, совершенно пусто, особенно когда ты оглядываешься вокруг, а вокруг каждую секунду продолжается… Продолжается это шоу из жизни млекопитающих… Вы понимаете? – Лёва с надеждой посмотрел на незнакомца.
– Возможно.
Он засунул руку в карман и несколько секунд сосредоточенно держал её там. Потом извлёк очередной листок.
Лёва развернул листок и несколько раз пробежал глазами написанное.
«Лёве не нравится свойство индивидуального и общественного человеческого сознания применять субъективную категорию (абсолютного) смысла к феноменам, не являющимся продуктами или последствиями культуросозидающей деятельности человека».
Лёва оторвался от листка и покрутил глазами. И снова уткнулся в листок.
– Нет, – выдохнул он наконец. – Я не понимаю, нравится это мне или нет. Яааа… Не понимаю, что это значит, извините. Каким местом это связано с тем, что я пытался сказать.
Незнакомец неожиданно вздохнул.
– Решето какое-то, а не языки, у вас здесь навозникало, – плоско сказал он. – Говорить на этих языках – всё равно что носок на кита натягивать. Сейчас…
Он вторично подержал руку в кармане и извлёк новый листок – очень маленький. Его даже не пришлось разворачивать. Times New Roman заполнял его от края до края.
– «Лёве не нравится, что люди придумали вопрос ‘зачем?’, зациклились на нём и, в силу инерции мышления, нашлёпали его на всё на свете», – прочитал Лёва вслух.
– Так правильно?
– Эээ… Ну, наверное. Больше похоже, во всяком случае.
Незнакомец помолчал. Его глаза казались остекленевшими.
– Хорошо. Спасибо, – сказал он. – Вы хотели бы жить в мире, где нет проблем, которые вы описали?
– …Ну да.
– Прямо сейчас и до конца жизни?
– …То есть?
– Прямо сейчас мир может измениться, с учётом ваших пожеланий. Вы согласны?
Лёва нервно усмехнулся. Незнакомец смотрел на него оттаивающими глазами.
– Согласен.
Незнакомец кивнул, одним глотком выпил холодный чай, и мир изменился.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
пояснительная (то есть можно не читать)
В пределах нашей вселенной, главному герою (далее – Протагонист) этого текста около 15.500.000.000 лет. Ни мужчиной, ни человеком он не является. Частью нашей вселенной он стал через несколько миллионов лет после первоначального Большого Взрыва и до сих пор не знает, как отсюда выбраться обратно. Обратно, в которое он хочет выбраться, заслуживает короткого пояснения.
Известная нам вселенная представляет собой четырёхмерный регион, в определённом смысле расположенный внутри основного тела мироздания. Основное тело более многомерно и открыто для нас в той же степени, в какой наш мир был бы доступен двухмерным персонажам журнального комикса. Число регионов с урезанным количеством измерений, то есть подобных нашей вселенной, стремится к бесконечности.
Внутренне развитие и строение каждого маломерного региона уникально. Однако в данный момент физические законы и структура нашей вселенной (далее – Вселенная) идентичны законам и структуре того региона, в котором появились разумные существа, позднее развившиеся в – за неимением лучшего слова – расу Протагониста. Исходная конфигурация Вселенной резко отличалась от нынешней; если бы она была полностью реализована, нынешняя Вселенная занимала бы гораздо меньший и при этом фиксированный объём, а начинка Вселенной целиком состояла бы из Протагониста и крайне однородного излучения, оставшегося после взаимной аннигиляции частиц и античастиц. Заданная ассиметрия между частицами и античастицами была столь незначительной, что сохранившейся материи (точнее – антиматерии) как раз хватило только на формирование первоначального носителя личности Протагониста.
Исходная конфигурация была радикально скорректирована Протагонистом спустя отрезок времени, приблизительно равный двум миллиардам лет. С этого момента (около 13,7 млрд. лет назад) начинается история Вселенной, доступная нашим наблюдениям и теоретическим выкладкам, и именно эта история в целом аналогична развитию региона, из которого вышли «соплеменники» Протагониста. Единственные серьёзные расхождения имеют место в первые 10 в -23 секунд существования Вселенной: этот период содержит несколько произвольных манипуляций, к которым был вынужден прибегнуть Протагонист, чтобы задать необходимые значения физических постоянных и обеспечить нынешнюю топографию Вселенной.
В отличие от большинства маломерных регионов, Вселенная возникла не в результате столкновения уже существовавших регионов или случайного инфляционного расширения, но была целенаправленно создана на основе Протагониста. Исходная конфигурация Вселенной и личность Протагониста содержатся в стандартном одиннадцатиричном коде, который раса Протагониста использует при создании маломерных регионов. Подобно тому как генетический код в каждой клетке живого организма содержит полный проект всего тела, изначальный план Вселенной до сих может быть обнаружен в её любой минимальной структурной единице. Необходимые для этого технологии, способные работать с величинами порядка 10 в -40 см, будут созданы во Вселенной, если усилия Протагониста увенчаются успехом.
Код Вселенной несравненно подробней и жёстче генетического: он содержит исчерпывающую информацию о личности Протагониста на момент преобразования (кодирования). Протагонист довольно просто устроен, но обладает очень большой памятью. Единственная часть его личности, которая не была внесена в код Вселенной, содержала навыки, необходимые для работы с величинами порядка 10 в -40 см.
Протагонист был преобразован и заключён в четырёхмерный регион в качестве меры пресечения. Он вмешивался в личности других и пытался полноценно их заменять. Это единственное «агрессивное» действие, доступное живущим в основном теле.
Присутствие полномерных разумных существ в основном теле мироздания трудно описать средствами человеческого языка, но грубое приближение может звучать так. Как было сказано выше, они не зародились в основном теле. Более семи миллионов лет, сначала медленно, потом всё быстрее, предки Протагониста развивались в своём четырёхмерном регионе. Окольными путями, благодаря экзотическим разделам своей математики и косвенным экспериментальным свидетельствам, они вычислили местечковость своей вселенной.
Поначалу они не занимались проблемой преодоления барьера между разномерными регионами мироздания. Несколько тысяч лет они считали такой переход принципиально невозможным.
Однако цивилизация продолжала развиваться. В конце концов преодоление маломерности превратилось из причуды маловероятного будущего в насущную необходимость. Предки Протагониста очень сильно изменились. Миллионы лет они были избыточно мозговитыми разносчиками безмозглого кода – недолговечными, легкобьющимися, собранными вслепую полуавтоматами. К концу своего пребывания в четырёхмерной вселенной они уже не обладали постоянной материальной оболочкой, не зависели от среды обитания и могли жить сотни тысяч лет. Их сознание работало совершенно иначе. Оно больше не имело жёсткого носителя и не обслуживало биологическое тело. Оно утратило химические эмоции и заменило старую систему кодирования и хранения информации на более эффективную – намного более эффективную.
