Русское сердце бьётся за всех (4)

31 ДЕКАБРЯ

12.00-16.05 по московскому времени

Она порезалась, пока кромсала морковку. Ножик соскочил на верхнюю фалангу среднего пальца и снял полоску толщиной чуть ли не в миллиметр. Ну, почти снял. Полоска болталась на тонкой кожаной перемычке, и несколько мгновений Мира колебалась: отодрать до конца? Не отдирать? В конце концов решила не отдирать. Промыла ранку, прижала болтающийся кусочек плоти, обмотала в два оборота пластырем из Целкиной «боевой аптечки». Может, срастётся.

Вытерев со стола кровь, она минут пять стояла посреди кухни и разглядывала свои руки. Пересчитывала недавние порезы. Вместе с тем, который под пластырем, выходило девять. Как она ни осторожничала, сколько ни поджимала указательный и прочие пальцы – совсем не резаться было невозможно. Потому что готовить заставляли каждый день и потому что Пудель без конца точил и перетачивал все кухонные ножи. У него был специальный немецкий станочек с пятью скоростями. «В радиусе тридцати метров от мужика, — приговаривал Пудель, — все лезвия должны быть как у джигита».

— Как у джигита! — громко сказала Мира кастрюлям с яйцами и картошкой, которые булькали на плите.

Она давно заметила: если декламировать крылатые слова Пуделя и Грыжи вслух в пустой квартире, они кажутся ещё более идиотскими. Ещё менее страшными.

Второй, «детский», таз оливье Мира доделала к половине четвёртого. Последний день года, на тот момент худшего в её жизни, кончался; солнце садилось где-то за блёклыми тучами и пятиэтажкой с левой стороны двора. У котельной уже пару раз гремели петарды. Пока Мира домешивала майонезную жижу, пахнущую отцом и праздником, далеко над Коммунарной заискрил первый фейерверк.

Оба таза получились с горкой. Горку с «детского» таза Мира сковырнула в большую тарелку. Она планировала, что начнёт паковать еду в шесть; после шести вечера трио за «ЗА МоСКву!» уж точно не припрётся домой обедать. Оставалось два часа с лишним, которые надо было как-то вытерпеть, ничего не предпринимая, никак не улучшая свои шансы добраться до границы и пересечь её. Можно было только медленно жрать оливье, набивать себя колбасно-яичными калориями про запас.

Она знала, что набрала за год семь-восемь килограммов и, если потребуется, выдержит много дней на одной воде. Ей уже приходилось сидеть на такой диете – в польском лесу позапрошлым летом, когда они с Димкой и компанией перешли границу из Белоруссии, у Августовского канала, и нужно было неделю вообще никак не светиться. Она знала всё это, но надо было делать хоть что-нибудь, и она снова и снова присаживалась к столу и давилась вязкой новогодней бодягой, по ложке за каждый присест, исступлённо разжёвывая все ингредиенты, включая зелёный горошек, который ненавидела с детства. В детстве, на Бору, папа всегда засыпал горошек в последнюю очередь, чтобы она могла наложить себе отдельную порцию – без горошка.

— Хорошей бабы должно быть много, — усмехнулась она, заглотив очередную ложку. — Хорошей бабы должно быть много со всех сторон!

Это тоже была цитата из Пуделя. У Пуделя с Грыжей имелись фундаментальные идеологические разногласия по данному вопросу. Грыжа регулярно прикрикивал на Миру, чтобы «меньше жрала» и «следила за фигурой», а то «складками пошла» – «ебать противно». Пудель то посмеивался, когда это слышал, то осаживал Грыжу по-товарищески, доброй шуткой: «Ты, Скобарь, не кипеши. Чё ты насаждаешь у нас идеалы красоты, чуждые русскому менталитету? Это на Западе придумали, что баба должна быть как палка. А на Руси так не принято». Целка, в свою очередь, одобрительно хихикал над этой шуткой. Впрочем, Грыже Целка тоже поддакивал. У него не было устоявшихся взглядов на то, сколько килограммов Мире следует весить.

В начале шестого, когда она сидела и механически подчищала хлебом дно опустевшей тарелки, в дверь позвонили.

Звонок, само собой, не мог исходить от боевого трио «ЗА МоСКву!». Трио всегда открывало дверь ключом и сходу начинало ей что-нибудь орать, чтобы не оставить сомнений в своём появлении. Может, братья по оружию подтягиваются с опережением графика? Из БАТАЛЬЙЁНА?

Дольше пяти секунд гадать не пришлось.

— Мирочка! — заголосили из-за двери. — Мирочка, открой! Это Галина Андревна! Соседка!

Мира посмотрела на сушилку для посуды, нависающую над раковиной. Оттуда, с нижней полочки, торчала ручка ножа, которым она чуть не срезала себе кусок пальца. Мира представила, как открывает дверь квартиры и втыкает лезвие ножа, с любовью наточенное Пуделем, в живот Галины Андреевны. Представила и болезненно поморщилась. Нет. Нет-нет. Ей не хотелось резать Галину Андреевну даже в принципе. Её вполне устроила бы возможность просто залепить ей пощёчину и плюнуть в лицо. Без комментариев.

Раздался второй звонок, менее терпеливый.

— Мирочка! Открой! Я селёдочки ребятам принесла! Под шубой!

Мира кое-как запихнула в рот ломоть хлеба, которым выскабливала тарелку. Затем встала и вышла в прихожую. Открыла дверь.

— С наступающим, Мирка! Ну-ка пропусти-ка!

Галина Андреевна отпихнула её в сторону острым локтем. Она ворвалась в квартиру молниеносно и оглушительно, как банда ополченцев, пришедшая, чтобы уволочь хозяев на подвал за шпионаж в пользу Финляндии. Мира едва успела разглядеть длинное белое блюдо в её руках. Блюдо пронеслось мимо, звякнув крышкой; за ним пролетело много медных волос, уложенных во что-то громоздкое. Дальше Мира видела только спину, неожиданно сухую и узкую. Спина была обтянута платьем из малиновой шерсти, подвязана синим поясом, увенчана синей лямкой. Галина Андреевна, похоже, явилась в переднике.

— Щас мы поглядим, — сказала она, заходя на кухню. — Поглядим, как ты к празднику готовишься.

Она поставила длинное белое блюдо на стол рядом с лиловым (недетским) тазом оливье и продолжила говорить, очень много и взвинченно говорить обо всём, что попадалось и не попадалось на глаза. Галина Андреевна переживала, искренне переживала, что у ребят будет плохой Новый год: без горяченького, без мандаринчиков, с пересоленным салатом, который испортили переваренной морковкой и не тем майонезом. Она спрашивала, где ёлочка, почему Мира не купила и не нарядила ребятам ёлочку, хотя бы маленькую, дюймовочку на столик или на холодильник. На площади Первого мая, у «Кинопарка» бывшего, торговали всякими разными ёлочками – можно ж было сбегать, тут рукой подать, обернулась бы за двадцать минут, а если так уж прямо боялась не успеть, могла бы сегодня на лишних полчасика у ребят отпроситься – неужели б они не разрешили? В праздник-то, ради ёлочки? Или соседку – не попросить что ли из соседей кого? Да хотя бы и её, Галину Андревну? Утром во дворе ж виделись – попросила бы, не рассыпалась. Так нет же, как же. Нос заворотила – и шасть мимо, вся из себя, Европа зассáнная. Неужель она, Галина Андревна, не сходила б за ёлочкой для ребят, если б её попросили по-человечески? Да хоть как бы если попросили – всё равно б сходила б.

— Галин Андревна, — сказала Мира примерно в этом месте. Она слушала монолог с порога кухни. Слушала, пока не дожевала хлеб, которым чистила тарелку. — Галин Андревна!

— …Чего? — прервалась та.

— Я вас давно спросить хочу. О жизни.

— Ишь ты, — хохотнула Галина Андреевна. — О жизни она хочет. Ну, давай, спрашивай, пока я добрая.

Она дёрнула дверь холодильника с полустёртой наклейкой «НАРОДНАЯ МАРКА» и заглянула внутрь, заботливо покачивая медной причёской.

— Ой, плохо, — заключила она две секунды спустя. — Плохо ты за парнями смотришь, Мирка. Что просят, то и покупаешь, небось? Не слушай ты их. «Да-да-да, мальчики, конечно-конечно» – а сама не слушай. Мужики ж ничего в еде не понимают. Сама выбирай пополезней, посбалансированней. Хотя… — Галина Андревна скептически понюхала пакет с Грыжиной ряженкой. — Хотя откуда тебе знать, что лучше. В Европе-то яд везде один. Ничего натурального.

— Я что хочу спросить… — сказала Мира, дождавшись паузы. — Представьте себе такой случай. Три взрослых мужика покупают в Новгороде женщину. За тыщу семьсот евро. Десять месяцев они держат эту женщину под замком. Насилуют её. В том смысле, что – ну, чтобы вам понятней было просто, – три мужика почти год ебут женщину по очереди против её воли. Это хорошо? Или плохо? Мне ваше мнение интересно.

Галина Андреевна захлопнула холодильник. Выпрямилась. Застыла, уткнув руки в бёдра. Теперь, когда эта заботливая мать полка стояла и не дёргалась, не совала нос туда-сюда, Мира наконец рассмотрела, что вышито на синем переднике: маленькая кудрявая девочка в платьице и сандалях, обнимающая большеглазого котёнка.

— Это ты что ли женщина? — уточнила Галина Андреевна. Глаза за толстыми линзами её очков сузились от брезгливости. — С языком-то твоим поганым? «Против её воли» её! Ты мне-то целку не ломай, депортянка. Рада сама без памяти, что нормальные парни с ней облегчаются. Справляют с ней физиологическую нужду вдали от дома. Думаешь, нам не слышно, как ты стонешь от своих оргазмов? Да Люсе из тридцать первой квартиры отлично всё слышно. И не ей одной!

— Мне больно, — сказала Мира. — Я кричу, когда мне больно. У меня…

Она равнодушно махнула рукой, не договорив. Возражать было бесполезно. Вообще начинать этот разговор, искать в Галине Андреевне собеседницу, убеждать её, что ты человек, – всё это было бесполезно.

— …«Женщина»! — передразнила Галина Андреевна, распаляясь. — Женщина нашлась! Знаю я, какие у вас в Европе женщины. Ты новости-то не слышала последние? Берегут тебя парни от новостей? Давай-ка я тебе покажу, какие у вас в Европе новости.

Она запустила руку в полукруглый карман на левой стороне передника, под голову девочке с котёнком. Вытащила телефон – новый, тоненький, серебристый. Вероятно, подарок Грыжи или Пуделя.

— Щааас… Где тут у меня… На! — Она торжественно сунула Мире под нос экран, поставленный на максимальную яркость. — Ваши новости! Европейские! Не московский канал какой-нибудь!

— …Можно? — Мира подняла руку с пластырем, чтобы взять телефон. — Я сама, можно?

— Можно!.. А это чего – порезалась, что ль? Порезалась, ясное дело. Руки-то не из того места растут. Йодом хоть обработала?

Мира не слушала больше. Она устроила серебристый прямоугольник у себя на ладони. Коснулась пальцем экрана.

Похоже, Галина Андреевна открыла ей свою ленту новостей Вконтакте. Середину экрана занимало обновление в паблике «РУССКИЕ НОВОСТИ Только Правда о событиях в России и Мире». Обновление состояло из комментария и видео с логотипом ПБК – «Первого Балтийского».

«Новогодний подарочек европейцам. Либеральный тоталитаризм у логического предела», — гласил комментарий.

На видео беззвучно шевелил губами широколицый блондин в интерьере студии новостей.

«…сообщают наши источники

под беспрецедентным

давлением Германии

Нидерландов и блока…»

– появлялись и пропадали над головой блондина автоматические субтитры.

— Да ты запусти! — распорядилась Галина Андреевна. — Видео запусти!

Она подошла ближе и пристроилась слева, чтобы тоже видеть экран. От неё пахло растительным маслом и какими-то цветочными духами с высоким процентом спирта.

Мира ткнула в блондина.

