Дата публикации в «Снобе»: 27 июля 2014.
Двести лет назад, за пару недель в июле-августе 1814-го, Королевство Швеция отвоевало свою последнюю войну. Этот скромный юбилей безнадежно блекнет на фоне столетней годовщины Первой мировой. Но отметить его все же стоит. Хотя бы как повод поговорить об исторических случайностях, о государственных приоритетах и, разумеется, о России.
Иными словами, этот текст не для любителей военной истории. Здесь не будет ни хронологии сражений, ни цвета мундиров, ни дальнобойности пушек. Война интересует меня прежде всего как отсутствие мира и коллективный психоз, а не как хобби для великовозрастных мальчиков.
Без некоторых подробностей последней шведской войны, впрочем, не обойтись.
Дело было так. В 1810 году скоропостижно скончался наследник шведского престола, и на должность кронпринца шведы пригласили Жана-Батиста Бернадота, наполеоновского маршала. Среди прочего шведский риксдаг и король надеялись, что бывалый француз Бернадот поможет им отвоевать у Александра Первого Финляндию. Её как раз потеряли в последней русско-шведской войне годом ранее.
Потерянная Финляндия, напомню, была шведской территорией несколько веков. Утрата Финляндии тяготила шведскую элиту не меньше, чем распад СССР корёжит бывших подполковников КГБ. Но француза Жана-Батиста местные национальные травмы не трогали. Он рассудил, что гораздо логичней и проще было бы отобрать не Финляндию у России, а Норвегию у Дании. А поскольку Дания воевала на стороне Наполеона, в 1813 году Жан-Батист влился в антинаполеоновскую коалицию. Даже успел повоевать против своего бывшего босса.
В начале 1814-го датчане капитулировали. Антинаполеоновская коалиция в конце концов заняла Париж, свергла Наполеона и великодушно признала шведские права на Норвегию. Норвежцы, которых никто не спрашивал, между тем под шумок приняли конституцию и посадили себе на престол датского принца. В общем, провозгласили самостийность.
Жан-Батист, уже умертвивший на континенте 1200 шведских мужиков ради обладания Норвегией, срочно с континента вернулся, но урезонить норвежцев не сумел. Делать, как говорят в таких случаях, было нечего. 26 июля 1814-го шведы вторглись в Норвегию. 14 августа, около тысячи трупов спустя, они победили. Датский принц уехал к себе в Данию. Норвежский стортинг признал верховную власть шведского короля.
Всё. Если не считать миротворческих контингентов, с тех пор Швеция официально не воевала. Даже в 1905 году, когда норвежцам вконец надоела дряблая шведско-норвежская уния, стрелять никто ни в кого не стал. Разошлись мирно, остались друзьями.
Государства возникают, исчезают, меняют границы и названия. Сказать наверняка, кто дольше всех не воевал, трудно. Но есть вероятность, что двести лет шведского мира — рекорд. Шведам уступают даже швейцарцы — те устроили небольшую гражданскую войну в 1847 году. Единственные конкуренты Швеции в борьбе за вечный мир на отдельно взятой европейской территории — Лихтенштейн и Ватикан.
У каждой страны есть своя сказка про славное прошлое. Звучит она, как правило, так: мы скинули ярмо, объединились, отразили, победили, отстояли самое святое.
В Швеции после Второй мировой сложилась другая легенда. Прошлое, гласила она, у нас было кровавое и грязное. Войны, произвол, нищета — всё как у людей. Зато потом мы открыли для себя животворящий нейтралитет. От Жана-Батиста Бернадота (тот процарствовал тридцать лет и больше ни разу не воевал) до Пера Альбина Ханссона и Улофа Пальме: мы не играли в имперские игры! Мы увернулись, уклонились, приумножили и пронесли самое святое, не расплескав.
В отличие от прочих нацмифов, целиком состряпанных из недомолвок, лжи и самолюбования, эта легенда частично соответствовала исторической действительности. Прошлое у Швеции, как и у всякой бывшей империи, было гнусное.
Из трёх веков от воцарения Густава Васы, отца нации, до норвежского похода в 1814 году Швеция провоевала не менее 120 лет. В эпоху «Великодержавия» (1617—1721) каждый третий швед мужского пола умирал солдатом или матросом — иногда от ран, но чаще от болезней, голода или обморожений. Одна Северная война угробила двести тысяч человек — из населения в два миллиона.
Другая сюжетная нить Сказа о Великом Шведском Нейтралитете, однако, была придумана задним числом. Легенда уверяла: сначала нейтралитет — потом вечный мир. На самом деле получилось ровно наоборот: полтора века мира породили идеологию нейтралитета.
Швеции много и долго везло. Это к вопросу об историческом случае. Главное везение в том, что Швеция оказалась слишком слабой для затяжной мании величия. Соседи (и прежде всего российская корона, имевшая в распоряжении в десятки раз больше пушечного мяса) похоронили шведское «Великодержавие», когда иных европейских рейхов ещё и на карте не было.
В 1811 году, после утраты Финляндии, будущий классик Эсайас Тегнер, зализывая имперскую рану поэтическими средствами, призвал горюющих соотечественников «отвоевать Финляндию» метафорически — «на шведской земле». Тогда это была национальная терапия, но за долгие годы без единой войны подобные настроения стали чем-то вроде национальной идеи. Шведы разучились захватывать новые территории вместо обустройства имеющихся.