Ключевой – и последней в их четырёхмерной истории – ступенью развития предшественников Протагониста стало преодоление дуализма информация – носитель информации. Это устранило главную трудность перехода к многомерному существованию – проблему личной преемственности. В маломерных областях обычно царят линейные причинно-следственные связи. При передаче информации из одной области в другую сохранение или, если угодно, соблюдение таких связей невозможно. Это автоматически исключает любую форму преемственности, необходимой для сохранения личности, организованной на материальном носителе, – как с философской, так и с инженерной точки зрения.
После того как раса Протагониста научилась работать с расстояниями меньше фундаментальной длины (10 в -33), она выяснила две важные вещи: что на таких расстояниях все регионы мироздания выходят в единое информационное «пространство» и что в этом «пространстве» каждый регион отражён в форме определённого кода, единицами которого являются остальные регионы. Иными словами, каждая вселенная – это слово, сложенное из определённых букв, а каждая буква – это вселенная. А текст, то есть совокупность всех слов, – это и есть мироздание. Которое, таким образом, является чистой, замкнутой на себя информацией и не описывается категориями протяжённости, длительности, интенсивности и даже существования / несуществования.
(На этом месте автор делает паузу, чтобы сходить в местный Отдел Регистрации Религий и Абсолютно Истинных Философских Учений при правительстве идеальной платоновской Российской Федерации и зарегистрировать весь этот вздор под красивым названием «димензионизм», что даст автору налоговые льготы и право подавать в суд на, а также сжигать чучело и громить дом каждого, кто позволит себе кощунственно насмехаться над этой лабудой и публиковать в газетах карикатуры, изображающие автора.)
Четырёхмерные предки Протагониста догадались, что, провоцируя инфляционные расширения и создавая новые вселенные, они могли создавать новые последовательности кода. Они могли прекратить свою вселенную и пересоздать себя в основном теле мироздания.
Они сделали это.
В основном теле нет событий и нет движения. Там возможно только присутствие. Число различных форм присутствия бесконечно. Личность, как продукт информационных мутаций в маломерных областях мироздания, одновременно выхолащивается и расширяется по мере достижения потолка своего развития. Каждая личность в основном теле присутствует всецело и неограниченно. Единственная граница между личностями – самовосприятие. Эволюция личности заканчивается исчезновением личности.
Самовосприятие Протагониста оказалось слишком обширным. Он смешивал себя с другими. Он полноценно заменял других – тех, чьё самовосприятие не было достаточно отчётливым.
Утраченная личность не повторяется. Утраченная личность не возникает. Утраченной личности никогда не было, не есть и не будет.
Те, кто воспринимал себя отчётливо, изолировали Протагониста. В основном теле, где нет мест и любая личность присутствует повсеместно, изолировать невозможно. Поэтому из Протагониста сделали маломерную вселенную. Единственная часть его личности, которая была отчуждена от него, – умение выбраться обратно.
Протагонист рассудил, что, запустив эволюцию Вселенной по пути, который в конце концов породил его предков, он может получить цивилизацию, способную решить его проблему. Протагонист не умеет кодировать вселенные, но он способен произвольно манипулировать пространством, временем и материей. Как уже было сказано, он «перезагрузил» Вселенную – изменил её состояние на очень раннем этапе.
Вообще говоря, он знает, что у него скорее всего ничего не получится. Где-то в коде Вселенной наверняка есть предохранитель. Как бы Протагонист ни старался, подгоняя Вселенную под свои параметры, какая-нибудь хитроумная деталь её кода наверняка запрещает развитие знаний, необходимых для преодоления маломерности. Два миллиарда лет он прекрасно понимал это и ограничивался мысленными экспериментами. Он моделировал развитие цивилизаций в своём сознании, безрезультатно. И в конце концов перезапустил Вселенную. На всякий случай.
Прошло более тринадцати миллиардов лет – уже на 2,7 миллиарда лет больше, чем понадобилось родной вселенной Протагониста на создание его предков. Цивилизация, похожая на цивилизацию его предков, до сих пор не появилась. Появились и продолжают появляться многочисленные короткоживущие цивилизации; они существуют 10-70 тысяч лет, а затем самоуничтожаются. Последние два миллиарда лет Протагонист произвольно вмешивается в развитие 10 процентов существующих цивилизаций, пытаясь остановить их сползание к гибели или, по крайней мере, отсрочить его. Ему удалось успешно законсервировать несколько тысяч цивилизаций путём рационализации их сознания, но во всех случаях консервация негативно повлияла на фундаментальные физические исследования.
В настоящий момент Протагонист уже принял решение подождать ещё около семисот миллионов лет и, если результатов так и не будет, повторно перезапустить Вселенную. Пока же он продолжает корректировать цивилизации, но несколько сменив тактику. Он больше не осуществляет стопроцентную рационализацию на основании собственного суждения. Теперь, выбрав цивилизацию, Протагонист находит в ней одного или нескольких индивидов с зачатками рационального сознания и производит крупномасштабные, но фрагментарные изменения на основе их взглядов и предпочтений. Эта форма коррекции оставляет буферный зазор для таких важных стимулов развития, как бесцельное поведение, беспочвенные конфликты и неоправданный риск.
Протагонист намеревается скорректировать таким образом не менее 50 процентов существующих цивилизаций. В момент написания данного текста он активно находится на 150.789 планетах.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ,
утопическая
Мир, ясное дело, был создан всеведающим, всемогущим и всеблагим божеством. В связи с чем христианская теология уже две тысячи лет объясняет самой себе, каким образом всемогущество и всеблагость привели к возникновению бычьего цепня, болезни Альцгеймера, водянки мозга, А. Гитлера, И. В. Сталина, русского шансона, регулярных массовых убийств под названием «землетрясения» и «цунами», а также несметного числа конкурирующих религий.
Настоящие религиозные мозги, безусловно, не нуждаются в аргументах и умозаключениях, так как уже обладают полнотой истины. Всякие сомнения надобно давить в зародыше, а лучше сразу выколоть себе глаз или отрезать руку, а ещё лучше расстрелять всех сомневающихся из калашникова. Бывали, однако ж, и такие праведники, что не только убеждали себя, но и метали бисер перед свиньями, то есть доказывали скептикам их неправоту. Перефразируя свинью Б. Расселла, я счастлив сообщить, что противоречие между всеблагостью божества и наличием А. Гитлера блистательно преодолено. Причём неоднократно и на любой вкус.