— Добрый день и с наступающим Новым годом, дорогие друзья, — деловито заговорил тот, отскочив к началу видео. — С вами новости на «Первом Балтийском». Мы начнём и, по-видимому, закончим этот выпуск главным событием последнего дня уходящего года – масштабной реформой сексуального образования, план которой обнародовали сегодня в Брюсселе. Согласно директиве Еврокомиссии, принятой, как сообщают наши источники, под беспрецедентным давлением Германии, Нидерландов и блока Северных Стран, со второго января нового года начальные и средние школы Европы начинают обязательный переход к системе так называемого «небинарного воспитания», цель которого – нивелировать различия между полами и, как заявлено в тексте директивы, «ликвидировать остатки геторонормативного мышления» на территории стран-членов ЕС и блока Северных Стран.

Картинка сменилась. Вместо блондина пошли улицы Брюсселя, еврочиновники в коридорах и кабинетах, немецкий канцлер, президентка Финляндии, премьерка Шотландии, дети младшего школьного возраста – кажется, латвийские, в двухэтажной школе советской постройки с карминовым флагом у входа.

— …несколько ключевых элементов объявленной реформы, — продолжал деловитый голос. — Так, уже начиная со следующего учебного года во всех государственных и частных школах запрещается использование слов «девочка», «мальчик», «мужчина», «женщина», «мама», «папа», «дядя», «тётя» и других гендерно маркированных выражений. Также вводится обязательная форма в стиле «унисекс». Носить форму будут как учащиеся, так и работники образовательных учреждений вплоть до обслуживающего персонала. Как заверила председательница Еврокомиссии, уже разработана линейка различных модификаций небинарной школьной формы для детей и взрослых – цитата – «на любой вкус и с учётом требований религиозных общин», то есть прежде всего мусульман. Их общим знаменателем будет отсутствие каких-либо гендерных признаков, а также – цитата – «удобство и лёгкая снимаемость». Легко снимать новую форму детям, по-видимому, понадобится на практических занятиях сексуального воспитания, поэтапное введение которых также планируется начать после летних каникул. Практические уроки небинарного секса будут начинаться с первого класса и продолжаться до получения аттестата зрелости. Как следует из пояснительной записки к директиве о новой реформе, на этих уроках школьники под руководством специально обученных педагогов будут заниматься парным и групповым сексом, коллективно мастурбировать, а также заучивать наизусть Европейскую хартию о правах сексуальных меньшинств и труды классиков квир-гендерной теории…

— А?! — гаркнула Галина Андреевна в ухо Мире. — Слышишь, куда докатились? С первого класса! Детей!!! А она мне ещё тут смеет. С вопросами она. Что такое хорошо! Что такое плохо!

— …первые отклики русских общин в странах ЕС и блока Северных Стран, — продолжал диктор под видеоряд из насупленных людей, митингующих на европейских площадях. — Не секрет, что такие организации как «Русское сердце» и ДПРГЕ – Движение за права русскоязычных граждан Европы – составляют последнюю действенную оппозицию диктату Брюсселя в сексуальной и гендерной политике. По словам Маргариты Симоновой, координатора «Русского сердца» в Латвии и Литве, массовые акции гражданского неповиновения, связанные с новой реформой, запланированы…

Внезапно голос заткнулся. Телефон задрожал, заиграл попсу из девяностых, и новости ПБК смыло с экрана интерфейсом какого-то видеочата, которым Мира ни разу пользовалась: зелёное поле «ОТВЕТИТЬ» вверху, бордовое поле «СБРОСИТЬ» внизу, и хмурая гифка молодой женщины с подписью «Лизонька» в овале посередине.

— А ну, дай сюда, — Галина Андреевна вырвала телефон из Мириной руки. — Это невестка мне звонит. Из Европы твоей… Лиза! — скорбно крикнула она, вдавив большим пальцем зелёное поле. — Лиза, ты меня слышишь? Я тебя вижу! Вот не поверишь: только-только про вас с Юленькой думала. Как сердцем чувствовала!

Галина Андреевна отошла в середину кухни и поднесла телефон к очкам. Мира больше не видела, что происходит на экране, но голос, отозвавшийся из серебристой пластинки, звучал отчётливо и громко.

— Слышу вас, вижу вас, — сказал голос. Он казался надорванным, равнодушным, словно невестка Лиза из Европы и так уже весь день проговорила о всякой ерунде и не могла поверить, что ей надо говорить снова. — Здрасте, Галин Андревна. С наступающим.

— И тебя, Лизонька! Тебя с наступающим и Юлечку! Она там с тобой? Вы дома? Празднуете там? Не забыли ещё? Про Новый год? Католические-то ваши кончились уже праздники…

— Белый снег, — вздохнула женщина в телефоне.

Это известие привело Галину Андреевну в восторг.

— Снежок у вас идёт? — заулыбалась она светлой девчоночьей улыбкой. — Ну, правильно, на Новый год, как по заказу! А у нас мокротень всю неделю, грязюка – ни пройти ни проехать, как всегда. К вечеру вот подмораживать начало, слава Богу, – минус три…

Она повернула голову к окну, за которым сгущалась праздничная тьма. Наверное, у неё на кухне за окном висел градусник. У трио «ЗА МоСКву!» градусника не было – только деревянная кормушка для птиц, сделанная Пуделем. «Дом без кормушки – не дом», — говорил Пудель. Он очень любил воробьёв и синиц. И снегирей – особенно снегирей любил.

— У вас-то убирают, небось? Снег-то? — риторически спросила Галина Андреевна. — Не то что у нас…

— Серый лёд, — сказала женщина в телефоне всё так же устало.

— А?.. Да, лёд, лёд! Щас подмёрзнет чуть – и везде. Ноги ломать! Хоть на улицу не ходи…

— На растрескавшейся земле, — пояснила женщина с ноткой отчаяния. — Одеялом лоскутным на ней, Галина Андревна. Кровью, как в метрополитене.

— …Чего? — Галина Андреевна немного отодвинула экран от очков. — Ты о чём говоришь, Лиза?

— Мой рок-н-ролл, — ответила женщина, — это не цель и даже не средство. Наше старое доброе радио. Только настоящая музыка. Серёжины любимые песни. Взяла с его страницы, слушаю и вспоминаю сыночка. Только музыка мне от него и осталась.

— Ааа… Это ты у меня видела, да?.. — Голос Галины Андреевны разом ослаб. Он задрожал на слове «да» и как будто оборвался на мгновение. — Я… Это я себе летом ещё… Скопировала себе в «Контактике»… Чтобы слушать Серёжкины песни любимые… А ты тоже слушаешь? — спросила она с виноватой надеждой. — Юлечке включаешь?..

В телефоне громыхнуло, словно рядом с невесткой Лизой из Европы бросили гаечный ключ в жестяное ведро. Включилась и немедленно заглохла музыка – Мира не успела разобрать, какая. Что-то минорное, с гитарами-барабанами.

— Лиза?.. — позвала Галина Андреевна. — Тут со связью что-то – помехи, что ли… Ты ещё там?.. Лиза?

— Мам! — ответил телефон совсем другим голосом – мужским и бодрым. — Мам, ты меня слышишь? У нас тут затишье пока. Решил тебе звякнуть…

Галина Андреевна открыла рот и беспомощно, по-рыбьи задвигала челюстями. Она слишком быстро вдохнула слишком много воздуха. Спустя несколько секунд она закашлялась, потянулась к шее, чуть не выронила телефон, схватилась за него обеими руками и затрясла, словно хотела вытряхнуть из него все хайтековые внутренности.

— Серёжа!!! — закричала она так пронзительно, что Мира вздрогнула. — Серёжа!!! Ты живой, Серёжа? Ты живой, да, Серёжа? Ты живой? Серёжа?.. Серхррр…

Она захрипела, заклокотала, захлебнулась рыданиями и, шатко ступив поближе к столу с новогодними тазами, села на табуретку – вернее, хотела сесть на табуретку, но промахнулась, скользнула узким задом по её краю и опрокинула на пол, и опрокинулась сама. Мира, наблюдавшая весь безумный сеанс связи с порога кухни, машинально подскочила к ней и подхватила за плечо и за лямку передника, не дав удариться головой об шкаф, но почти сразу отдёрнула руки, сжала их в кулаки и отступила. Руки дрожали – нет, всё тело дрожало мелкой адреналиновой дрожью. От сознания того, что она бросилась на помощь Галине Андреевне, хотелось плеваться и что-нибудь вдребезги разбить. Лучше всего – длинное белое блюдо, в котором Галина Андреевна притащила селёдку под шубой.

— …Ну чё сказать, ну рад ваще, что у тебя всё в порядке, мам! — сказал телефон в руках Галины Андреевны всё тем же залихватским мужским голосом. — Ты там, ну, не болей, главное! Остальное – ну, сама знаешь, чё я тебе… Говорю те: не грузись… Из-за меня, говорю, не грузись! Победим уже скоро… Ты лучше эт, мам, – Лиза дома щас? Дай ей телефон, а? Чтоб мне два раза не звонить…

Несколько мгновений голос молчал, потом заговорил дальше – теперь с Лизой: про дочку, про деньги за ремонт какой-то бани в Серафимовке, про «тупорылое» существо по имени Бобик, которое безответственно ездило на чужой машине и потому, скорей всего, являлось человеком.

— Это запись, — сказала Мира.

Галина Андреевна подняла распухшие глаза. Она сжимала телефон, стоя на коленях у опрокинутой табуретки, на которую не смогла сесть.

— Это запись, — повторила Мира. — Разговор записал кто-то. Когда твой сын был жив ещё.

Галина Андреевна шмыгнула носом, чтобы втянуть сопли, которые ещё не успели вытечь и смешаться со слезами на дрожащей верхней губе. Она оторвала правую руку от телефона и поставила табуретку обратно на ножки. Затем, опираясь на табуретку, встала сама.

Телефон продолжал говорить мужским голосом: про кота по имени Кузя, про ночную облаву на лагерь «питерских педрил», про второй сезон, который «не зашёл», про учителя «иностранного языка», которого нет в Юлькиной школе.

— Сама знаю, что запись… — огрызнулась Галина Андреевна, вдавливая большой палец в нижнюю половину экрана.

Голос из телефона умолк. В наступившей тишине разорвалась очередная петарда – где-то прямо во дворе. На мгновение окно кухни вспыхнуло жёлто-фиолетовым сиянием. Из-под окна раздалось детское улюлюканье. Издалека, со стороны котельной, ответили беспорядочные одиночные выстрелы. Видимо, пьяные школьники палили в воздух из пистолетов. Пьяные ополченцы салютовали бы посолидней – автоматными очередями.

— Опять стёкол набьют, гадёныши… — сказала Галина Андреевна.

Она засунула телефон обратно в карман передника, под кучерявую голову девочки с котёнком, и подошла вплотную к Мире. За линзами её очков, в желтоватых глазах, прошитых кровеносными сосудами, ещё стояли слёзы, но единственной эмоцией, которая читалась на лице, было презрение.

— Радуешься? — спросила Галина Андреевна вполголоса. — Радуешься, блядюга европейская? Ваша диверсия… Ваша, чья ещё… Измываться в Новый год над русской матерью – где ещё до такого додумаются? Ну ничего, я ребятам-то всё расскажу. Расскажу, что ты вытворяешь у них за спиной, диверсантка зассáнная. Как ты над матерью павшего героя стебёшься…

Она замолчала, сомкнув губы и шевеля желваками. Глаза за стёклами очков почти перестали моргать.

— Не с-смей, — процедила Мира, заикаясь. Её опять колотила адреналиновая лихорадка. — Ес-сли плюнешь, я тебя у-у-убью.

Можно – нет, нужно было просто отвести взгляд, отступить в сторону, уйти из кухни в первую попавшуюся комнату и закрыть дверь. Но адреналин не давал взвесить различные варианты разрешения конфликта и выбрать оптимальную модель поведения. Мира схватила Галину Андреевну за горло, одновременно жилистое и дряблое, и отпихнула от себя – как тут же выяснилось, отпихнула в решающий момент, потому что слюна успела вылететь наружу и даже попала ей на руку. Заметив это, Мира крепче сжала горло Галины Андреевны и прямо так, за шею, поволокла её к шкафам, чтобы там нашарить свободной рукой какой-нибудь калечящий предмет и воткнуть его, полоснуть им, огреть – как получится.

От расправы над Галиной Андреевной её спас Целка.

— Хэллоу, Европа! — крикнул он из прихожей, с грохотом распахнув дверь квартиры. — А у тебя чё не заперто? Санта-Клауса ждёшь? Притопал твой Санта-Клаус!

Мира выпустила горло, раскалившееся под её пальцами, и отскочила к холодильнику.