Это к вопросу о государственных приоритетах.
Вот самый показательный пример. В 1919 году 95% населения шведскоязычных Аландских островов проголосовало за выход из состава Финляндии и присоединение к Швеции. Я ничего не придумываю; событие сугубо историческое. Чтобы хапнуть Аландский архипелаг, шведам достаточно было послать туда несколько кораблей. Высадить десант средних размеров. Выступить в риксдаге: «Аланды! Добро пожаловать в родную гавань!» В худшем случае — отбить финскую атаку.* И всё, #аландынаши.
Но нет. Международная конференция сказала: никаких родных гаваней. Только широкая автономия в составе Финляндии. И шведы послушались. И всем, включая жителей Аландских островов, до сих пор хорошо.
Помимо раннего выздоровления от имперской дурости шведам повезло с географией. Мало ли было в Европе маленьких нейтральных стран? [Страны Балтии], Бельгия, Дания, та же Норвегия с Финляндией. Почти все рано или поздно попадали под горячую руку. Микроскопическое Сан-Марино — и то схлопотало бомбу на исходе Второй мировой. А Швеция лежит на холодном отшибе. И нет у неё ни стратегически важного побережья, ни границ с особо пассионарными государствами.
Было и чистое, беспричинное везение — вроде выигрыша в казино. Спору нет, шведским правительствам нельзя отказать в здравом смысле и дипломатической ушлости. Но никакие уступки потенциальным агрессорам не уберегли бы шведов от войны, если бы карты легли немножко иначе.
Вот, скажем, шведские рудники, снабжавшие гитлеровский вермахт железом. Англичане одно время всерьёз собирались эти рудники оккупировать. Сделай они это — и Гитлер вряд ли остался бы в долгу. От Мальмё на шведском юге до Кируны на самом севере чтили бы нынче места боевой славы и памятники героям Сопротивления.
Но снова повезло.
Правда, на этот раз выяснилось, что вокруг воевали не только в порядке распальцовки (как это неизменно бывало раньше), но и против режима, построившего Бухенвальд и Освенцим. Признаться себе, что шведский мир — это сумма случайностей и сиюминутного расчёта, после Гитлера было стыдновато. И если Финляндия на протяжении всей холодной войны не вступала в НАТО, потому что её не пускал Кремль, то Швеция не вступала в НАТО в немалой степени потому, что уверовала в собственную дипломатическую ловкость и принципиальность. Возобладало мнение, что именно политика неприсоединения полтора века берегла Шведское королевство от войны. Миф о нейтралитете, принципиальном и благородном, стал государственной идеологией.
Теперь всё это, в общем-то, в прошлом. Историки давно развенчали легенду о стойкой нейтральной Швеции. Стало ясно, что и гордиться своим нейтралитетом, и стыдиться неучастия во Второй мировой почти в равной степени бессмысленно. Ни Финляндия, ни Дания, ни Норвегия не полезли бы на Сталина или Гитлера по собственной инициативе. В мире Realpolitik желание любой ценой не ввязываться в бойню с неизвестным исходом — не худшая модель поведения.
На этом необыкновенную историю страны, прожившей двести лет без войны, можно было бы и закончить. Но мы еще не поговорили о России.
В этом [2014] году в шведской прессе мелькают заголовки вроде «Действия России ставят на повестку дня членство в НАТО» или «Обсуждайте [вступление в] НАТО всерьез». «[Российские] власти, как выяснилось, непредсказуемы», — с одобрением цитирует Dagens Nyheter финского министра обороны в редакционной колонке «Берите пример с Финляндии». У финнов с июня новый премьер. Он говорит о вступлении в НАТО с большим энтузиазмом.
Понять шведов легко. Десять лет назад казалось немыслимым, что Россия будет бомбить Тбилиси. Два года назад невозможно было представить, что Россия аннексирует Крым и будет снабжать оружием романтических бандитов, играющих в Донбассе в войнушку во имя прокисшей имперской химеры. Что не укладывается в голове сегодня? Воссоединение Хельсинки с Ленинградской областью? Крестовый поход через бесовскую Скандинавию во славу традиционного секса?
Мне всё равно, вступят ли шведы в НАТО. Это их личное дело. На практике они сотрудничают с альянсом с момента его основания, порой очень тесно.
Меня больше занимает трагический разлад человеческой истории. Её печальная несинхронность. По воле исторического случая в России образца 2014 года цветёт и пахнет безумная система координат, которая в Швеции начала вянуть двести, а в остальной Европе — семьдесят лет назад.
Очень хочется не вспоминать, сколько крови потребовалось Швеции и Европе, чтобы вырваться из этого безумия. Хочется — и никак не получается.
Примечание
*Финляндия на тот момент всего два года была независимым государством. В течение этих двух лет молодая страна Суоми была помимо прочего занята кровопролитной гражданской войной, террором и выбором между монархической и республиканской формой правления. Иными словами, ей не хватило бы ни сил, ни мотивации на то, чтобы отстоять Аланды в гипотетическом военном столкновении со Швецией.
КОНСТАНТИН ЗАРУБИН 
Оставьте комментарий