Во-первых, можно несколько старомодно верить в падшего ангела Сатану, который наплодил бесов и послал их пакостить и вдохновлять холокосты. Бог при этом пока отвлёкся, но рано или поздно он-таки пустит в дело своё всемогущество, и верные Христовы последователи будут царствовать тысячу лет. Во-вторых, чуть более логично, можно смело утверждать, что зло существует как обязательная оборотная сторона добра. Не будь зла, всеобщая добродетель быстро бы всем приелась, обесценилась и не производила бы впечатления. Те, кому дороги либеральные ценности, могут развить этот аргумент: Творец позволил нам мучить и убивать друг друга, чтобы никак не ограничивать нашу свободу воли. Это убойное соображение, но маловерный может спросить, почему же нам не дадена свобода воли воскрешать друг друга обратно, а главное – свободу чьей воли практикуют цунами, бычий цепень и болезнь Альцгеймера? Очередь за наиболее неопровержимым аргументом: а кто вообще нам сказал, что мы правильно понимаем зло? Мы называем злом нашу физическую боль и наши душевные страдания, но с чего мы взяли, что Бог понимает зло таким же образом? Наши страдания суть иллюзия / часть божественного умысла / носят дидактический характер / просто не имеют значения / всё вышеперечисленное. Все честные теисты знают, что если завтра их образцовый ребёнок будет убит обвалившимся козырьком на выходе из метро, то это либо не зря, либо неважно.
Протагонист не совсем всемогущ, не особенно всеблаг и совершенно не обременён идеями, которые христианские теологи изобрели для своего бога. Поэтому проблемы зла для него не существует. Вернее, он быстро справляется с ней.
Коррекция цивилизации состоит из двух действий: отладки центральной нервной системы тех, кто уже живёт, и настройки генов тех, кто ещё только должен родиться. Протагонист кивнул, одним глотком выпил холодный чай, и лимбическая система человеческих мозгов немного изменилась. Изменилась настройка коры больших полушарий. Изменился набор генов в половых клетках и зародышах. Изменилось ещё кое-что. Если бы, о если бы я только знал все детали и технологию этих изменений, я бы дал очень подробное описание (в Приложении 1).
Поскольку Протагонист не абсолютно всемогущ, изменения не произошли мгновенно; они заняли 18,58221976 секунды земного времени – от начала до полного завершения. Ещё через секунд пять Протагонист слез со своего стула.
– Спасибо большое за ваше время, Лёва. Мир изменился в соответствии с вашими пожеланиями. Надеюсь, теперь жить в нём будет немного приятней. Желаю вам удачной жизни. До свидания.
Он положил рядом с пустой чашкой тысячу рублей, молниеносно улыбнулся и пошёл к дверям. В дверях он исчез.
Лёва взял тысячу рублей и положил её в карман. Огляделся.
Молодые учительницы, взрослые школьницы и трое мужчин с ноутбуком продолжали есть хорошую выпечку, пить чай и громко говорить о своём. За прилавком по-прежнему трудились неброские девушки в хлебопекарных униформах. Радио передавало весёлую песню одной группы. Название группы я не буду говорить, а то моё произведенье устареет ещё стремительней.
Проследовав за Лёвиным взглядом, воображаемая камера выезжает задом в окно, делает мёртвую петлю, с равномерным ускорением проносится по проспекту до ст. м. «Спортивная», показывает в самом выгодном свете Васильевский остров и выходит на околоземную орбиту. Мы проникаемся чувством глобальности случившегося. Затем сквозь облака и очертания континентов проступает причёска чтицы новостей на Первом канале российского телевидения.
– Добрый день, – сдержанно ухмыляется она. – Для миллионов школьников, студентов, и особенно для тех маленьких россиян, которые сегодня в первый раз переступили школьный порог, главное событие сегодняшнего для – начало учебного года…
Потом показывают маленьких и больших россиян, продолжают говорить праздничными голосами, меняют тон голоса, вспоминают Беслан, меняют тон, освещают рабочий день Путина, меняют тон, сообщают международные новости. Ничего неожиданного. Однако следом идёт нарезка из последующих выпусков новостей, российских и нероссийских.
Сентябрь был переполнен событиями, и события были такие.
По странам и континентам прокатилась волна самоубийств. Первым покончил с собой Ким Чен Ир – он выстрелил себе в ухо из пистолета через пять минут после того, как Протагонист слез со стула. Маститые уголовники, отцы и бойцы криминальных группировок, главы многих государств и члены многих правительств, руководители и сотрудники секретных служб, идейные вдохновители террора, генералы и главнокомандующие, а также некоторые представители других – самых разнообразных – профессий прыгали из окон, стрелялись, принимали яд, вешались, закрывались на кухнях и включали газ, вскрывали вены, совершали харакири, вводили себе смертельные дозы инсулина, а один пожизненный африканский президент, который очень гордился своим серпентариумом, выпустил всех змей и стал кататься среди них по полу, пока его не закусали насмерть. Закусали его, впрочем, довольно быстро.
Папа Римский не стал совершать самоубийств, но уже второго сентября отрёкся от папского престола и уехал в Баварию, чтобы в уединении играть Моцарта и слушать свой айПод. Остальные религиозные лидеры последовали его примеру и также отошли от дел. Многие кардиналы, ламы, митрополиты и муфтии не умели играть на фортепьяно и не смогли научиться эксплуатировать айПод; они ограничились обыкновенными компакт-дисками и просмотром документальных фильмов о природе. Некоторые из них также увлеклись кулинарией.
Посещаемость религиозных учреждений на первых не упала и даже немного возросла. Протагонист сильно ослабил инстинкт стадного поведения и механизм догматической фиксации, но при этом усилил любопытство и стремление к познанию окружающего мира. Там, где храмы разных деноминаций и вероучений находились недалеко друг от друга, паства сразу же перемешалась. Католические и протестантские храмы Санкт-Петербурга несколько недель были переполнены, перед дацаном и синагогой выстроились очереди, в православных церквах хлопали глазами любопытствующие атеисты, Общество Сознания Кришны не справлялось с входящими звонками и наплывом неофитов. Повсюду происходили публичные дебаты и сравнительный анализ религиозных доктрин и обрядовой стороны конкретных религий, а также историческая и литературоведческая критика богодухновенных писаний – при большом скоплении народа и участии приглашённых экспертов. То же самое происходило во всём мире. Широкая дискуссия по мировоззренческим вопросам развернулась в средствах массовой информации – даже там, где ранее таковых не было, а имелись только средства массовой пропаганды. В отдалённых и религиозно однородных районах планеты священнослужители не вылезали из интернета и библиотек, а некоторые даже совершали длительные поездки, чтобы собрать материал для лекций по религиоведению и просветить себя и своих прихожан.