— Кхрхрррр… Лёшенька! — заорала Галина Андреевна сквозь кашель. — Лёшенька, сынок, спаси меня! Кхррр… Она убить меня хочет! Депортянка ваша убить меня хочет!

— Галин Андревна?.. — Целка появился на пороге кухни – румяный, прямой, с широкой улыбкой, растрёпанной чёлкой и калашом на плече. — С наступающим, Галин Андревна! Чё, инцидент у вас тут? — Он несколько раз перевёл свой сияющий взгляд с одной женщины на другую. — Ну чё, бывает! Говорят же, что бабы как кошки – их вместе нельзя.

Галина Андреевна подбежала к Целке, схватила его за предплечье и указала пальцем на Миру:

— Лёшенька, она диверсантка. На Европейский Союз работает и на Северные Страны. Я лично видела, своими глазами видела. Она психологическое оружие использует за вашей спиной!

Целка осклабился и потрепал Галину Андреевну по плечу. Ему явно льстило, что пожилая соседка ищет у него защиты от европейских диверсантов.

— Да ладно, Галин Андревна, — сказал он, подражая рассудительно-успокоительной интонации Пуделя. — Какая она диверсантка? Просто это – ну, психует иногда. Да, Мирк?

Он подмигнул Мире. Затем, не дожидаясь её реакции, взял Галину Андреевну под руку и перешёл на многозначительный полушёпот:

— Вы, Галин Андревна, идите лучше домой. Собирайте продукты, вещи. Всё собирайте. Ждите инфы для гражданского населения – в городском паблике объявят. Хохлы сёдня грязную бомбу взорвали в Смоленске. Наши тока что послали ответочку. Долбанули по Киеву ядерной боеголовкой. Понеслась, короче, – как в сериале.

— Господи!.. — охнула Галина Андреевна, жалобно заглядывая Целке в лицо. — Что же теперь? Как мы все теперь?..

Целка поправил на плече автомат и бережно, но твёрдо повёл её к выходу из квартиры.

— Да вы не переживайте, Галин Андревна, — сказал он, перестав шептать. — Наше дело, как грится, правое. Победа, как грится, будет за нами.

31 ДЕКАБРЯ

16.10-17.15 по московскому времени

Они вышли из квартиры около пяти. Всё, что собрали в дорогу, можно было спустить к машине за один раз. Мира вынесла рюкзак и две сумки с едой и одеждой; Целка взял таз оливье для приютских детей, накрытый плёнкой, и всё, что было в оружейном шкафу в прихожей: два пистолета, коробки с патронами, гранату, похожую на ёлочный шарик с пластмассовым колпачком, и какой-то толстый диск размером с головку сулугуни. Это добро Целка побросал в большой мешок с затяжкой наверху и закинул за спину. Короткоствольный «трофей» в мешок уже не лез, и Целка неуклюже нацепил его на одно плечо с калашом.

— На фига? — спросила Мира. — На фига ты его берёшь? Ныл же сто раз, что нечем из него стрелять.

— Да жалко чё-то, блин… — замялся Целка. — В первом бою подобрал. Когда нефтянку отбивали в Киришах. Я те рассказывал…

Не меньше минуты он ломался с этим трофеем. Даже таз в руки взял и походил по кухне с тазом, мешком и двумя автоматами, примеряясь. Затем всё же одумался. Отставил ненадолго оливье, содрал с плеча свой киришский сувенир, зашвырнул обратно в шкаф.

Из квартиры, к счастью, Целка выбежал первым. Лихо поскакал вниз по лестнице, скрежетнув тазом об стену. Крикнул Мире: «Дверь тока закрой!» «Ага!» — ответила Мира. Она уже давно стояла в прихожей, делая вид, что укладывает поплотнее сумки и поправляет рюкзак. Как только Целка свалил, она бросилась в комнату Пуделя. Стащила с книжной полки роман о подвиге попаданца и трактат про «евразийский реванш России». Вытряхнула евро и гривны на пуделевскую кровать. Она хотела распихать их наскоро по карманам пуховика, купленного днём в ТЦ «Полевой». Оказалось, что это невозможно: два кармана были декоративными, ещё два – мелкими, как в штанишках у пятилетнего ребёнка. «Чёрт, чёрт, чёрт, чёрт…» — заметалась Мира. Впрочем, быстро пришла в себя. Ничего-ничего, так даже лучше, в сто раз лучше. Кто вообще деньги суёт в верхнюю одежду? Она оттянула воротник джемпера и запихнула банкноты ближе к телу. Что-то влезло под лифчик, что-то просто под футболку, заправленную в джинсы.

Ставить книги на место уже не имело смысла. Мира контрольно встряхнула их напоследок и бросила на кровать. Потом вернулась в прихожую, взяла сумки, вышла на лестницу и дёрнула за собой железную дверь. Дверь скрипнула, уткнулась в свою железную раму. Лязгнула замком.

Дальше Мира замешкалась. Она закрыла дверь левой рукой – в левой была сумка полегче – и теперь не могла отвести взгляд от своего запястья. Даже в жидком свете грязной лампочки, горевшей на площадке, запястье сияло волшебным сиянием.

На нём больше не было браслета.

Чтобы снять браслет, хватило трёх минут. Трёх. Минут. Целка запустил пуделевский ноут, поколотил клавиатуру, потискал шелушащимися пальцами засаленный чёрный пластик у Миры на руке. Щёлк – и готово. Снятый браслет он напялил на трубу возле батареи, подмотав под него шерстяной носок. Объяснил, что «на тёплое надо». «А то у Пуделя запикает: типа ты сдохла». И – ну да, точно – по клаве на ноуте Целка постучал ещё раз. Активировал браслет обратно. Как будто сбой в сети миновал, и всё опять работает.

Ладно, скажем, что хватило пяти минут. С учётом носка и реактивации. За пять минут его можно было снять, этот сраный браслет. Если ввести пару паролей. Если нажать пальцем несколько циферок, буковок и прочих символов на английской раскладке. Несоразмерность этой жалкой процедуры и десяти бесконечных месяцев, которые она, Мира, просидела в квартире боевого трио «ЗА МоСКву!», настолько не укладывалась в голове, что даже не вызывала особых эмоций. Ничего, кроме растерянного отупения.

— Эй! — раскатисто заорал Целка с первого этажа. — Ты чё там? Помочь донести чё?

Мира вздрогнула.

— Нет! — крикнула она, спускаясь. — Иду!

Целка поджидал её у подъезда – с мешком и автоматом, но без таза. Видимо, отнёс в машину и вернулся. Он зачем-то поставил ЛИХКАВУХУ на краю двора, возле мёртвой двухэтажки с перебитыми окнами. Дотуда надо было идти. Не то чтобы далеко, каких-нибудь метров сорок-пятьдесят. Но примерно на половине этого пути тусовалась новогодняя компания. Там пыхтел русский рэп из карманного динамика. Мелькали огоньки сигарет. Мира не видела, что это за компания, какого пола, возраста и численности. Фонари не горели, а света зашторенных окон пока не хватало. Глаза ещё не привыкли к темноте.

— Ну ты чё? — спросил Целка как-то слишком басовито и ровно. — Чё встала, Европа? Иди. Первая иди.

Он взял автомат наперевес и махнул дулом в сторону ЛИХКАВУХИ и компании с рэпом.

— Хорошо, — сказала Мира.

Она пошла мелкими шажками. Обогнула Целку. Ступила на проезд, идущий вдоль дома. Резиновые сапоги, купленные в ТЦ «Полевой», чиркали и скользили по затвердевшей жиже. Как и обещала Галина Андреевна, к вечеру заметно подморозило.

Мира смотрела исключительно под ноги, в леденистую темень, надеясь, что компания просто возьмёт и расступится, и даст ей пройти без комментариев. Ну, в худшем случае кто-нибудь хрюкнет: «С Новым годом, депортянка!»; ещё кто-нибудь блеснёт остроумием, добавив: «С новым счастьем!» – и все заржут поддатым ослиным смехом.

Но компания не расступилась. Русский рэп угрожающе стих. Пришлось остановиться и поднять глаза.

— Тя они тоже с собой увозят? — спросил человек мужского пола в камуфляжном бушлате с меховым воротником.

Судя по жидкой поросли на гладком лице, он едва ли был старше Целки. Скорее всего, даже младше на год или два. Бушлат висел на нём, как на вешалке с обломанным плечиком. Теперь, с расстояния в пару шагов, Мира видела, что компания вообще целиком состоит из детей старшего и среднего школьного возраста. Трое мальчишек и, похоже, три девчонки. Все с короткими стрижками, без шапок; все в зимних армейских куртках не по размеру.

Слева и немного сзади от Миры раздался металлический щелчок – Целка встал рядом. Вскинул автомат и снял его с предохранителя.

— А ну отошли все на хуй! — рявкнул он срывающимся голосом.

Дети в камуфляже почти не шелохнулись. Одна из девчонок захихикала, то и дело шмыгая носом, явно полным соплей. Другая вынула изо рта сигарету и выпустила дым сквозь поджатые губы. Мальчишка, стоявший чуть поодаль, на левой обочине проезда, тоже попыхивал сигаретой. Только он не вынимал её изо рта, когда выпускал дым. У него, поняла Мира, не было для этого свободной руки. Его руки держали автомат, похожий на Целкин трофей, оставшийся в шкафу в прихожей. Коротенькое дуло глядело на Целку с высоты мальчишкиного живота и легонько подрагивало. Судя по мальчишкиным глазам, эта дрожь происходила не от страха. Скорее, от воодушевления.

— А ты отпусти её, — сказал парнишка в обвисшем бушлате. — И мы сразу отойдём. Куда ты её тащишь? Вам терь всё равно пиздец всем.

Целка потряс вскинутым калашом.

— Расступись!!! Расступись, я сказал!!!

— Лёшик, ну ты сам-то подумай не жопой, — кашлянув, сказала девчонка с сигаретой. — Ньюков у Москвы больше нет. Вся система лежит. Наводка, управление…

— И персонал, — добавил третий мальчишка – самый мелкий, на вид не старше двенадцати. — В ракетных шахтах. Всех вырубили. Видел из Москвы слив? Как вашим в штабу бомбануло? «Прааасраааали!» — тихонько завизжал он, изображая последнюю степень чьей-то чужой ярости. — «Россию прааасраааали, пидарааасы!»

Мира заметила, что у него тоже есть оружие: тупорылый пистолет, казавшийся огромным в мальчишеских руках. Дуло гуляло вправо-влево, но старалось глядеть прямо на неё. Наверное, потому что именно сквозь неё проходила прямая от мальчишки до Целки.

Девчонка с сигаретой тем временем затянулась. Выпустила дым, собрав губы в трубочку.

— А без ньюков на хуй вы кому сдались, — закончила она прерванную мысль. — Никто вас не боится. Финны уже в Выборге. Поляки уже в Кёниге. В Питере коменданта завалили дроном. Красиво так ваще…

— На Дворцовой! — пояснил мальчишка с пистолетом. — Взззззых, ба-бууум! И упсеньки. Колонну тока жалко растрельную…

— Александрийскую, — поправила его третья девчонка. Она стояла позади всех, обнимая пластиковую бутылку пива на полтора литра. — Александрийская упала колонна. Ростральные колонны на Стрелке Васильевского острова.

— Отпусти депортянку, Лёх, — сказал парнишка в бушлате. — Без неё легче в Москву отступать.

Целка презрительно фыркнул.

— Ща я описаюсь от веселухи, — сказал он с неожиданным спокойствием. — Фейкофажики, бля. Вы чё, реально поверили в это всё? Детский сад с боеприпасами… Правда поверили, что ль?

Дети в камуфляже молчали, разглядывая его, как разглядывают птичье дерьмо, упавшее с небес на одежду приятеля, – со смесью гадливости, веселья и равнодушия. Девчонка, которая описывала Целке безъядерное будущее, сделала последнюю затяжку и кинула окурок на ледяную корку под ногами. Не глядя придавила рыжий огонёк армейским ботинком.

— Сёдня флуд, — сказал Целка наставительно. Он не опустил автомат, не вывернул обратно предохранитель, но говорил теперь совсем вальяжно, словно ему вообще больше ничего в этой жизни не угрожало. — Меня тоже залило. После трёх часов фейк пошёл из всех щелей. Типа что хохлы ебанули по Смоленску, а наши в ответ Киев ньюкнули. И понеслась типа. Я сначала думал, всем один контент заливают. А неее, ни фига… — Он задумчиво причмокнул. — Многоходовочка тут…

— Хуйня, — возразила девчонка, шмыгавшая носом. — Флуда не бывает с таким контентом. Во флуде Москва всегда побеждает и Гейропе пиздец.