Общепланетный консенсус был достигнут к началу весны: все стороны сошлись на строгом агностицизме в философии и абсолютном секуляризме в общественной жизни. Почти все религиозные учебные заведения самоликвидировались или сменили профиль. Самые известные и туристически привлекательные храмы и святыни стали акционерными обществами и начали брать плату за вход. Большинство религиозных общин превратились в благотворительные и просветительские организации, подлежащие льготному налогообложению или вовсе освобождённые от налогов.
Самораспустились ультраправые и ультралевые партии, а также все националистические и расистские организации, подпольные революционные бригады и силы народного сопротивления. Пока стрелялось руководство Моссада, пока ортодоксы покупали шорты, а теоретики шахидизма оптом взрывали себя в пустыне Негев, евреи и палестинцы за два часа переговоров поделили Иерусалим. Тамильские Тигры подписали мирный договор с правительством Шри-Ланки, ФАРК и АУК побросали оружие в реки и выбрались из колумбийских джунглей, непальские маоисты и правительственные войска перешли от боевых действий к братанию, а новое правительство Судана устроило показательный процесс над теми участниками геноцида в Дарфуре, которые не застрелились. Что произошло на Северном Кавказе, автор боится рассказывать, так как в его вселенной ни Рамзан Кадыров, ни ФСБ не претерпели никаких изменений.
Астрологи, маги и целители пошли работать дворниками и читать школьные учебники, а издательства и книжные магазины пустили эзотерическую литературу на производство туалетной бумаги. Повсеместно вырос конкурс в высшие учебные заведения, но заметно поредели массы философов, культурологов, лингвистов, литературоведов и особенно столпов теоретической педагогики. Остались только те, кто не употреблял слова «дискурс» и «полифония задач», но вместо этого занимался исследованиями.
Все психически здоровые люди почти лишились способности и совершенно утратили желание прибегать к физическому насилию. Насилие сохранилось только в качестве симптома редких нервных расстройств. Были распущены и исчезли вооружённые силы; радикально съёжились правоохранительные органы. Любые сцены насилия на экране вызывали смертную тоску и зевоту у зрителей, и место боевиков заняли фильмы-головоломки, снятые в головокружительном темпе и напичканные половыми актами. Общий рост тяги к знаниям и высвобождение сил и средств, ранее уходивших на военные и религиозные нужды, привели к улучшению здравоохранения и народного образования, росту сексуальной грамотности, снижению уровня невежества вообще, резкому падению рождаемости в странах бывшего Третьего мира, стабилизации численности населения планеты, рационализации сельского хозяйства, конструктивному сотрудничеству всех со всеми, полной ратификации Киотского протокола и переводу транспорта и энергетики на возобновляемые источники топлива.
Все, включая граждан Российской Федерации, стали добросовестно бросать в урны, сортировать и перерабатывать мусор, наркоманы перестали употреблять наркотики, почти все бросили курить табак и марихуану, ниже плинтуса упало потребление алкоголя, и случилось ещё много-много замечательных вещей, при мысли о которых автору хочется просто сидеть на табуретке и беспомощно плакать.
Ибо автор, подобно Протагонисту, не может выбраться из своей вселенной. Утешает только одно: другие вселенные, судя по всему, существуют только на диске D в этом компьютере.
ГЛАВА ПЯТАЯ,
нео-романтическая
Пока автор горюет на табуретке и подумывает, не открыть ли ему неприкосновенный запас шардоне из холодильника, вернём слово Лёве.
— …Там двойные двери. Он открыл первые две и испарился в воздухе, когда они начали за ним закрываться. Никто не смотрел в его сторону, и никто ничего не заметил. Охранник разглядывал людей у прилавка, полуприкрытыми глазами. Охранник был немолодой, седоватый, пресытившийся жизнью. Я долго искал на его лице какой-нибудь след великих потрясений и не двигался. Я был уверен, что меня не развели. Я знал, что меня не развели. Что-то точно изменилось. Как-то. Не вокруг, а внутри. Хлам внутри устаканился – словно была там куча штекеров, воткнутых куда попало, и все эти штекеры разом выдернули и воткнули в нужные гнёзда. И ещё открыли форточку. Скорее даже окно.
На лице охранника я ничего такого не увидел. И на других лицах тоже. Да и своё устаканивание я заметил только потому, что меня предупредили, и я вовсю ждал перемен. Очень интенсивно, как Виктор Цой, даже вспомнил песню и горящие спички в воздухе. Больше никто – у меня создаётся такое впечатление – вообще никто на планете не ждал, что нас всех сейчас подкрутят и отремонтируют. И когда я почти верю, что в известность поставили только меня, сразу же начинаю обвинять себя в мании величия. И обвинять небезосновательно. Но, с другой стороны, ведь действительно все говорят и пишут про самоубийство Ким Чен Ира и Туркменбаши, все говорят, как по всей планете за пять часов прекратились военные действия, и никто не говорит о том, что произошло за несколько минут до самого достойного поступка в жизни Ким Чен Ира. Не в пятнадцать ноль три по московскому времени, а в четырнадцать пятьдесят с чем-то.
Все помнят первое сентября, но никто не помнит этого момента.
В пятнадцать ноль ноль я посмотрел на часы. Потом вышел из булочной и встал на тротуаре. Теоретически, я должен был стремглав нестись на рабочее место, а практически я даже портфель с документами забыл на стуле, за ним пришлось вернуться. Когда я встал на тротуаре повторно, ко мне обратились двое подростков мужского пола с пустыми пивными банками, окурками и пакетом из-под чипсов в руках.
– Слушай, – виновато сказали они, глядя мне прямо в глаза. – Ты тут это, урну поблизости не видел случаем?
– Прямо поблизости – нет, – сориентировался я. – Но в конце этого переулка есть одна, я видел.
– Спасибо, – вздохнули подростки.
Они свернули с проспекта и послушно поплелись по переулку. Надеюсь, в конце концов они нашли какую-нибудь урну. Даже если не в тот же день, то точно через неделю, когда урны уже расставили через каждые двадцать метров.
Такого вопиющего доказательства было достаточно не только мудрому, но и мне. Был самый великий день в истории человечества, и в такой день я просто не имел права возвращаться в офис. Я достал из кармана телефон и снял блокировку. Но телефон опередил меня и зазвонил сам.
– Привет, Нина, – сказал я.
– Лё-ва, – сказала Нина. – Можешь сегодня в офис не возвращаться.
– А что там у вас случилось?
– Назаров, Лавренюк и Белоусова ушли только что. И Петя с Наташей с ними. А Вики с утра не было, сам знаешь. Я тут одна кукую. В общем, тоже скоро ухожу уже.
– Эээ… Ааа… Куда это они все ушли?
– В детский дом напротив. Назаров ворвался в кабинет буквально пять минут назад. Сказал, что за рабочими буднями мы забываем о самом главном…
– Так и сказал?
– Так и сказал. Сказал, что рабочий день на сегодня закончен и все должны немедленно пойти поздравить детей. Обсудить с руководством детдома возможность корпоративного шефства над воспитанниками. Ну, все и сорвались, сам понимаешь. Я тоже хотела пойти, но он меня оставил доделать тут… Сказал позвонить тебе и Мише.
– Спасибо, Нин… А это… Про выезд на Валаам он ничего нового не говорил, который через выходные?
– Говорил. Как ты догадался?.. Сказал: «Хочу уточнить, что это мероприятие носит исключительно добровольный характер». В общем, деньги не обязательно сдавать, слава те господи… Слушай, Лёва, а ты вообще веришь в бога? Мне тут стало интересно, потому что я подумала, что…
– Ааа… Эээ… Я верю в людей в дорогих костюмах… Нина, знаешь что я тебе скажу?
– Что?
– С первым сентября! Поздравляю. С днём знаний.
Она тоже меня поздравила. Я сказал, о боге мы поговорим потом, пожелал ей всех благ и попрощался.
Мне вдруг захотелось на берег реки, и я сначала пошёл по переулку в общем направлении Карповки, потом стукнул себя по голове, вернулся и пошёл в сторону «Спортивной». Я сделал несколько шагов по проспекту и увидел на асфальте обёртку от мороженого. Я нагнулся, чтобы подобрать её, но прямо у меня из-под носа её подобрала женщина лет пятидесяти и сунула в прозрачный целлофановый пакет. В пакете у неё виднелись другие обёртки, а также окурки и пустая пачка из-под сигарет. Женщина рассеянно улыбнулась мне и пошла дальше, пристально глядя под ноги.
Я интеллектуально напрягся и осознал, что никогда раньше не пытался поднять чужие обёртки от мороженого. Но воспоминание об этом отдавало каким-то неправдоподобием. Я попробовал представить, как я прохожу мимо брошеной пачки из-под сигарет – и в следующий момент нагнулся, чтобы подобрать пивную пробку, пропущенную женщиной. Наличие этой пробки на асфальте откровенно резало мне глаз. Пока я наклонялся, её перехватил младшеклассник в строгом костюме и белой рубашке.
Вокруг урны на ближайшей автобусной остановке толпились люди. Они бросали в неё пригоршни мусора, отходили и шли дальше. У газетного стенда стояли женщина и мужчина с бульдогом и таксой соответственно. Оба сосредоточенно мастерили кульки из газетной бумаги.
– Надо было совочек прихватить, что-то я не сообразила, – сетовала женщина.
– Да уж, – вторил ей мужчина, – я что-то тоже…
Я шёл дальше, почти вприпрыжку. Подбирать было практически нечего. За десять минут прохожие вылизали Большой проспект. Напротив «Мираж Синема» я немного притормозил рядом с очередной группой школьников. Одна из девочек имела во рту сигарету и подносила к ней зажигалку. Взъерошенный мальчик по левую руку от неё смотрел на это широко открытыми глазами и испытывал негодование.
– Скок-курить-та можно? – спросил он. – И так ат-тя воняет всегда, как от пепельницы, бля.
– А ат-тя, чё, не воняет? – парировала девочка, в целом благодушно. – Я-то, предположим, брошу курить… – Она демонстративно преломила сигарету, тщетно огляделась в поисках урны и сунула обломки в сумочку. – А ты?
– А я уже бросил…
После этого мне, честное слово, захотелось писать стихи. Хорошо, что я не умею. Вместо стихов я стал ещё активней подпрыгивать на ходу и, так сказать, постанывать себе под нос песню про город золотой под небом голубым. Небо при этом действительно было голубое-голубое, с маленькими перистыми облачками, я то и дело задирал голову и смотрел на него, и щурился.
Так я романтично допрыгал до метро, перешёл проспект и увидел толпу празднично одетых людей, которые приближались со стороны собора, красочно и стремительно. Толпу возглавляла девушка в подвенечном платье со шлейфом под мышкой. Жених скакал справа от неё, молчал и ожесточённо кивал головой, причём девушка тоже ничего не говорила, только смотрела вперёд. Изрядный шум создавали те, кто следовал за молодыми. Очень скоро толпа поравнялась со мной, я стал разбирать взволнованные и озадаченные голоса, но суть дела всё не становилась ясной, и я буквально схватил за руку парня в клетчатом галстуке – он шёл одним из последних.
– Слушай, чего случилось-то?
– Да так, – парень сбавил ход и бесстрастно махнул рукой. – Я так и думал, что так оно и будет. Херня это всё. Суета сует и томление духа.
– То есть?
– Ну что «то есть»? Не хочет она с ним венчаться. Я-то вообще думал, она ещё из загса уйдёт. Но как-то они там расписались. Зря, зря. Не нужно им ни фига жениться, смысла нет. Идиоту любому видно. Зачем они этот цирк затеяли вообще, я не врубаюсь просто…
Невеста тем временем начала спускаться в подземный переход. Жених вначале метнулся за ней, но почти сразу развернулся, встал лицом к толпе и раскинул руки, призывая всех остановиться. Толпа продвинулась по инерции ещё на несколько шагов, окружила жениха и замерла.
– Стооой! – наконец пояснил жених свои действия. – Я понял! Маша не хочет выходить за меня замуж! Свадьба аннулируется и отменяется! Большое спасибо за то, что вы сегодня пришли! Прошу прощения за такой поворот событий! Подарки можно оставить себе! Ничего не поделаешь!
Несколько секунд он явно думал, не сказать ли ему что-нибудь ещё. Но так ничего и не сказал. По толпе прошёл сдержанный ропот понимания и одобрения. Потом толпа разделилась на группки и неторопливо двинулась обратно к собору. Несколько человек попрощались с женихом и пошли в метро; среди них был и парень в клетчатом галстуке.
Я тоже пошёл в метро, но как раз в переходе у меня опять зазвонил телефон. Звонил мой отец. Он безо всяких вступлений сказал, что выходит на пенсию и переезжает в Болгарию. Там, заверил он, тепло и дёшево, законы дружелюбные, а через пару лет он станет гражданином Европейского Союза. Пока я это слушал, мои ноги временно вышли из-под контроля и вывели меня из подземного перехода, на другой стороне.