— Новый уровень, значит, — предположил Целка. — А может, из Европы заливают. По-любому, фейк это всё, куны и тянки. Фейк чисто сказочный. Наши ньюки в надёжных руках. — Он хихикнул, довольный своей формулировкой. — На страже Родины, сука.

— Да-да-да, — сказала девчонка, раздавившая окурок. — Тоутали.

Целка снисходительно покрутил дулом калаша.

— Кароч. Пообщались и энд оф эпизод ван. Разбегайтесь на хуй. Людям пройти надо.

Дальше всё было очень быстро. Так быстро, что Мира лишь задним числом, пару минут спустя, поняла, чтó именно случилось и в какой последовательности. Сначала, видимо, хлопнула после долгого перерыва очередная петарда возле котельной, и там же, у котельной, кто-то снова пальнул в новогоднее небо и кто-то хлёстко свистнул, и в сознании мальчишки с короткоствольным автоматом эти звуки, наверное, слились с кружением Целкиного дула в какое-то единое и опасное целое. Так или иначе, мальчишка нажал на курок и убил Целку наповал, причём с большим запасом – как минимум десятком пуль. Очередь длилась секунды полторы. Она была оглушительной и, само собой, дико страшной, и Мира плашмя бросилась на землю, под ноги парнишке в бушлате, вместе с рюкзаком и обеими сумками. Это, вероятно, спасло её от выстрела другого мальчишки. Пацан, жалевший Александрийскую колонну, дёрнул свой курок слишком поздно, когда автомат уже смолк, а Мира уже задела головой край бушлата и валилась дальше – на лёд и чужие ботинки. Пуля из тупорылого пистолета дважды поразила пустое место: там, где больше не было Миры, и там, где больше не было Целки. Целкино тело в тот момент уже затихало на льду. Автоматная очередь, пущеная с трёх шагов, швырнула его навзничь.

До того, как Мира выстроила всё это в хронологическом порядке, она успела встать на ноги. Кто-то из детей в армейских куртках помог ей: протянул руку, что-то спросил, поддержал, освободил от рюкзака.

Поначалу, из-за шока и ватного шума в ушах, Мира не разбирала, что ей говорят. Она сделала несколько бестолковых шагов в сторону ЛИХКАВУХИ. Споткнулась об одну из брошенных сумок, еле удержалась на ногах, развернулась, подошла к трупу Целки. У трупа уже отобрали калаш. Теперь его повернули на бок, чтобы снять с него мешок, наполненный оружием из шкафа в прихожей. Целкина голова с развороченной, будто срезанной нижней челюстью подскакивала и билась о почерневший лёд, потряхивая чёлкой. Мира понимала, что должна чувствовать разочарование. Как-никак, она хотела убить Целку сама. Она досконально продумала, как сделает это, пока собирала сумки после Целкиного возвращения. Рано или поздно – самое позднее, на подходе к границе – он всё-таки дал бы ей оружие, дал бы один из пистолетов, чтоб она тоже могла отстреливаться, если что. Где-нибудь в лесу или в каких-нибудь развалинах Целка неизбежно показал бы ей, упиваясь ролью эксперта, куда и чем нажимать, как удобней держать, и она бы терпеливо слушала и кивала, а потом, как только пистолет очутился бы в её руках, она сняла бы его с предохранителя и засадила бы в Целку всю обойму.

Дети в куртках украли у неё мечту. По логике вещей, надо было хотя бы немножко позлиться на них, погоревать об утрате. Но в голове крутились одни слова-ярлыки: «злость», «сожаление», «ненависть». Цеплять эти ярлыки было не на что. Кроме шока и ватного шума – не на что.

И шок, и шум постепенно уходили. Сначала к Мире вернулась способность чувствовать боль в разбитом лице и коленях. Потом она снова начала понимать речь детей в камуфляже.

— Сорян, братан… — сказала, к примеру, девчонка с насморком.

Она сидела на корточках возле трупа и яростно рылась в его карманах.

— Не найти чё-то… — сказал та же девчонка некоторое время спустя. — Может, он их оставил ваще – в машине?..

— Должны быть, — настойчиво ответили ей. — Он сигналку включил, когда таз поставил.

— Я псмарю в машине! — вызвался мальчишка с пистолетом.

— Не ходи туда, мелкий! — одёрнули его. — Хэ-зэ, какой у них антиугон. Может, ебанёт сразу в мясо… Мира – тя ж Мира зовут, да? Ты не знаешь, какой там антиугон? Не?

Мира поняла, что ей задали вопрос. Ответа, правда, она не знала. Зато она знала другое.

— Ты перчатку посмотри, — сказала она, присаживаясь рядом с девчонкой, которая шарила по Целкиным карманам.

— Да смарела уже, — огрызнулась та. — Нету в перчатках.

— Там снаружи кармашек, — пояснила Мира. — На одной. На левой. Не внутри, а – ну, сверху как бы.

Девчонка нехотя подобрала Целкины перчатки с обочины проезда. Она выбросила их туда ещё в начале своих поисков.

— А точно… — буркнула она, вытащив тёмный кругляшок из-под кожаной заплаты, нашитой на верхнюю сторону перчатки. И тут же вскочила на ноги, победно задрав руку с найденным ключом. — Нашла!

Услышав это, все будто сорвались с цепи. Парнишка в бушлате закинул на плечо Целкин калаш и сиганул в направлении, противоположном ЛИХКАВУХЕ. Владелец короткого ствола, убивший Целку, рванул следом за ним. Девчонка с пивом, знавшая, где какая колонна в Санкт-Петербурге, подхватила Мирины сумки, затолкав в одну из них своё пиво. Её подруга, утопающая в соплях, подобрала рюкзак. Обе в несколько скачков добежали до машины, отключили сигнализацию и запихали всё в багажник. Младший пацан поскакал за ними, размахивая пистолетом, и крутился у них под ногами, пока они не затолкали его на заднее сиденье ЛИХКАВУХИ, отобрав пистолет. Когда пацан утихомирился в центре сиденья, одна из девчонок подсела к нему и бросила себе в ноги Целкин мешок с оружием.

— Ну??? — крикнула она, свесившись из машины.

Другая девчонка заняла пассажирское место впереди и хлопнула дверью.

— Пошли, — услышала Мира у себя над ухом. — Пошли, слышь?

Третья девчонка – та, что курила и объясняла Целке про ньюки, – по-прежнему стояла рядом с ней. Вернее, теперь она не просто стояла; она взяла Миру за локоть и мягко, но настойчиво тянула за собой, к машине – совсем как та русскоязычная полицейская с восточной внешностью, которая тянула её в европейский автозак полтора года и тысячу лет назад, когда они с Димкой Заварзиным сдуру бросились на помощь глухой девочке и их потом накрыли в осеннем лесопарке за Модулями, в опрятной столице нереальной страны, где не было войны, – накрыли, чтобы показательно депортировать в соответствии с новым законом о «прозрачной миграции».

— …Куда? — заупрямилась Мира. — Куда ты меня тащишь?

— В Гейропу, — ответила девчонка. — Куда ещё… Пошли, ну! — Она потянула сильней. — Там про тя такие мульты снимают – мама, я рыдаю. Не видела, что ль?

НОВОГОДНЯЯ НОЧЬ

Северо-запад европейской части России. Дорога к эстонской границе.

Девчонку, которая знала про колонны в Питере, так и звали Викой – не потому что Виктория (она была Ульяной), а сокращённо от «Википедии». Иногда, в особо драматичные моменты, употребляли полную форму – чаще всего в третьем лице: «Википедия знает!», «Википедия сказала…», «Да заткнись, мелкий, дай Википедию послушать».

Когдя они выбрались из города, покружив среди мёртвых заводских корпусов, и покатили на запад по мёрзлым ухабам без дорожных указателей, через кромешные ночные кусты и перелески, Мира поняла, что быть Википедией или дружить с Википедией – это не прикольная фишка, а эволюционное преимущество, козырь в местной игре на выбывание. Выигрывал тот, кто умел как можно дольше и сложней функционировать без доступа к интернету. Девчонки раздолбали навигатор и выбросили свои телефоны ещё в черте города, притормозив у моста через реку со смешным названием, и там же заставили расстаться с телефоном пацана (он брыкался и ныл, что у него «стоит железная защита» и «невидимость»). После этого, не будь с ними Вики-Википедии, они не выехали бы даже за пределы своего «завеса», то бишь ЗВС, «зоны восстановленного суверенитета»; чего уж мечтать о европах. Вика-Википедия держала в голове и в блокнотике с обложкой из гибкого пластика спутниковые карты сразу четырёх областей. Она помнила свежие пролёты с дронов, залитые в ютюб этой зимой, и знала блокпосты не только на шоссе до Новгорода (до Новгорода, как выяснилось, их знали все, включая пацана), но и до самого Загривья.

Об этом Загривье говорили без пояснений, как о Питере или Таллине, явно подразумевая, что всякий уважающий себя человек в курсе, где оно находится и почему рваться нужно именно в него, а не в какой-нибудь безнадёжный Ивангород или Печоры. Мира долго не решалась спросить про Загривье; она чувстовала, что дети избегают с ней разговаривать, а пацан после каждого ухаба отодвигается на пару сантиметров, чтобы не соприкасаться с ней. Такое отношение казалось ей нормальным; как ещё они могли относиться к депортянке, просидевшей год на браслете у ополченцев?

Однако чем дольше она слушала их разговоры, чем внимательней следила за лицами и движениями, тем больше убеждалась, что неправильно читает их эмоции. То, что она приняла за брезгливость или пренебрежение, было чем-то другим – каким-то стихийным игнором с неясной подоплёкой. Даже когда они смеялись, ругались или переходили на отрывистый шёпот, Мира не была уверена, что видит веселье, злость или страх. Этой своей непостижимостью дети, убившие Целку, напоминали его. Пудель и Грыжа были с Мирой одного поколения, плюс-минус три года, и она не раз ловила себя на том, что находит их ублюдочность более-менее понятной, своей. Целкина же ублюдочность была качественно другой, нечеловеческой, словно под угреватой личиной пацана из Ленобласти скрывался инопланетный шпион-андроид с багами в программе. Разумеется, в отличие от Целки, дети в камуфляже не казались Мире ублюдками; они определённо ей нравились, вызывали что-то вроде боязливого умиления. Но, опять же, было ясно, что людьми так не умиляются. Так, наверно, умиляются, наткнувшись на разумного зверя с кошачьей мордой в чужой солнечной системе.

Постепенно, на второй-третий час пути, ей стало ясно и чем хорош населённый пункт по имени Загривье. Из разговоров детей выходило, что Загривье находится в юго-западном углу Ленобласти, где-то между Чудским озером и водохранилищем, и от него «по максу два кэмэ» до реки и «Бетонки». «Бетонкой» дети называли эстонский участок ВБС, Великой Балтийской Стены, идущий по руслу Нарвы. (Кусок южнее Чудского озера, отделяющий Эстонию от «Скобаристана», они звали «Колючкой» – там вместо железобетонных плит был металлический забор, траншея и колючая проволока в три спиральных ряда. Ещё южней, по латвийской границе, шла «Электробетонка» – стена из восьмиметровых плит, как на Нарве, но там по колючке сверху вдобавок пускали ток.)

Большим достоинством Загривья, поняла Мира, было то, что оно «за Плюссой», в прикордонном междуречье, где московский «завес» «чисто сказочный», то есть существующий в пропаганде и каких-то загадочных «согласухах»; на самом же деле там «вестворлд» под хилым контролем «шлюзеров». «Вестворлд», догадывалась Мира, означал  безвластие, а «шлюзерами» (это она знала наверняка) на Северо-Западе называли тех, кто возит нелегалов через озеро, водохранилище или Финский залив, от двух до фиг знает скольки тысяч евро за место в лодке – чем хуже погода и чем больше хакерской поддержки, тем дороже. Мира уже хотела вмешаться-таки в общую беседу, рассказать про свои нательные евро и гривны. Типа вот и мои пять копеек – пригодится. Но скоро выяснилось, что дети не планируют искать шлюзеров. В легендарном Загривье были другие варианты.