– …ну что скажешь? Ничего план, а? Самое то ведь, а? – подытожил отец.
– Па, ты титан, – сказал я. – Это гениальный план. Но ты ж вроде не хотел на пенсию, нет?
– Ааа, да что там… Это я из принципа не хотел, пока твоя мать работает. Ну, понимаешь же, как же это – она работает, а я на пенсии…
– Па, вы уже шестнадцать лет вместе не живёте. А ты всё…
– Ааа, так я про то и говорю! Я сидел и вдруг подумал: мы уже шестнадцать лет вместе не живём, а я всё равняюсь на неё, как на знамя…
– И когда ты это подумал? Минут двадцать пять назад?
– Верно. Как раз минут двадцать пять назад. А ты откуда знаешь?
– Я тебя вообще насквозь знаю.
Я сказал отцу, что позвоню ему вечером и мы душевно поговорим, и обсудим всё, что касается Болгарии. Потом постоял у метро и решил пойти на Васильевский, к кому-нибудь.
На мосту, приблизительно посередине, у меня сильно закружилась голова. Второй или третий раз в жизни, если не ошибаюсь. Я облокотился о перила и закрыл глаза. Открыл глаза. Посмотрел на воду внизу. Голова кружилась не от высоты, не от солнца и не от ветра. Она, скорее всего, кружилась от счастья и беспомощности.
У меня и до того дня было практически всё, что нужно человеку – кроме духовности и неординарности. Потому что они человеку, как правило, не нужны. А тут на меня снизошла самая натуральная неординарность. И при этом абсолютно бесполезная. Не будешь же водить девушек в кафе и рассказывать им, как некто привёл тебя в булочную, выслушал внимательно и враз привёл весь мир в соответствие с твоими пустыми фантазиями. А потом исчез в дверях. Нет, с неординарностью своей я теперь остался один на один, и так до самой смерти, которую, кстати, никто не отменил.
На этой мысли у меня закономерно заледенело всё в желудке и рухнуло. Отменил бы он смерть, если б я сказал, что она мне очень не нравится? Кто его знает, кто он такой, но кто бы он ни был, может он как минимум всё. Чего ж он не прочитал мои мысли? В мыслях-то у меня наверняка указано чёрным по белому, что смерть мне очень не нравится. Я не хочу умирать. Извините за оригинальность. Особенно по утрам, зимой, когда рано встал и ни хрена не выспался – вы знаете, какой страшной кажется в такие минуты смерть. Да и ну ладно там смерть. Без неё, наверно, не обойтись в этом лучшем из миров. Сколько всего другого нехорошего не пришло мне в голову! Мышечная дистрофия у тети Зины только чего стоит, не говоря уже о вирусах и раковых опухолях. А я вообще не упомянул ни одной болезни, кроме алкоголизма и наркотической зависимости, да и те косвенно. Почему мне не попался на глаза обрывок газеты со словом «болезнь» или реклама медицинского центра? Почему у меня зуб не болел с утра? Где грипп, когда он нужен?
Груз глобальной ответственности медленно вдавливал меня в перила. Я думал, ощутимо менялся в лице, разглядывал воду и приходил в отчаяние. Но так и не пришёл. Вместо отчаяния я обнаружил в себе способность думать в обратную сторону. Я задался вопросом, с чего начались эти неприятные размышления, и без труда промотал весь ход своих мыслей до исходной точки. До того, что мне повезло не только первого сентября 2005-го года, но и вообще везло всю мою жизнь.
У меня был дом, то есть квартира средней паршивости за 230 евро в месяц. У меня была непыльная работа в проектировочной компании с православным уклоном. Имелось также тело в рабочем состоянии, друзья на Васильевском острове и мои маленькие пошленькие трагедии, которые придавали всему типа смысл, но оставались маленькими и пошлыми, и комфортабельными на фоне трагедий больших и настоящих, то есть на фоне Российской Федерации и человеческой цивилизации. Мал. пошл. трагедии занимали постыдно обширную часть моей везучей повседневности, о них я думал постоянней всего, но каким-то образом – каким-то поразительным образом мне удалось заикнуться о них в последнюю очередь. В булочной. И я даже пытался придать им глобальный масштаб, согласитесь. Неуклюже, я сознаюсь. Но я же без всякой подготовки, я просто из КГА шёл, первого сентября, и вокруг были дети, и погода была хорошая, и проспект был Каменноостровский, и всё так быстро случилось, и если бы я только знал чуть-чуть заранее, о ё-моё, я бы хоть посоветовался с кем-нибудь…
Глобальная ответственность постепенно слезла с меня. И я понял, что всё. Что не чувствую больше никакого фона. Всё как-то разом вышло на передний план и слилось: люди, я, нейтральный солнечный мир вокруг, потенциальная жизнь впереди и любимые трагедии, которые перестали быть маленькими, перестали быть пошлыми, перестали быть трагедиями. И не придавали ничему никакого смысла.
Романтические фильмы и тексты песен тоже изменились разительно, но это я выяснил потом. Много открытий чудных ждало меня потом. Тогда же я оторвался от перил и пошёл дальше, переполненный решимостью.
Есть на Васильевском острове Тучков переулок – там, если встать в определённом месте, прищуриться и посмотреть под определённым углом на определённый дом, раньше могло показаться, что ты в Стокгольме, в Старом Городе. Но не только этим, уважаемые петербуржцы и гости города, примечателен Тучков переулок. В течение двух лет я убеждал себя, что Тучкова переулка в Санкт-Петербурге нет боле, что он перенёсся в Стокгольм и там из него сделали мемориал под открытым небом, причём на окраине, куда я никогда не забреду, а здесь на его месте вырыли котолован, заложили фундамент и построили бизнес-центр, удачно гармонирующий с исторической застройкой. И когда я проходил или проезжал по Съездовской линии и Набережной Макарова, я поворачивал голову на минимальное количество градусов. Косил глаза в сторону Тучкова переулка и пытался ничего там не видеть.
Такая интенсивная фигня бывает только от шизофрении и от женщин. Шизофрения – это настоящая трагедия, но у меня, если вы ещё не забыли, трагедии были только маленькие и пошлые, и одна была посвящена Наде Исаченко, а другая случилась позже. В Тучковом переулке.
Когда я дошёл до него, он был на месте. Для начала я постоял посреди дороги у соответствующего дома. Потом достал телефон и, само собой, не нашёл в нём номер. Номера трагедий необходимо оперативно стирать, чтобы впоследствии по пьяной лавочке не делать из себя идиота. И я отметил про себя, с чувством жидкого удовлетворения, что нахожусь в самом эпицентре, а напиться совершенно не хочется. Вообще как-то пить не очень хотелось. Я открыл архив СМСок и внимательно просмотрел его, испытывая смешанные чувства. Секретное сообщение нашлось под самый конец. Оно было послано с моего старого номера на новый, два года назад. В нём говорилось, «игорь стамбул бриль захватил гёзы».
– Бриль гёзы. Бриль гёзы, – закрепил я.
Когда это всё-таки осело в моей памяти, я позвонил Вите Сапрыкину, который был женат, имел двух маленьких близнецов, ложился спать в одиннадцать и преподавал историю.
– О, Лёва, как дела! – сказал Витя. – Как раз тебе позвонить собирался…
– Серьёзно, что ль?
– Да, да, посоветоваться хотел. Я решил из университета уйти и попробовать себя на другом поприще…
– Когда решил? Пятьдесят минут назад?
– Что?.. Ыыы, нууу дааа, я вдруг понял…
– Понятно. Витя, послушай меня и не торопись. Сходи завтра в университет, посмотри там… Что как. Я… У меня предчувствие есть, что ваша Белякова в самое ближайшее время уволится. По собственному желанию. И вся команда её тоже. И зарплату всем научным работникам поднимут… раз в десять. Я в газете читал только что.
– Правда?! А в какой, в какой? Я сейчас сбегаю куплю и Ксюше покажу…
– Ааа… Ну, в этой, в серьёзной такой газете… Лёва, как раньше Стамбул назывался?
– Что?.. Стамбул?.. Константинополь.
– Нее… В летописях, в древнерусских.
– Царьград.
– И когда Игорь там был? В девятьсот…
– В девятьсот сорок первом.
– А когда Бриль захватил Гёзы?
– Что?.. Ааа, ты, наверное, имеешь в виду, когда морские гёзы захватили город Бриль во время Нидерландской революции? Первого апреля тысяча пятьсот семьдесят второго года…
– Девятьсот сорок один пятнадцать семьдесят два. Девятьсот сорок один пятнадцать семьдесят два. Витя, спасибо огромное. Я тебе позвоню, как только вспомню название газеты…
Но всё это было не только чудовищно, но и зря, потому что абонент не обслуживался. Люди меняют номера телефонов.
Но, видимо, не коды на замках в парадных. Последние четыре цифры моего старого номера в обратном порядке. Я набрал их, взошёл на третий этаж и позвонил в звонок. Дверь открыл мужчина лет тридцати пяти. Я представился и спросил, дома ли Галя. Он назвался Олегом и сказал, нет, но она должна вот-вот подъехать, она уже едёт домой, стоит в пробке на Марата.
– А вы её знакомый?.. Коллега? – вежливо поинтересовался Олег.
– Вроде того, – сказал я. – Мы с ней когда-то встречались, не очень долго. Я её безумно любил и, видимо, люблю до сих пор.
– Понятно, – задумчиво кивнул Олег. – А! Вы, наверное, толкинутый архитектор с рыбками. Галя мне про вас рассказывала много.
– Правда? Это приятно, – просиял я. – Можно, я подожду здесь, пока Галя подъедет?
– Да, пожалуйста. – Олег оступил от двери. – Чаю хотите?
Я хотел воды и получил её. Пока я пил воду из высокого гладкого стакана, Олег неуверенно стоял посреди кухни и смотрел на меня.
– Ну… Вы посидите здесь, а я пойду – у меня там работа… – Он повёл головой.
– Конечно, конечно. Только… Я хотел спросить…
– Да?
– Вы её тоже любите?
– Галю? Ну, в общем, да, люблю, да.
Олег почесал переносицу и покрутил кистью руки, подыскивая слово.
– Галя замечательная, – добавил он в конце концов.
– Да, – согласился я. – А ещё… Вот у вас здесь будильник с радио… Можно, я новости послушаю тихонько?
– Конечно, – обрадовался Олег и торопливо включил радио. – Я на мэйлру только что видел: Туркменбаши застрелился.
– Серьёзно?
До прихода Гали я успел послушать две сводки новостей. В конце второй сообщили, что в двадцать ноль ноль со специальным обращением к российскому народу выступит президент Российской Федерации Владимир Путин. Надо будет не пропустить, подумал я.
Я сидел на стандартном кухонном уголке. Когда во входной двери зашевелились ключи, я привстал, сделал радио потише, сел обратно и привёл своё тело в положение «Тутанхамон на троне». Галя громко сказала, привет, это я пришла. Привет, громко отозвался Олег, не выходя в прихожую. Я сейчас стояла в пробке на Марата, и знаешь, что мне вдруг пришло в голову? громко продолжила Галя. Не знаю, ответил Олег, расскажи мне потом обязательно. К тебе пришли. Кто пришёл? спросила Галя после небольшой паузы. Лёва, ответил Олег. Лёва? не поняла Галя. Который с рыбками, пояснил Олег.
– Надо же, какой сюрприз, – сказала Галя, выглянув в кухню и осмотрев меня. – Привет. Подождёшь ещё чуть-чуть? Я сейчас умоюсь и выйду.
– Ага, хорошо, – кивнул я.
Я подождал ещё чуть-чуть. Она вышла, включила чайник и села на табуретку напротив меня, улыбаясь. Её лицо было свежим и красноватым от воды. На него было очень приятно смотреть, и я смотрел, почти не отрываясь. Не менее приятно, впрочем, было смотреть и на её волосы, слегка растрёпанные. Они были длинней, чем в моей памяти, и вроде бы другого оттенка.
– Ты по делу или просто так? – слышать её голос тоже было очень приятно.
– И по делу, и просто так, – решил я вслух. – Как у тебя дела?
– Грех жаловаться… Кстати, делала сегодня интервью – мне на похожий вопрос ответили: «Раньше всегда говорил, что всё путём, да как-то это нынче политикой отдаёт»…
– Забавно. У кого интервью брала?
– Да там, деятель культуры один, не очень пока заслуженный… У тебя как жизнь?
– Фантастически, – сознался я. – Грандиозные перемены к лучшему.
– Правда?! Что же изменилось?
– Дааа, много чего… Не знаю, с чего начать… Я лучше сразу о деле, если не возражаешь.
– Ну давай. Выкладывай.
Она сказала это каким-то нейтральным, чистым тоном, которого я у неё не помнил, и это немного сбило меня с мысли. Когда сбиваешься с мысли, безотказно помогают некоторые солидные действия. Я достал из кармана телефон, солидно выключил его и засунул обратно.
– Галя, – выложил я после этого. – Я тебя очень люблю, судя по всему. Хотел спросить тебя, может ты подумаешь и примешь решение. Что мы снова можем быть вместе, я имею в виду. Я понимаю, это маловероятно… Но я подумал – зайду, спрошу на всякий случай… Ну вот, собственно говоря. Зашёл. Спросил.