Что за варианты – этот кусок мозаики сложился у Миры на первой долгой стоянке (как утверждала Вика-Википедия, недалеко от чего-то под названием Уторгош). Они съехали с «маршрута», вырубили фары, вылезли в холодный мрак и сгрудились у багажника, под щербатой полоской долгожданного звёздного неба между деревьями, молчащими над полузаброшенной грунтовкой. По очереди набирали и ели оливье двумя склизкими ложками, которые Мира засунула прямо в таз именно для этой цели. Запивали пивом из пластиковой бутылки.

— Сюжеты надо сверить, — объявила старшая девчонка. Она вела машину и откликалась на имя «Лысая». Волосы у Лысой были самые длинные в компании, сантиметра четыре на макушке. — Сюжет такой. Ты… — Она облизала ложку и протянула Мире. — Ты скажешь, что меня тоже у Захара ебали. Хотели на браслет посадить. Но мы с тобой Лёху завалили лайк факин хироуз. Сбежали вместе.

Мира выразила готовность рассказать что угодно, и её отчитали насмешливым хором: неее, «чё угодно» пороть не надо, а то в «фильтраке» начнут проверять «по истории», обнаружат «нестык» и вернут «на любимую родину». Говорить в «фильтраке» следовало или чистую правду, или о самых белых пятнах своей биографии, не оставивших цифрового следа ни на одном сервере. Почти все в компании могли обойтись чистой правдой: как-никак, «мелкому» было одиннадцать, Википедии – четырнадцать, а измученной соплями «Настёне» только-только стукнуло пятнадцать; плюс она была круглой сиротой. Подстраховаться хотела одна Лысая. Ей в наступающем январе исполнялось семнадцать, мать была жива, а отец не просто жив – отец вообще работал в Москве, где никаких боевых действий, по новой официальной версии, не велось с Проклятых Девяностых.

Впрочем, под конец остановки Мира поняла, что суть загривского варианта всё равно не в правдах и не в сюжетах. Суть была та же, что в замысле покойного Целки. Стенобитным орудием для прошибания «Бетонки» оставалась она, Mira Iskalieva, спасительница глухих девочек, жертва депортации, секс-рабыня из вирусной анимехи, намотавшей за тридцатое число ещё полмиллиона просмотров. Какая-то украинская мега-блогерка расшарила мультик на своих платформах.

— …В Загривье «Красный крест», — сказала Википедия, забираясь обратно в машину. — Полевая больница, модули. Там разные энкэошники тусуются. Простой вате они помочь не могут, вату без хайпа не берут нигде. Без хайпа – тока к шлюзерам. Ну, или по югáм, офкóс. Но если с тобой, в смысле захайпленные если, то мы не вата – мы несчастные дети войны. «Группа Искалиевой».

— «Группа Искалиевой»! — мечтательно хихикнула Настёна.

Лысая включила зажигание и, накренившись вправо, поцеловала Википедию в мочку уха:

— Вика! Я тя лав ю соу мач.

— Это Википедия сарьентиралась, — впервые обратился к Мире пацан.

— Да стояли просто где надо, — пояснила Википедия. — Смотрю: Лёха тебя выводит. Одинокий такой, на нервах. Думаю: ё, сам в Загривье потащит. Надо типа действовать. А дальше как получилось…

— Спасибо, — сказала Мира.

Наверное, если б эти дети не были инопланетянами, она бы почувствовала разочарование, горечь, неприязнь – в общем, всё, что полагалось чувствовать, когда ты думала, что тебя спасают, а оказалось: тобой всё так же пользуются. Она всегда считала разницу между «помогать» и «использовать» чем-то краеугольным, не подлежащим сомнению, и, может быть, на той планете, где жил её папа со своим «Пинкфлойдом», где написали все эти сраные прекрасные книжки, которые она зачем-то читала в детстве, где с ней пила чай после уроков физичка Инна Паллна из Южно-Сахалинска, любившая итальянских неореалистов, – может, на той лопнувшей планете дилемма «использовать или помогать» имела смысл. Но высматривать её в поступках этих детей смысла не имело.

На тот момент, когда они выехали с первой стоянки, до Нового года по московскому времени было меньше трёх часов, а до Загривья, по словам Википедии, – меньше трёхсот километров «даже так, с объездами». Объезжали с самого начала пути всё, что можно было объехать, кроме совсем уже мелких и мёртвых деревень, и большинство названий, которыми бросалась Википедия, объясняя Лысой, куда поворачивать, так и оставались для Миры редкими огоньками построек на отшибе или просто красивыми славянофильскими звуками: «Валдай», «Старая Русса», «Медведь», «Уторгош», «Феофилова Пустынь».

Только название «Струги Красные» в конце концов материализовалось, обрело форму железнодорожного переезда, заборов, крыш и отдельных горящих окон. Всё это пронеслось мимо за три-четыре минуты, под истошный мат, которым Википедия и Лысая орали друг на друга из-за того, что кто-то как-то ошибся. Мат достиг крещендо у выезда из посёлка – видимо, у неправильного выезда, потому что ЛИХКАВУХА налетела прямо на блокпост. Половину дороги впереди занимала БМП, стоявшая к ним задом; другую половину перегораживала жердь, обмотанная колючей проволокой и новогодней гирляндой. Гирлянда мигала разноцветными лампочками. Лысая ударила по тормозам, начала разворачиваться, но Википедия крикнула «Стой!» и ткнула пальцем в лобовое стекло. Там, куда она показывала, фары ЛИХКАВУХИ выхватили из темноты труп в камуфляже. Вокруг его головы растекалась кровь; рядом валялась бутылка из-под шампанского. Чуть дальше, на обочине у мигающей жерди, лежал на боку, поджав одну ногу и схватившись за живот, труп номер два.

— Ну, кул, — выдохнула Лысая.

Она подогнала машину вплотную к цветным огням, прокатившись по ногам первого мертвеца. Мира с Настёной выскочили из машины, скинули жердь и оттащили в сторону трёхлапый ёж, стоявший за ней. Пацан тоже не усидел на месте: он обыскал оба трупа и приволок в машину ещё один пистолет, сигареты и комок затасканных евро. Настёна пробежалась вокруг бронетехники. По ту сторону БМП она нашла калаш с нетронутым рожком и труп номер три – «старую чувиху в форме».

— Дроты в башке, — сказала она в машине, пристраивая автомат между ног, рядом с Целкиным мешком. — Травленые. Пена на морде. С дрона завалили, с крохи.

— Чё, правда? — отвлёкся от пистолета пацан. — А моих пулями!

— Может, два разных дрона было, — предположила Википедия.

— Или больше… — сказала Лысая, вдавливая газ. — Мир, ты забери у мелкого ган. Мелкий! Слышь? Покажи тёте Мире, как снять с предохранителя, и отдай сразу. Понял меня?

— Поял… — буркнул пацан. — Кароч, смари…

Он поднёс свою находку к Мириному лицу, направив дуло ей в бедро.

— Дай, — Мира вынула пистолет у него из рук. — Тётя Мира знает, как снимать с предохранителя.

Последнюю стоянку до того, как бросить машину, дети устроили без четверти полночь, в горелом сосняке за деревней Ляды, к названию которой, само собой, немедленно приделали «бэ». Вернее, остановки делали и потом: «на поссать» или чтобы убрать с дороги сучья; но дольше одной-двух минут уже не задерживались. А под этими (б)Лядами застряли на полчаса – чтобы «встретить по-нормальному», ибо «как встретишь, так и проживёшь».

Всё, что показывало в ЛИХКАВУХЕ время, было разбито ещё на старте; поэтому десять последних секунд года, на тот момент худшего в Мириной жизни, хором отсчитали по механическим часам с подсветкой на запястье Википедии. У Миры в рюкзаке было «Советское шампанское», взятое по настоянию Целки («А то новый год не наступит!»), и две бутыли горилки «Український дух», которые Мира уложила сама; красивое подарочное бухло всегда могло пригодиться в качестве валюты. Открыли и шампанское, и бутылку «Духа». Пили из горла, передавая бутылки по кругу и ритуально вытирая стекло рукавами курток или грязными ладонями. Снова черпали ложками оливье из таза. Отламывали от буханки чёрный хлеб. За пару минут до полуночи Настёна хорошенько высморкалась в снег, насупилась и произнесла нечто вроде речи: о том, какой «зашкварный у всех» был год, «не всё у нас получалось», «не все дожили», но «тот, кто дожил, тот стал мудрей». Закончив речь, Настёна отхлебнула водки и сама же первая захихикала, прикрывая рукавом дырку в передних зубах. Остальные подхватили её смех. После полуночи, когда алкоголь ударил всем по мозгам, дети увлекли Миру в хоровод вокруг обгоревшей сосны, под густыми звёздами, по хрустящему насту на снежной каше, и во все свои детские глотки запели «В лесу родилась ёлочка» и гимн России с довоенным текстом. Впрочем, слова гимна более-менее помнила только Мира и Википедия. Остальные знали начало куплета и конец припева, а так орали «ля-ля» и «бла-бла».

От сосняка, где встретили новый год, до «завеса» на восточном берегу Плюссы, где собирались бросить машину, оставалось меньше ста километров. Объезжать что бы то ни было после новогодней ёлки перестали. «Крупных населённых пунктов», объявила Википедия, на финишном отрезке нет, и блокпостов «раньше реки» тоже, но Мира видела, что дело не только и не столько в этом. Шампанское и горилка вышибли из детей осторожность. Лысая стала всё чаще давить на газ даже на самых разбитых участках; Википедия всё реже сверялась со своим блокнотиком. При виде встречной машины дети больше не замолкали, не приказывали Мире нагнуться. Теперь они сигналили, махали руками в окошко. Кричали: «С Новым годом! С новым счастьем!» Хорошо, что машин до самого расставания с ЛИХКАВУХОЙ попалось ровно две: гражданский внедорожник с развесёлой молодёжью за какой-то мёртвой деревней и неприветливый битый жигуль неизвестно с кем, но явно не с ополченцами, – в самом конце, у поворота на посёлок Выскатка.

Мира смотрела на эту страшную беспечность и целиком разделяла её, и ничего больше не боялась. Она и сама залила в себя столько «Советского шампанского» и «Украинского духа», сколько успела – дети без конца вырывали из рук бутылку. Боевое трио «ЗА МоСКву!» десять месяцев запрещало ей притрагиваться к спиртному. Пудель вещал, что «Пьяная баба хуже новой холеры», а Грыжа однажды, ещё весной, дал ей коленом в живот, когда ему померещилось, что от неё пахнет водкой. За десять месяцев Мира почти забыла, насколько это волшебно – вдруг сделаться пьяной, смешливой и громкой и долго-долго (целый час, два часа, три часа) вообще ни фига не бояться.

ЛИХКАВУХУ бросили километра через два после встречи с невесёлым жигулём. Оставили её в кустах у моста через невзрачную речку, которая, если подумать, никак не могла быть Плюссой, отделяющей «зону восстановленного суверенитета» от «вестворлда».

— Это она? — бездумно спросила Мира, взваливая на плечи рюкзак. Алкогольное счастье выветривалось, и думать было тяжело. — Это Плюсса?

— Ха, — вздохнула Лысая, отсидевшая больше восьми часов за рулём. — Если б тока это была Плюсса…

Она надела на плечо автомат, подобранный в Стругах Красных, и засунула в куртку гранату и пластиковый сулугуни из Целкиного мешка. Остальные взяли себе по пистолету, а карманы набили патронами из коробок. Одну сумку понесла Настёна; другую, пособачившись с Лысой, взяла Википедия. Полтаза оливье, само собой, тащить никто не собирался – из него и жрать-то не хотели напоследок. Вместо оливье пустили по кругу «Украинский дух», закусывая хлебом.

Пока дети отламывали хлеб, Мира поняла, что ни у кого, кроме Википедии, нет ни перчаток, ни варежек. Разумеется, она и раньше видела их голые руки, чешуистые от цыпок и грязи, но лишь теперь, когда предстояло волочься по лесу при минусовой температуре, это зрелище показалось диким. Мира сдёрнула свои шерстяные перчатки. Лысая криками заставила пацана их надеть. Потом они вытащили из сумок всё тёплое шмотьё, купленное в ТЦ «Полевой». Запасные перчатки достались Настёне, вязаную шапку нахлобучили на пацана, Википедия надела под куртку ещё один джемпер, а Лысая забралась в открытый багажник, чтобы разуться, снять свои бесформенные штаны и натянуть под них шерстяные колготки. Мире запомнились её худые ноги, белевшие в темноте.