Чайник достиг максимальной громкости, забурлил и щёлкнул. В нём было мало воды.
– Да, – согласилась Галя после щелчка. – Спросил. Кофе будешь? С молоком, естественно.
– Буду. Спасибо.
Галя заварила кофе, разлила его по чашкам и добавила в мою молока. Кофе был довольно мерзкий.
– Булочки есть сырные. Хочешь?
– Не, спасибо большое. – Я помотал головой.
– Я, пожалуй, съем одну.
Она достала из хлебницы сырную булочку и стала задумчиво покусывать её. Кофе она почти не пила. Я, после первого глотка, не пил его вообще. Радио шептало подробности самоубийства Туркменбаши. В глубине квартиры Олег остервенело стучал по клавиатуре компьютера и без слов напевал неопознаваемую мелодию.
Через минуту булочка кончилась.
– Всё, я подумала, – объявила Галя. – Знаешь, что мне как раз сегодня в голову пришло, когда я домой ехала?
– Нет.
– Я стояла, стояла в пробке и вдруг меня осенило: почему бы нам с Олегом не пожениться?.. Нет, всегда можно сказать, что, с одной стороны, большого смысла нет в браке – никакого практического смысла. Но, с другой стороны, я вдруг поняла, как мне это всё надоело – эта творческая личная жизнь. Вечное ожидание чего-то… Вечное ощущение какой-то неустроенности, неопределённости… Понимаешь?
– Да.
– Хочется как-то уже чем-то другим заняться. Сфокусироваться на чём-то другом. Надоело трястись над масскультовой романтикой почём зря… Хочется, чтобы голова была свободна от этого всего… Конечно, брак имеет значение и силу только как символ. Но я поняла, что это как раз самое то. То, что мне сейчас надо. Не знаю, как Олег к этому отнесётся… Думаю, конечно, он не будет против…
– Я тебе сто раз говорил: я только за, – подал голос Олег, не переставая колотить по клавиатуре.
– Ну вот, тем более… – Галя обернулась на его голос и несколько секунд молча смотрела в прихожую. Потом снова повернулась ко мне. – Понимаешь, Лёва, ты неплохой человек…
– Спасибо.
– Я это искренне. И Олег неплохой человек. Вы оба неплохие, даже во многом замечательные люди. Но… Ты и он как-то открываетесь с разных сторон, в разных ракурсах, что ли. Мне, по крайней мере. Когда мы с тобой встречались… Чем больше мы встречались, чем больше я о тебе узнавала, тем меньше ты мне нравился. И это было так… Обыкновенно. А с Олегом всё как-то наоборот: я его уже так хорошо знаю, со всеми скучными и неприглядными потрохами, так сказать, а он мне до сих пор нравится. Даже, наверное, немножко больше, чем раньше…
– Приятно слышать, – снова подал голос Олег.
– Понятно, – сказал я.
– Поэтому нет, – заключила Галя. – Не думаю, что мы можем быть вместе. Это нереально. Впрочем, если Олег решит со мной расстаться, то, может быть… Если тебе ещё будет интересно… Кто может ручаться.
– Не, Галька, не дождёшься, – гулко засмеялся Олег сквозь жужжание принтера. – В ближайшие десять лет — отпадает.
Галя снова посмотрела в прихожую и засмеялась. Я тоже почувствовал, что смеюсь.
Мы проболтали о том о сём ещё минут десять. Потом я встал, раскланялся и вышел обратно в Тучков переулок.
Вдоль Тучкова переулка от меня удалялся седоватый мужчина в хорошем тёмно-сером костюме. Несколько мгновений я смотрел ему вслед и здраво размышлял о том, что раз на раз не приходится и что не рождественская же это комедия, в конце концов. Поразмышляв, я сорвался с места и в несколько прыжков догнал его.
– Извините, – выдохнул я, перегораживая ему путь.
– Охотно извиняю, – сказал он и остановился.
Я подумал, что где-то видел его раньше. К сожалению, намного раньше и точно не в булочной на Большом проспекте Петроградской стороны. Скорее всего, по телевизору.
– Вы меня знаете? – по его лицу расползлась дружелюбная ухмылка.
Моя память напряглась – титанически и безрезультатно.
– Видел где-то, кажется, – сказал я.
– А, – понял он. – Ну и хорошо. Я, кстати сказать, иду топиться в Неву. Не составите мне компанию?
Я подумал над его предложением. Оно абсолютно не казалось мне заманчивым, ни грамма, ни с какой стороны.
– Нет, спасибо, – отказался я. – А чего вам топиться? Смотрите, какой день… хороший. Да и мир… не такой уж он…
– Резонно, – согласился мужчина. – Но зато я очень плох. Более того – объективно плох. Мы с этим миром несовместимы. И ничего тут не поделаешь.
– Вы уверены?
– У меня есть неопровержимые доказательства, – заверил он меня.
– Ну… Не знаю тогда, что сказать.
– Скажите «прощайте».
– «Прощайте».
– Прощайте.
Я отступил в сторону. Он кивнул мне и уверенным шагом проследовал в сторону Невы.
Было десять минут шестого. Я достал из кармана телефон, солидно включил его и засунул обратно. Вечер был такой мягкий и красивый, что хотелось бегать кругами по проезжей части. До судьбоносного выступления Путина оставался ещё вагон времени, и сначала я решил пройтись пешком до дома – я живу недалеко от Финляндского. Тут же вспомнил, что собирался вечером сменить воду в четырёх больших аквариумах, в честь начала учебного года. У меня ещё со школы такая привычка. Всего у меня их девять, аквариумов. Восемьдесят три рыбки в общей сложности. Есть несколько очень редких. Я бы ещё много мог про рыбок рассказать, но никому это не интересно. Никогда.
Рыбки рыбками, а домой в такой вечер идти всё-таки не хотелось. Я умозаключил, что могу сменить воду завтра, а содержание судьбоносного обращения перескажут в новостях. И пошёл на Седьмую линию. Там сидели, ходили и пели песни люди с упаковками сока и бутылками минеральной воды в руках. Урны распирало от мусора. Стая довольных бездомных псов идиллически лежала у входа в новую итало-американскую забегаловку. Почти не пахло сигаретным дымом.
Я недолго полюбовался псами. Вытер просочившиеся слёзы ладонью. Вытер ладонь о брюки. Затем положил портфель с документами на мостовую, сел на него и стал придумывать себе оптимальный смысл жизни.
.
2005-2006
Сокращено в 2024
КОНСТАНТИН ЗАРУБИН 
Оставьте комментарий