Шарф, узкий и колкий, Мира повязала себе. Никто из детей не хотел им «давиться», «как диверсант на вешалке». «Вешалка», догадалась Мира чуть позже, обозначала виселицу.

Википедия забыла, как называется речка, у которой бросили машину, но не сомневалась, куда идти дальше. Метрах в пятидесяти от моста стоял здоровенный знак с неровными светлыми буквами: «ВНИМАНИЕ! ЗОНА ПРИГРАНИЧНОГО КОНТРОЛЯ! КОМЕНДАНТСКИЙ ЧАС 24 ЧАСА ОГОНЬ БЕЗ ПРИДУПРЕЖДЕНИЯ». Википедия довела их до знака и первой свернула в лес на южной стороне дороги.

— Три пятьсот до Плюссы, — сказала она. — Четыре по максу.

— А потом? — спросила Мира, проваливаясь в снег по середину голени. — За Плюссой – там сколько ещё?

— Семнадцать по прямой.

— Это если лодку найдём сразу, как выйдем, — уточнила Лысая.

— …По моcтам никак? Блокпосты?

— Блокпосты есть, — сказала Википедия. — Мостов нет.

— Сто лет назад все взорвали! — просветил Миру пацан. Она не видела его лица – мальчишка шёл сзади, предпоследним, – но легко представила, как он корчит рожу, словно набирая слюны для плевка через губу.

Пятьдесят шесть минут спустя они выбрались к восточному берегу Плюссы. Время пролетело не то чтобы незаметно, но быстро, потому что Лысая с Википедией, которые шли впереди, завели спор о природе текущего флуда. Лысая считала, что флуд запустили в Гейропе, чтобы посеять смятение в рядах «Москвы» и «попов» и тем самым поддержать «либеров», которых, естественно, известили заранее, и теперь «либеры» «пошли на беспредел» – отсюда свежие трупы на блокпосте в Стругах Красных. Википедия полагала, что флудов на самом деле сразу два и оба российские, запущенные без «согласухи» разными отделами московского инфоба. Мира шла за ними след в след, заслоняясь от пружинящих веток одной рукой и грея другую в детском кармашке пуховика. Она слушала аргументы сторон.

В какой-то момент она рассказала всем о новогоднем визите Галины Андреевны. Описала в подробностях реформу европейского школьного образования, звонок убитого сына и невестку, говорящую текстами «Нашего радио». Мире казалось, что случай Галины Андреевны скорее вписывается в теорию Википедии. Настёна согласилась с ней, и даже Лысая признала, что из Европы «контент» про коллективное «дрочилово в первом классе» заливать бы не стали. Сама Википедия высказалась не сразу. Метров сто она молча хрустела снегом, а потом заявила, что убитый сын Галины Андреевны не лезет ни в какие известные «паттерны». Надо, заключила она, ждать «полноценной инфы» и думать заново.

Плюсса оказалась раз в семь шире ручья-переростка, у которого они бросили машину. Между восточным и западным берегом, под огромным небом, внезапно распахнувшимся на три стороны света, текли десятки метров жидкой черноты. Даже смотреть в эту черноту было так холодно, что сводило зубы.

На их стороне лес упирался в реку; тут и там вершины упавших деревьев полоскались в студёной воде и обрастали прибрежным ледком. На западном берегу до кромки леса было метров шестьдесят-семьдесят. Между лесом и водой там белел снег и темнели два угловатых предмета, в которых Мира не сразу распознала мёртвую бронетехнику: танк с поникшим орудием и что-то сплюснутое, потерявшее башню. Никаких лодок в том месте, где они вышли, видно не было – ни на востоке, ни на западе. Когда Лысая, присевшая на булыжник у воды, измождённо прошипела «ой фффак», Мира успела подумать, что речь идёт именно об этом – об отсутствии плавсредств для переправы.

— Вау, — сказал пацан мгновение спустя. На подходе к берегу он уже выбивался из сил, норовил шлёпнуться в снег; один раз Мире пришлось подхватить его за шиворот. Теперь он вдруг ожил, загавкал своим прежним звонким голоском крапивинского мальчика, который по ошибке вырос в реальном мире. — Вау!

И он, и Лысая, и Настёна с Википедией задрали головы, как будто разом захотели полюбоваться звёздами. Мира посмотрела в небо. Несколько секунд она не замечала там ничего, кроме спиральной галактики Млечный Путь диаметром в 150-200 тысяч световых лет, которой было глубоко наплевать, кто кого флудит, насилует или валит дронами на третьем шарике их рядовой солнечной системы. Потом она увидела то, что вдохновило Лысую на «ой фффак»: прямо в зените, в самом центре куска Галактики, висящего в новогоднюю ночь над юго-западным углом Ленобласти, крутился хоровод мигающих звёздочек.

Их было не меньше пяти и вряд ли больше восьми; из-за мигания и вращения Мира не могла сосчитать как следует. Прикинуть высоту, на которой они водили свой хоровод, удавалось ещё хуже. Видимый размер кольца, обозначенного синевато-красными огнями, был примерно как у мандарина на расстоянии вытянутой руки, но реальные габариты того, что там крутилось, оценить с ходу было невозможно.

— Что это? — спросила Мира.

Она обвела взглядом лица детей, обращённые к звёздам, и поймала себя на том, что начинает приписывать своим несовершеннолетним спутникам нечеловеческие способности. Она ждала их ответа с таким доверием, будто они могли объяснить вообще всё на свете. Ей хотелось верить в этих инопланетных детёнышей безоглядно, считать их молодняком высшего разума, которому тайны вселенной известны с рождения, а чтобы дозреть, осталось только наиграться, надурачиться, запомнить пару полезных бытовых мелочей: не ходи по морозу без варежек и шапки, не хлещи водку из горлá, не целься куда попало огнестрельным оружием.

— Фиг знает, — ответила Википедия на Мирин вопрос. — Никогда ничего похожего не видела.

— Вик, я тя умоляю, — сказала Лысая. — Ну дроны это. Давай в лес. Все в лес.

Её голос дрожал от нетерпения и страха. Она встала с булыжника и, поправив на плече автомат, решительно зашагала прочь, но далеко не ушла – замерла под голыми ветвями первой же ольхи. Медленно, словно нехотя, подняла лицо обратно к небу. Видимо, она и сама разрывалась между любопытством и осторожностью.

— …А смысл в лес? — отозвалась Википедия с большим запозданием. Она не моргая глядела вверх. — Если дроны – один хрен по теплу засекут. Листьев нету на деревьях.

— Как вокруг ёлки прям… — заворожённо прошептала Настёна. — Крууужатся…

— Это тарелка! — объявил пацан. — Тарелка новая! — В морозной тиши его голос бил по ушам, как визг поросёнка. — Терь у Гейропы такие. Питерская комéнда шарила видео в новостях. Типа с Франции секретный футидж. Её на радарах ваще…

— Тссс, мелкий!.. — цыкнула Лысая. — Все тссс!.. — Она вскинула калаш и указала дулом куда-то на юг, вверх по течению Плюссы. — Слышьте?..

Все напрягли уши и через несколько секунд беззвучия услышали кортенький всплеск, скрип и звяк выше по течению.

— Уключина, — шепнула Мира.

Её память мгновенно вытряхнула из себя всё, что было связано с этим словом и этими звуками: папину «Ниву», бабушко-дедушкин дом в Мамадыше на Вятке, июль, август, барометр из поблекшей латуни, будильник ни свет ни заря, липучее тесто в контейнерах из-под майонеза, дедову «Казанку» с мятым крылом, запах бензина, вёсла и снасти в прибрежном сарае, росу на камнях, слежавшиеся волосы торчком на сонной башке у брата; повыл и заглох «Ветерок» в белом колпаке; плюх! – упал в середину Вятки двузубый якорь; бульк! – нырнул поплавок; но лучше всего, когда ещё без якоря, ещё не встали, не забросили удочки; когда просто несёт по течению, и с любой стороны туман, и тихо, совсем по-сказочному тихо; иногда только поёрзает на железном носу брат или, ещё реже, папа макнёт в стеклянную воду весло и скрипнет уключиной, чтобы выправить лодку.

— Лодка… — шепнула Настёна.

— Отошли! — прошипела Лысая. — От воды все отошли!

Мира невольно отступила на пару шагов от берега. Дети остались там, где стояли. Никто из них не обратил вообще никакого внимания на приказ Лысой. Всё их внимание, ещё недавно прикованное к звёздному хороводику в поднебесье, теперь переключилось на чёрную гладь реки. Лодка подплывала к ним вместе с этой гладью, в её центре, равноудалённая от обоих берегов, и была уже близко – гораздо меньше ста метров от Википедии, стоявшей левее всех. Наверное, если бы гребец не выдал себя, безалаберно звякая уключиной, он бы спокойно додрейфовал до них, так и оставшись незамеченным.

— Привет, земляне! — воскликнул гребец, поравнявшись с Википедией. У него был высокий мужской голос с никотиновой хрипотцой. — С Новым годом! С новым миром!

— С Новым годом! — вразнобой ответили дети.

— На ту сторону подбросишь? — добавила к поздравлению Википедия.

— Зачем? — радостно спросил гребец.

Течение уже влекло его дальше на север, уносило мимо Настёны, стоявшей правее всех.

— Нам очень надо, — сказала Лысая, подходя к воде со вскинутым автоматом. — Если не причалишь, завалю на хуй. Считаю до десяти. Раааз… — Она нарочно пощёлкала туда-сюда предохранителем. — Два… Три… Четыре… Пять… Шесть…

— …Ладно, ладно! — Гребец вышел из своей нирваны и зашлёпал вёслами по воде. — Щас-щас, не считай… Не считай, сестрёнка…

С перепугу он сделал оборот вокруг своей оси и чуть не погрёб вниз по течению. Лысая матерно гавкнула, чтобы помочь ему сориентироваться. В конце концов лодка развернулась куда надо, и вскоре Мира поймала её за нос, зайдя в реку в своих резиновых сапогах. Это было ретро-корыто из стеклопластика, вертлявое и валкое, хронически готовое черпануть бортóм. Мира никогда не ходила в таком на рыбалку, но брала что-то похожее напрокат в Нижнем, когда училась, – чисто покататься, подурачиться с ребятами из группы. При всех своих недостатках корыто, по крайней мере, было лёгким. Они с подскочившей Настёной без труда заволокли его на берег по самые уключины, вместе с гребцом.

При свете звёзд мужик в лодке казался Мире ровесником. Только когда Лысая выгнала его на берег, потыкав дулом калаша, Мира поняла, что ему не меньше пятидесяти. Молодили мужика нелепые усики, гладко выбритый подбородок и что-то мальчишеское в глазах и дёрганых жестах. Он был в тёмной охотничьей куртке, подбитой мехом; шею его грел воротник толстого свитера. Зато кудрявую шевелюру на голове, явно седую, прорезанную залысинами, не грело ничего.

— Мелкий! Вик! — сказала Лысая, обыскав карманы мужика и не найдя никакого оружия. — Лезьте на корму. Настён, ты на вёслах. Мир, столкнёшь? Сядешь на носу? Для противовеса?

На этот раз её послушались. Пацан запрыгнул в лодку первым; Википедия и Настёна забросили сумки на измазанное чем-то дно без мостков и забрались следом. Все трое расселись именно так, как было приказано. Настёна даже схватилась за вёсла и помахала ими в воздухе, пробуя на вес.

— А ты?.. — спросила Мира.

Лысая вместо ответа подошла к ней и взялась за борт с другой стороны.

— Давай её вместе.

Они спихнули всё корыто обратно в воду.

— Залезай, — сказала Лысая, выпрямляясь. — Я вторым заходом. — Она вернула автомат с плеча на живот. — Настён, когда высадишь, греби за мной и за этим. Не внушает мне доверия судно. Кувырнёмся, если всей кучей.

— Да лезьте смело все, ребят! — подал голос мужик. Он так и не опустил руки после обыска и стоял, воздев к небесам варежки с треугольными кончиками. — Не кувырнётесь, честно! Лодка хорошая – семеро взрослых переправляются запросто. А вы, вон, юные. Худенькие, наверно.

— Е. Тоутали, — скривилась Лысая. — Чтоб ты в лес побежал москву вызывать… Руки опусти, чё держишь как дурак.

Мужик послушно опустил варежки.

— А за лодкой своей чё – вплавь потом? — спросила Лысая, резко сменив подозрение на заботу о ближнем. — Или у тя ещё есть? На этом берегу?

— Нету! — мужик улыбнулся и помотал головой для убедительности. — Разве это нынче важно, ребята? Вон же они, над нами прямо! — Он дёрнул вверх свой гладкий подбородок. — Они ж прилетели, ребята!

— Я грю: тарелки гейропские! — подскочил на корме пацан. — Супервэпон в атаку пошёл! Оккупация буит намальная, Бетонку откроют!

Лодка закачалась от мальчишеского восторга.

— «Они» – это кто это? — спросила Мира у мужика, придерживая лодку за нос.

Мужик хлопнул себя варежками по зимним штанам и посмеялся негромким дурашливым смехом.

— Да вы чего, ребят? Правда не в курсе? Во молодёжь пошла. Автоматы есть, телефонов нету. Растеряли что ль?

— Растеряли, — подтвердила Мира.

— Дааа, запраздновались… — покачал кудрями мужик. — Ну, хоть наверх-то гляньте. Вон же крутится! — Он показал на хоровод синевато-красных звёздочек в небе. — Ребята, дорогие мои ребята… — Его голос посерьёзнел, стал задушевно-торжественным, как у школьного учителя в припадке вдохновения. — Прямо у вас над головами висит часть инопланетной эскадры. Это полномасштабный контакт, ребята. Их уже семь часов наблюдают по всей планете. Над зданием ООН такой же корабль висит в Нью-Йорке. В Питере на Дворцовой висит. В Москве засекли несколько штук. В Риге, в Париже, в Сиднее, в Берлине, в Пекине – ну, говорю: везде. В Рио-де-Жанейро! У нас-то темно, бортовые огни только видны, но где щас день – там видно, что это аппараты волчкообразной формы. Сверху высокий конус, а снизу маленький, как бы срезанный, с касательной поверхностью для посадки. Огни горят по периметру самой широкой части. Размеры, похоже, у всех волчков одинаковые: диаметр максимального утолщения двадцать шесть метров, высота около сорока девяти. С шестнадцатиэтажку примерно получается…

— Здоровые… — впечатлился пацан.

— Ещё какие здоровые, ребят! Вы не смотрите, что кажущаяся величина круга скромная, меньше ста тысячных. У них средняя высота зависания по планете – триста метров с лишним. Только ООНовский волчок показывает сильное отклонение: он там прямо над крышей висит. Тоже вращается. Они все вращаются. От пяти до тринадцати полных оборотов в минуту. Совершенно беззвучно. Это антигравитацией пахнет, ребят! Всё указывает, что мы имеем дело с цивилизацией второго типа по шкале Кардашёва. Уровень их технологии за горизонтом нашего понимания. Ребят…

Из голоса мужика пропали учительские интонации. Он вдруг заговорил тихо и сбивчиво, будто не мог больше нормально дышать под весом случившегося. Он рассказал, что ждал этого дня всю жизнь, с первого сборника «зарубежной фантастики», с фильма «Через тернии к звёздам». Рассказал, что живёт один «со скотом и котом» «тут выше по течению», в деревне, название которой звучало как «Луга», только через «к» вместо «г». Ему не сразу пришло в голову выйти из избы, чтобы осмотреть небо собственным глазами – «Нету ль и у нас кого?»; до полуночи он сидел в интернете, читая сообщения об эскадре пришельцев «со всего нашего глобуса», вглядываясь в инопланетные волчки на первых загруженных видео, часто дрожащих, «с дичайшим зумом». Когда наступил новый год по Москве, у мужика случился «перерасход» электричества («Так-то мне панелей на крыше хватает даже при коротком световом дне»); он вышел во двор, чтобы запустить генератор – подзарядить «ноут и телефоны», и вот тогда-то и увидел крутящиеся огни в небесах. Огни поначалу медленно двигались «со стороны Чудского озера», но вскоре зависли там, где висели теперь, – «ниже по Плюссе», «на краю видимости» из деревни со странным названием «Лýка». «По элементарной тригонометрии» выходило, что зависание волчка состоялось «не дальше бывшего Пелешского (Пелишского?) моста», то есть «рукой подать», и мужик «сломя голову» побежал к реке. «С учётом обстановки», он не мог ждать, когда зарядятся телефоны.

— …Вёсла еле нашёл – я их обычно в кусты. Лодку спустил, залез. Сначала грёб, как в Оксфорде – ну, это я к тому, что Оксфорд знаменит спортивной греблей. Запыхался, взмок. В мыле весь. Никудышная уже дыхалка. Опустил вёсла. Думаю: куда я когти рву? Зачем? Успею… Они такой оравищей прилетели! Значит, не на пять минут. Успею… Теперь уж дóжил… Ребята! Сестрёнка!..

Забывшись, он вытянул руки и шагнул в сторону Лысой. Видимо, его тянуло по-братски обнять её во имя контакта с братьями по разуму. Лысая вскинула автомат, и у Миры на мгновение всё сжалось внутри. Но стрельбы не последовало. Лысая молча ударила мужика дулом в грудь. Тот пошатнулся, охнул, виновато ретировался.

— Ну да, ну да, такие мы… — забормотал он, глядя то в небо, то под ноги – лишь бы не встречаться глазами с Лысой. Его усики опять согнулись в дурашливую, почти детскую ухмылку. — Такие мы все стали. Озверели вконец. Поэтому они на контакт выходят, ребят. Они не первый век за нами следят. Долго ждали, что мы сами вырулим на следующую ступень развития. А теперь, похоже, всё. Поняли, что никуда мы не вырулим. В прошлом веке, особенно до сороковых годов, – тогда ещё был шанс. Неплохой был шанс. Но потом же, ребят, Германию стравили с нами в сорок первом. Англосаксы и еврейское лобби – они разыграли как по писаному. Сначала мы немцев обескровили. Потом из нас высосали всю кровь, каплю за каплей. И всё. По наклонной дальше. Основание Израиля. Закрепление сионистской гегемонии пошло, арабы в Европу повалили, негроиды, полномасштабная расовая деградация. Подрыв генофонда. Везде педерастия во главе угла. Мы вырождаемся как вид, ребят. Но теперь нам помогут встать на ноги. Ваше поколение не читает, к сожалению, ни Сейгана, ни Ефремова, ни вообще. Вы не знаете, что такое Великое Кольцо, что существует древнее братство галактических…

Кажется, мужик успел сказать по инерции ещё несколько слов. Но их Мира уже не расслышала, потому что хором закричали дети в лодке. И Настёна, и пацан, и даже Википедия утратили интерес к выступлению мужика ещё до того, как он попытался обнять Лысую. Под конец монолога они дружно зевали, от нечего делать глазея на звёзды, и, естественно, первые заметили распад хоровода.

— О!!! На посадку пошли!

— В небе – смари! Лысь, смари!

— Разбился! Круг разбился! Щас будут снижаться!

Мира подняла глаза к небу. Высмотреть в нём разбежавшиеся огни получилось не сразу – главным образом, потому что Лысая чуть не сбила её с ног, запрыгивая в лодку. «Толкай, залазь, поплыли!» — рявкнула Лысая со дна стеклопластикового корыта. Мира полулегла на лодку, оттолкнулась правой ногой, второпях зачерпнув ледяной воды, и кое-как села на треугольную скамью в носу. Толчок вышел слабый, лодка отплыла метра на полтора, но этого хватило. Громыхнули уключины; Настёна развернула лодку на запад и замахала вёслами, с каждым гребком набирая скорость, отхватывая лопастями всё больше и больше воды. Постепенно лодка перестала болтаться, как «Летучий голландец» у мыса Доброй Надежды, и Мира, вцепившаяся в борта до рези в пальцах, заставила себя отвести взгляд от жуткой мокроты, по которой они плыли, и снова посмотреть в небо.

Синевато-красные звёздочки к тому моменту спустились достаточно низко, чтобы растерять свою загадочность. Так мерзко жужжать, вилять под такими острыми углами могли только «крохи» – дешёвые разведочные дроны, слишком лёгкие для установки ракет и огнестрельного оружия и потому вообще не попадающие под Минскую конвенцию. Вместо ракет и пулемётов иные народные умельцы вешали на них гранаты или мелкие мины с цифровыми детонаторами. Однако деньги на приличный запас таких «крох одноразового использования», само собой, водились не у всех. Гораздо выгодней и популярней было «юзать кроху» многоразово, то есть установив на неё какую-нибудь цифровую пневматику, стреляющую шариками или «дротами» с ядом, смертельным или нервно-паралитическим – кому что проще достать.

Мира смутно помнила, что дальность прицельной стрельбы, пробивающей три слоя одежды, у этих русских народных изделий совсем небольшая, от силы пятнадцать-двадцать метров. Но (и это Мира знала не смутно, а наверняка) при ночной атаке на плоховооружённых «туристов» вроде них двадцати метров было более чем достаточно. У «группы Искалиевой» не было с собой глушилки, способной жарить крохам мозги ещё на подлёте к зоне поражения. На их единственном автомате, который Настёна подобрала в Стругах Красных, не было даже нормального противодронного прицела – одна тупая, бессмысленная оптика. И если бы на них снизошли шесть нормальных, исправных крох, а не больной рой, залитый флудом, который не укладывался даже в «паттерны» Википедии, то все приключения несомненно кончились бы прямо там, на Плюссе; живым из лодки не вылез бы никто. Нормальные крохи, знала Мира, погасили бы огни за сотни метров до цели. Нормальные крохи не сбивались бы то и дело в мигающую кучу, словно нарочно подставляясь под выстрелы.

Стрелять в небо первой начала Лысая. Она стояла на коленях между спиной Настёны и Мириными сапогами и, чтобы сходу не извести весь рожок, палила одиночными выстрелами. Грохот был страшный. Мира невольно отпустила борта лодки и чуть не зажала уши ладонями, но спохватилась, вспомнила про своё оружие и полезла за ним ещё до того, как Лысая на всех заорала:

— Вы-то хули все ждёте?! Доставайте!..

Гром выстрела.

— Мелкий! Вика! Мира!..

Гром выстрела.

— Настён – греби тока, не останавливай!

Пуховик из ТЦ «Полевой» долго не желал расстёгиваться. Когда халтурная молния всё-таки разошлась, Мира выдернула из-под пояса джемпер. Тяжёлый чёрный угольник, натиравший ей живот всю дорогу от ЛИХКАВУХИ до Плюссы, с готовностью вывалился на ладонь вместе с мятыми банкнотами из заначки Пуделя. Мира сняла угольник с предохранителя и обеими руками подняла к звёздам, пытаясь вспомнить, как надо целиться. В первые мгновения было даже приятно сжимать кусок металла, нагретый собственным телом. Лодка между тем снова заходила ходуном; мужик, оставшийся на восточном берегу, истошно вопил: «Что вы творите! Они пришли с миром! Ребята! Что вы творите!»; к выстрелам Лысой скоро добавилась пальба с кормы – пацан и Википедия, естественно, оказались боеготовней «тёти Миры»; и в конце концов она просто нажала курок и выстрелила наугад в жужжащую стаю огней над головой. Отдача больно ударила по рукам; они чуть не разжались, чуть не выронили пистолет в реку. Мира замычала от напряжения и стиснула их ещё сильней, и, пока руки ещё слушались, нажала на спуск второй раз, потом третий, потом четвёртый, и даже после восьмого выстрела, оглохшая, ослепшая от рефлекторых слез, какое-то время продолжала давить курок.

Потом она заметила, что больше не чувствует отдачи. Она прижала пистолет к коленям и отняла от него правую руку, чтобы достать из кармана новый магазин. Шаря по бокам своего пуховика, она вдруг сообразила, что путает себя с детьми; что это ведь не она, а дети распихивали себе по карманам запасные патроны у моста через невзрачную речку, где они бросили машину. У неё, Миры, в её сраном пуховике повышенной женственности из ТЦ «Полевой», не было не только патронов; у неё не было даже нормальных карманов – одни жалкие пазики для дошкольницы, как раз чтобы прятать мамину помаду или красивенький галечный камушек, подобранный на безоблачной летней прогулке.

Мира разжала руку, державшую пистолет. Пока она стирала с лица рефлекторные слёзы, лодка качнулась как-то особенно резко, и пистолет соскользнул с коленей на дно. Мира потянулась, чтобы его подобрать, но в итоге ничего подбирать не стала – во-первых, потому что это не имело смысла, а во-вторых, из-за странного ощущения в спине, в левом предплечье и в верхней части левого бедра. Её как будто потыкали сквозь пуховик во все эти места шариковой ручкой. Никакой боли не было; видимо, дроты задели её совсем на излёте и не сумели пробить одежду. Мира схватилась за капюшон, рывком натянула его на голову и согнулась вперёд до упора, ткнувшись носом в колени и огрев себя по затылку рюкзаком. Нагибаясь, она успела заметить, как что-то плюхнулось в реку справа по борту, в считанных сантиметрах от лодки.

Сидеть зубами в колени, впрочем, пришлось недолго. Пальба вскоре затихла; нос лодки, в котором она по-прежнему сидела, уткнулся в твёрдое, и кто-то бешено затряс её за плечи.

— Мира! Мира! Мира! — послышалось издалека в её ватной глухоте. — Мира, вставай! вылазь! затаскивай!

Она послушно разогнула спину, вывалилась через борт на прибрежную мель и дотянула лодку до берега. Синевато-красных огней над головой больше не было; то ли дроны наконец догадались их выключить, то ли стая разлетелась, то ли дети всё же подстрелили все шесть зафлуженных крох. Ещё несколько минут – пока не умерла Википедия, пока они не дошли ло леса, пока не перестал реветь мальчишка, – Мира не знала, что именно случилось с дронами.

Википедия умерла на дырявом льдистом снегу в паре шагов от воды. Настёна и Лысая кое-как вытащили её дергающееся тело из лодки и положили на землю, и до конца держали её за руки, стоя на коленях слева и справа. Судя по всему, они понимали, какая отрава была в дроте, попавшем ей в голову, и не суетились, не пытались как-то её спасти. Настёна только бережно потрогала перчаткой коротенькие щетинистые волосы за левым ухом Википедии и дальше на затылке, видимо, пытаясь нащупать кончик иголки с ядом, но быстро оставила эти попытки. Голова дёргалась слишком часто и резко, как будто на неё сразу отовсюду сыпались невидимые оплеухи.

После этого Настёна сняла перчатки: и со своих рук, и с трясущихся пальцев Википедии. Всё время, пока они с Лысой держались за эти пальцы, Настёна вытирала свои хронические сопли об рукав куртки и шевелила губами, повторяя что-то с буквой «у» или «о».

— Ууулечка… Ууулечка… Ууулечка… — расслышала Мира, опустившись рядом.

Википедию, вспомнила она, звали Ульяной.

Мира успела расслышать и отрывистый, икотный клёкот, с которым изо рта Википедии сочилась слюна. Под конец, кажется, натекло много, но слюна была прозрачная, без крови, и когда судороги прекратились и голова Википедии затихла на снегу, во все стеклянные глаза глядя в небо, то с места, где Мира стояла на коленях, при свете звёзд было почти ничего незаметно. В тот момент лицо Википедии, даже перекошенное последней судорогой, показалось Мире немного кукольным и очень красивым – первым красивым лицом, которое она видела у трупа, особенно у детского трупа, с тех пор, как уехала из Нижнего.

— Спи спокойно, Улечка, — сказала Настёна, выпуская мёртвую руку.

Она надела свои перчатки. Нашла на снегу перчатки Википедии. Расправила их и, поднявшись с колен, протянула Мире:

— На, одень. Нам пилить и пилить ещё.

И они пошли дальше на запад – с рюкзаком, сумками, с Целкиным оружейным мешком, но уже без автомата, к которому больше не было патронов. Мужик, встречавший инопланетных спасителей арийской расы, ничего не крикнул им вдогонку с того берега; возможно, крохи успели воткнуть ядовитый дрот и в него. Впрочем, Мира могла просто не услышать. У неё по-прежнему была вата в ушах, а всё внимание ещё долго отнимал мальчишка. Когда Википедия умерла и Лысая с Настёной полезли в лодку за сумками, пацан вдруг шлёпнулся на задницу возле ног трупа и заревел в голос, трясясь всем тельцем под своей огромной курткой, будто предсмертные судороги убитой не затихли, а передались ему. Он не реагировал на слова и окрики; его пришлось поднять на ноги силой и долго прижимать к себе, гладя по ёжистым волосам. Постепенно он позволил Мире тащить себя за руку, стал прилежно двигать ногами, но ещё много сотен шагов (по снежной целине, мимо раздолбанного танка, в лесу среди голых ольховых стволов) он никак не мог успокоиться до конца и то и дело взрывался ритмичными всхлипами:

— Ви-и-ик… Ви-и-ик… Ви-и-ик… Ви-и-ик…

В Загривье они так и не попали. Ориентироваться ночью в чужом лесу, по звёздам и прочим следопытским фишкам, никто, кроме Википедии, не умел, и никто – даже Лысая – не мог разобраться при свете зажигалки в цифрах, списках названий и фрагментах карт, нарисованных одноцветной ручкой в её блокнотике. Они вообще едва соображали от усталости, шока и алкоголя. Наверняка знали только, что Плюсса течёт параллельно Нарве и эстонской границе, а значит, надо взять курс под прямым углом к Плюссе и тупо идти вперёд, никуда не сворачивая.

Эта тактика сработала. К десятому часу по Москве, когда погасли уже почти все звёзды, а восток налился волшебной краской, они вышли на берег Нарвы – неизвестно где. Приграничная полоса с российской стороны не подавала никаких признаков жизни. Чуть ниже по течению чернели остатки прибрежной усадьбы: развалины дома с какими-то пристройками и яблонями. Тут и там стыли под снегом машины, брошенные как попало в первые три года войны. Эстонцы тогда ещё не построили нарвский участок Великой Балтийской Стены.

Сама ВБС тоже казалась безжизненной. Мира ожидала если уж не крутящихся прожекторов, то хоть каких-нибудь огней по верхнему краю, но Бетонка, о которой так много говорили дети, не светилась вообще ничем. Опрятные восьмиметровые плиты на том берегу реки уходили в предрассветную бесконечность на севере и на юге, уходили выпуклой дугой без единого проблеска и звука, словно и они были брошенным памятником мёртвой цивилизации. Присмотревшись, Мира разглядела на нескольких плитах камеры – продолговатые коробки, застывшие на толстых металлических стеблях. Даже когда Лысая бегала по берегу, маша руками и во всю глотку матерясь от усталости и отчаяния, ни одна камера не пошевелилась.

Дальше можно было повернуть налево, можно направо. Они не знали, в какой стороне Загривье. Совещались вяло, заплетающимися языками, а главное, очень долго, и мальчишка успел заснуть в сугробе у полузасыпанной «Лады Калины», фару которой только что обоссал. Он вырубился настолько основательно, что напрочь проспал вертолёты с листовками и потом не верил и дулся, когда Мира с Настёной растолкали его и рассказали, откуда взялись все эти бумажки с надписями на трёх языках.

Вертолётов было два. Оба отчаянно демонстрировали голубые эмблемы ООН всевозможных размеров, нанесённые на каждый доступный кусок фюзеляжа. Они пролетели вдоль реки с юга на север: один прямо над берегом, другой чуть глубже над российской территорией – примерно там, где кончалось прибрежное кладбище машин и начинался лес. Летели совсем низко. Если бы на снегу не было ледяной корки, то вертолёт, державшийся берега, наверняка поднял бы неслабую позёмку, пока висел над Мирой и детьми.

А так он устроил только маленький бумажный вихрь. Тем, кто готовил его к заданию, то ли не пришло в голову, что прицельно сбрасывать бумажки с вертолёта надо закрытыми пачками, то ли они и не собирались разбрасывать их прицельно. Возможно, они хотели, чтобы всем, при любых условиях видимости, сходу было ясно: тут швыряют листовки, а не гранаты.

Ревущая машина с ООНовскими знаками провисела над Лысой, Настёной, Мирой и уснувшим пацаном буквально несколько секунд. Из фюзеляжа на миг показался человек в голубой каске. Он отпустил на свободу ворох бумажек формата А4, и оба вертолёта немедленно поползли дальше на север. Именно это, кажется, и помогло Лысой и Настёне определиться с выбором направления. Конечно, из информации на листовках тоже следовало, что идти лучше на север. Но позднее Мира отчётливо помнила, как они читали и пытались переварить эту информацию уже на ходу, уже вытащив из сугроба мальчишку и заставив его переставлять ноги.

«ВАЖНОЕ СООБЩЕНИЕ МИССИИ ОРГАНИЗАЦИИ ОБЪЕДИНЁННЫХ НАЦИЙ ДЛЯ ЖИТЕЛЕЙ ПРИГРАНИЧНОЙ ЗОНЫ ЭСТОНСКОЙ РЕСПУБЛИКИ И ПРИЛЕГАЮЩИХ РОССИЙСКИХ ТЕРРИТОРИЙ», — обещали листовки по-русски, по-английски и, судя по всему, по-эстонски.

«31 декабря около 14.00 по таллиннскому времени Всемирная информационная сеть (интернет) подверглась атаке разумной вирусной программы [в английском варианте: rogue self-replicating artificial intelligence]. Примерно к 19.00 атака охватила все сегменты глобального интернета, включая континентальный Китай.

ВНИМАНИЕ! По последним данным, могут быть поражены ВСЕ пользователи интернета. Если вы пользуетесь устройством, которое имело связь с интернетом в течение последних суток, немедленно отключите это устройство!

Ключевой признак заражения – фальсификация индивидуального новостного потока. Отдельные пользователи или группы пользователей (до 20-25 человек) начинают получать сенсационные новости (о катастрофах, государственных переворотах, ядерных ударах, массовых убийствах по этническому признаку, втором пришествии Христа, контакте с китами, аннексии С.-Петербурга и т. п.), поступающие сразу по всем каналам в виде так наз. «дипфейка» высшего уровня сложности. В случае, если пользователь не прекращает связь с интернетом, возможно дальнейшее углубление атаки. Как правило, оно принимает форму «сообщений» или «звонков», в т. ч. видеозвонков, поступающих якобы от родных и близких, друзей, представителей органов власти, знаменитостей, умерших лиц, от самого пользователя «из будущего» или «из иного измерения», от Иисуса Христа, Иосифа Сталина и т. п.

ВНИМАНИЕ! Любая новость, полученная по любым электронным каналам в течение последних суток, может быть фейком. Не доверяйте НИКАКОЙ информации, полученной при помощи цифровой техники! Если у вас есть аналоговое устройство для приёма эфирного радио, то достоверная информация на русском языке будет доступна в районе реки Нарвы на следующих частотах: 89,6 МГц, 96,3 МГц, 100,9 МГц и 104,7 МГц. В противном случае доверяйте только информации, распространяемой официальными представителями органов власти или миссии ООН при физической встрече или на бумажных носителях. Если вы находитесь в Эстонии, обращайтесь за достоверной информацией в администрацию ближайшего населённого пункта. Если вы находитесь на российской территории, обращайтесь к сотрудникам «Красного Креста» в пос. Загривье и Комаровка или в опорные пункты миссии ООН на островах в русле Нарвы (см. карту внизу на обороте листовки).

Не поддавайтесь панике. Органы власти и силы гражданской обороны Северных Стран, Эстонии, а также приграничных российских территорий работают над восстановлением общественного порядка и инфраструктуры, в т. ч. электросетей, центрального отопления и снабжения продовольственными товарами.

ВНИМАНИЕ! За атакой на глобальный интернет не стоит действующее московское правительство. По предварительным данным, разумный вирус, ведущий атаку, является результатом неконтролируемой цифровой эволюции. Хотя в его основе, по всей видимости, и лежат программы для ведения информационной войны, созданые в последние годы в Москве, он полностью автономен и не подчиняется ни одной из сторон российского конфликта».

Русский текст на этом кончался. Английский содержал ещё одно предложение: Remember that Russians have been hit by the current attack just as badly as everyone else, if not worse. В эстонском, кажется, тоже было такое дополнительное предложение. Но Мира не поклялась бы, что там говорится то же самое. Она помнила, что «русский» по-эстонски будет как-то иначе, непохоже, но не знала, как именно.

2019

Огромное спасибо Наталье Ямщиковой за иллюстрации, а вам — за то, что прочитали.

Если вам понравилось, переведите денег агентству по делам беженцев (ООН) / фонду «Нужна помощь» (РФ) / одному из фондов на Dobro.ua / любой благотворительной организации в вашей стране.